Смерть Дэвида Линча оказалась странно похожей на его собственные работы. Последние годы он почти не выходил из дома, страдая от эмфиземы — суровой расплаты за многолетнюю любовь к сигаретам, которую он в итоге бросил. Ирония в том, что именно калифорнийские пожары отравили воздух вокруг в эти дни.
Прощание с ним тоже вышло в духе Линча, только по-другому: кто-то пил сладкий кофе, кто-то вспоминал свои сны, кто-то переслушивал тему Лоры Палмер или разбирал ноты, кто-то просто медитировал. На экранах мерцали кадры из его фильмов. Да, смерть оставляет в мире дыру, но, как напомнили близкие Линча, важно смотреть на пончик, а не на пустоту. И мы пошли варить кофе, включать его бархатные мелодии.
Кажется, самая естественная реакция на его уход — не растерянность, а что-то вроде «динамического покоя», будто в воздухе повис отзвук его мантры. А ещё он любил истории без конца — так что можно просто поздравить его с днём рождения, где бы он теперь ни был и в какой кофейник ни превратился.
В одной из лекций о трансцендентальной медитации Линч как-то начал с простого примера про пончик:
Он такой вкусный! Но ты не узнаешь этого, пока не попробуешь.
Этот создатель ночных кошмаров и вечный скаут с взлохмаченной чёлкой излучал поразительное жизнелюбие — одновременно искреннее и вызывающее. Автор «Головы-ластика» и «Шоссе в никуда» открыто говорил о счастье, уверяя, что быть счастливым можно без всяких мучений. Он отрицал культ страданий: по его словам, Ван Гог писал бы так же гениально, даже если бы не страдал. Сахар называл «счастьем в гранулах», а на любые мрачные вопросы отвечал с невозмутимостью буддийского монаха.
С той же убеждённостью он доказывал, что творчество доступно каждому. Сколько начинающих режиссёров, студентов и просто любителей кино, впервые увидев его работы, спрашивали себя: «А что, так можно было?» И всё, что он создавал — от студенческой инсталляции «Шестеро заболевают» за 150 долларов до грандиозного третьего сезона «Твин Пикса», от изысканного «Человека-слона» до дерзкой анимации «Страны тупых», от однокадровых зарисовок до фейковых прогнозов погоды — кричало в ответ: «Можно. Можно всё». Даже из «Страны тупых» однажды выросла целая «Пол-литровая мышь».
"Лови свою рыбу, влюбляйся в свои идеи"
Зомби, достающий цветы из брюк? Мальчик, выращивающий бабушку? Кошмарная азбука? Дохлая мышь в муравьях? Карлик в красной комнате? Реклама теста на беременность? Ситком с кроликоголовыми людьми? Дама, держащая полено? Рука, меняющая форму? Или, может, нырнуть в ушную раковину, найденную на лужайке, и обнаружить внутри саму Изабеллу Росселлини? Видишь — никаких запретов. Просто делай.
Линчево жизнелюбие коренилось в ненасытном любопытстве к миру:
"Однажды я побрил мышь — просто чтобы посмотреть, как она выглядит. Оказалось, очень красиво".
Так он писал картины, сочинял музыку, играл роли. Поэтому всё, что он создавал, и правда напоминало диковинных рыб — страшных или прекрасных, — выловленных из "целого океана идей". Он всего лишь делал "яркое — ярче, а тёмное — темнее". И всё, к чему прикасался, превращалось во что-то weird — странное и потустороннее.
Как шершавая тяжесть бархата. Как полосы на шоссе, плывущие в лобовом стекле. Как пепельные щёки Шерил Ли, завёрнутые в полиэтилен. Как северные леса, калифорнийские пальмы и клуб Silencio. Всё звучало как совиный джаз Анджело Бадаламенти — его музыкального alter ego, будто рождённого в линчевском зазеркалье.
И тогда кино вдруг стало музыкой снов. А сны есть у всех. Главное — не бояться заглянуть в глубину.
В этой творческой щедрости таилось искушение – казалось, что создать нечто «линчевское» так же просто, как и стать счастливым, без особых усилий. Опасность заключалась для тех, кто слепо верил его знаменитому «Почему в искусстве должен быть смысл?», но забывал другую важную фразу: «Кино – это законченная, сделанная вещь». Обе эти мысли принадлежали человеку, который не только мастерски запутывал зрителей, но и своими руками создавал торшеры и кресла – причём его загадочные светильники действительно светили, а на стульях можно было сидеть.
Инсталляцию «Шестеро заболевают» мог создать только юноша с безупречным чувством ритма, пространства и времени – тот же самый человек, который полвека спустя снимет восьмую серию «Твин Пикса» с 18-минутной сценой рождения вселенского зла под «Плач по жертвам Хиросимы». А «Внутренняя империя» – это виртуозный монтажный шедевр, собирающий разрозненный мир воедино и рассказывающий историю именно что прозрения, вопреки всем ярлыкам «сюрреализма». Порой даже досадно, что размышления о Линче тонут в океане ощущений и предчувствий, которыми так богат его мир. И всё же главное в нём – именно эта щедрость.
