***
Константин Алексеевич гулял с Юлей. Местные утки вывели утят, и малыши деловито плавали в озере. Юля смотрела на птиц с восторгом, и Константин Алексеевич подыгрывал ей, делая вид, что разделяет восхищение ребёнка. Обычно он всецело посвящал себя детям, когда проводил с ними время, но не сегодня. И не вчера. С тех пор, как она ушла, он думал лишь о том, как вернуть её домой.
"А ведь я чуть было не сломал мою сильную девочку, — размышлял он. — Перегнул палку, но выбора не было, она чуть было не перегрызла поводок! А, может, и перегрызла уже давно, но по привычке ещё отойти далеко боялась. А этот Дима её увёл. Почти. Не был бы он таким ссыклом, Наташа давно бы ушла. Но опоры в нём не чувствовала, в Димочке, поэтому долго думала. Вдвойне обидно, что не достоен он её, не воин. На дурачка ему моя Наташа перепала, а он вцепился. Ещё бы в неё не вцепиться! Антон — тот вообще скотина редкостная, и она это понимает. За него и переживать не стоит. Но тот хотя бы боец, за это уважаю. Тянули её зубами друг у друга, каждый на себя. Под себя".
В душе Константин Алексеевич Наташей восхищался и даже гордился тем, что она сбежала, и что при всех своих связях он не может её с ходу найти.
Но когда он её найдёт, то никому не скажет, где она. Он приедет за ней один, молча обнимет её, прижмёт к себе, даст ей возможность поплакать на его плече, размазать по ткани дорогого пиджака сопли, слюни, слёзы — рыдать от души со всеми вытекающими его Наташа умеет! Он будет держать её крепко, не отпуская, и слушать, как её горячее дыхание шепчет ему в ухо: "Костя, Костенька, как хорошо, что ты рядом, милый!"
Надо дать ей время. Но не переборщить. Приедешь слишком рано — не наиграется ещё в самостоятельность, будет выкаблучиваться. Слишком поздно — уже все переболит, стерпится, слюбится, эффекта нужного не будет. Подгадать бы момент её отчаянья, когда всё осточертеет настолько, что жить не захочется, и тут появится он — всемогущий, любящий, терпеливый. Всепрощающий! О, он простит. Пожалуй, единственный из всех, кто её простит и попрекать не будет. Уже простил. Наташа это оценит, она умеет быть благодарной. И благодарить тоже умеет.
Константин Алексеевич подумал, как ему нравилось выглядывать из ванной комнаты, когда Наташа лежала в его кровати поверх одеяла, на животе. Совершенно нагая, она болтала ногами и что-то ему говорила, не особо заботясь, слышит ли он её. Она болтушка. А ещё она никогда себя не стеснялась, не прятала ни один свой недостаток.
Как же он скучает по её бесстыдству, болтовне, смеху, надуванию губ, по её капризам и обидам. И ему совсем не стыдно за свои поступки, за то, что он любит чужую жену, за своё счастье с ней. Ни перед Серёжей не стыдно, ни перед кем другим.
***
Боксёрский мешок, повешенный под навесом, со скрипом раскачивался от мощных ударов. Григорий Иванович прикладывался к нему, молотя со всей силы.
— Не так! Что Вы как медведь? — учила его Наташа. — Без замаха бейте. Тыщ, и всё!
Наташа ударила, но получилось как обычно, с небольшим замахом. Антон, наблюдавший за этим, закрыл руками лицо и вздохнул.
— Что ты там вздыхаешь? — подскочила к нему Наташа, сердясь.
— Детка, я не могу на это смотреть. Ну ладно доктор, ему простительно, он не умеет ещё, но ты-то!
— Встань, покажи, как надо! — взвилась она.
— Я бы встал, но ты мои перчатки доктору отдала.
— Да когда б ты их надевал, чтобы учить-то?
— Я даже говорить ничего не буду, давай, сниму видео, ты сама увидишь, какие вы оба бравые ребята. Два медведя. В цирке.
— Я могу обидеться, — подал голос Григорий Иванович. — Наташа меня научит.
— На неё и обижайтесь, — фыркнул Антон и включил запись видно, — бейте.
После того, как запись была сделана, все склонились над телефоном, и Антон вопросительно посмотрел на Наташу.
— Вижу! — сказала она, имея в виду, что видит свои ошибки. — Исправлюсь.
Антон кивнул:
— Умница! И доктора учи сразу правильно.
Сам Антон как мог старался поддерживать хорошую физическую форму с помощью гантелей и упражнений, Григорий Иванович ему в этом помогал.
Через несколько недель Антон, опираясь на крепкую руку доктора, сам встал с коляски. Простоял он недолго, но с каждым днём делал всё большие успехи. Держался за поручни на стене, пытался шагать, заваливался, вставал.
— Слишком не усердствуй, — наставлял его Григорий Иванович, — потихоньку привыкай.
Когда у Антона стали получаться самостоятельные неуверенные шаги, он попросил доктора не говорить об этом Наташе, объяснил, что хочет сделать ей сюрприз, тогда, когда уверенно начнёт ходить. Доктор согласился и даже стал подыгрывать Антону, делая вид, что до восстановления ему ещё долго.
Почти всё свободное время Наташа с доктором проводили у боксёрского мешка, а потом и вовсе стали вставать в пару, чтобы было интереснее. Григорию Ивановичу, впрочем, было не очень интересно. Огромный и сильный, не слишком умелый в плане техники, он один раз он разбил Наташе нос, хоть та и защищалась, а второй раз поставил хороший фингал под глаз. Очень этому расстроился, делал ей примочки, гладил Наташу по голове, извиняясь, а потом сказал, что драться с ней больше не будет. Наташа, совсем не расстроенная этим происшествием, сказала, что, конечно же, будет. Иначе ей скучно.
.