Он был настолько американцем, что во время юношеской поездки по Европе, валяясь на развалинах древних Афин, думал о том, что находится в 11 тысячах километров от ближайшего «Макдональдса». А в конце жизни сыграл икону Голливуда – режиссёра вестернов Джона Форда. И всё же его версия «американской мечты» оказалась близка европейцам с их меланхоличными грёзами и экспрессионистскими тенями, а также нам, русским, выросшим на земле абсурда, где когда-то бродил гоголевский Нос, а позже раскинулись постсоветские топи.
Интересно наблюдать, как одни критики обвиняют поклонников Линча в "элитарности", а другие - в "попсовости", хотя его кино как раз меньше всего заслуживает ярлыка "не для всех". Он сумел превратить авангард в настоящее массовое кино, которое находит отклик и у признанных мастеров вроде Кубрика, и у обычных школьников. Разным зрителям - разные фильмы: если не понять "Кроликов", то можно влюбиться в буйную сказочность "Диких сердцем", этой "Страны Оз" 1990-х; если не принять "Страну тупых", то оценить "Ползущего жука". Даже в неудачной "Дюне" осталось что-то от настоящего Линча.
А есть ведь ещё "Простая история" - пожалуй, самый экспериментальный его фильм с рейтингом "0+". Это трогательная история старика Элвина, проехавшего сотни миль на газонокосилке, чтобы повидать больного брата, и встретившего на своём пути столько добрых людей. Или культовый "Твин Пикс", с которым связаны две замечательные легенды: будто королева Елизавета II пропустила концерт Пола Маккартни ради новой серии, а Михаил Горбачёв через дипломатические каналы пытался выяснить, кто же убил Лору Палмер.
Линчевское зазеркалье всегда несёт в себе элемент жути, но режиссёр с присущим ему жизнелюбием предлагал зрителям испробовать концентрированную дозу страха. Я помню первый увиденный в детстве кадр из его работ: окровавленную Ронетту, бредущую по железнодорожным путям в ночной сорочке... Маленькая картинка в телепрограмме, навсегда оставшаяся в памяти. Потом были: синяя бездна коробки, стрекот инфернальных карликов и самый неожиданный скример в истории кино - бомж из-за угла. Женские ноги, волочащиеся по тёмной Аллее славы, смех проституток, отвёртка в животе, расширенные поры сонного полицейского, колкий польский снег. А потом - искусственно-яркие красные розы, синее небо и белый забор, за которым под зелёным газоном копошится настоящий ад. И демоны "Пожара", пускающиеся в пляс... Этот зловещий мир раскручивался, как лента Мёбиуса, заставляя пересматривать фильмы снова и снова. И каждый раз из экрана на нас смотрел сам Линч - настоящий "человек с киноаппаратом".
Парадоксально, но поклонников Дэвида Линча одновременно упрекают и в излишней интеллектуальности, и в пристрастии к низкопробному кино. Хотя именно его творчество сложнее всего вписать в рамки "элитарного" искусства. Линч совершил удивительное - превратил экспериментальное кино в доступное зрелище, одинаково захватывающее и для кинокритиков, и для подростков. Его фильмография настолько разнообразна, что каждый найдет что-то свое: если "Кролики" кажутся слишком сложными, можно погрузиться в сказочный хаос "Диких сердцем", а если "Страна тупых" вызывает отторжение - открыть для себя "Ползущего жука". Даже в провальной "Дюне" без труда узнается авторский почерк мастера.
Особое место занимает "Простая история" - возможно, самый необычный "семейный" фильм в истории кино. Скромная история пожилого Элвина, преодолевающего сотни миль на газонокосилке ради встречи с братом, трогает до глубины души. Не менее удивительна судьба "Твин Пикса" - сериала, вдохновившего столько легенд. Говорят, ради новых серий английская королева пропускала концерты The Beatles, а советский лидер лично интересовался расследованием убийства Лоры Палмер.
Линч создал уникальную вселенную, где ужас соседствует с трогательной искренностью. Помню, как в детстве меня заворожил кадр с окровавленной Ронеттой - случайно увиденный в телепрограмме. Потом были: таинственная синяя коробка, жутковатые карлики, неожиданно выскакивающий бомж... Женские ноги на Аллее славы, смех ночных бабочек, отвёртка в животе, крупные поры сонного полицейского, холодный польский снег. И контрасты: ярко-красные розы, неестественно синее небо, белоснежный забор - за этой идиллией скрывался настоящий ад. А потом - танцующие демоны в "Пожаре"... Его мир, подобно ленте Мёбиуса, затягивал снова и снова. И каждый раз за кадром чувствовалось присутствие самого Линча - настоящего волшебника кинематографа.
Линч щедро учил нас одному важному уроку — не стыдиться собственного счастья. Если тебе повезло иметь светлое детство, если ты не совершал ужасных поступков — просто радуйся жизни. Пей любимый кофе, наслаждайся пончиками, расти детей, занимайся творчеством. Не нужно нарочито вглядываться в темные стороны бытия — там действительно нечего искать.
"В мире так много прекрасных вещей, которыми можно заниматься", — говорил он.
Разве не счастье — пересматривать любимые фильмы Линча?
В последние месяцы, когда эмфизема оставляла ему все меньше воздуха, он продолжал настаивать, что чувствует себя прекрасно. И обещал, что никогда не уйдет на покой. Уверена, это обещание он сдержал. Где бы он теперь ни был. И в какую бы форму ни облеклось его существован