— …Там в огороде сорняки опять повылазили, — тихо произнесла Ирина Петровна, присаживаясь на потрескавшийся табурет у деревянного стола.
Она говорила в пустоту, словно обращалась к стенам старенького деревенского дома, который снимала за копейки у дальних родственников. Собственной квартиры у неё уже не было.
На кухне всё было скромно: плита, холодильник да выцветшие занавески. На подоконнике — три горшка с геранью, которую Ирина Петровна очень любила. Привезла их из своей прежней квартиры, когда год назад переехала сюда насовсем.
Ей только что позвонила подруга детства — Галина. Сказала, что видела Диму в городе, в супермаркете. Дима — родной сын Ирины Петровны, тот самый, ради которого мать продала квартиру, чтобы помочь ему начать «новую жизнь» за границей.
— И что? — сухо ответила Галина на вопрос, как Дима выглядит. — Неважно выглядит. Похудел, при этом лицо отёкшее… Как будто много пьёт, а кушает мало. Да и одежда у него непонятная. Не заговорила с ним: у меня слов не нашлось.
У Ирины Петровны защемило сердце. Года полтора сын о себе почти не давал знать. Лишь пара звонков через мессенджер, где он говорил об очередных «сложностях» и «долгах». Никаких извинений. А потом — тишина.
Она устало отвела взгляд от телефона:
— Господи, помоги мне не разрыдаться. Хватит, наплакалась уже…
Стоило ей это прошептать, как в дверь тихо постучали. Ирина Петровна вздохнула и пошла открывать.
На пороге стоял Дмитрий — худощавый, будто постаревший лет на десять. У него были синяки под глазами. От него пахло то ли табачным перегаром, то ли дешёвой выпивкой. Но в первую секунду мать не почувствовала ничего, кроме пронзительного укола жалости: «Мой мальчик… Как ты докатился до такой жизни?»
— Привет, ма, — негромко сказал Дима, запинаясь.
— Проходи, — кивнула она.
Дмитрий вошёл, осмотрел скромную обстановку. В глазах читалось разочарование: мать, видимо, не может ему предложить тот комфорт, который он привык считать должным. Присел на тот самый табурет, что скрипнул под ним. Снял ветровку, бросил на спинку стула.
— Ну что, живёшь тут… — протянул он небрежно.
— Как видишь, — ответила Ирина Петровна.
Она хотела спросить, почему он здесь, что с ним случилось, но взяла себя в руки и просто налила воды в стакан. Поставила перед сыном. Дмитрий машинально сделал пару глотков.
— Не знал, куда податься, — признался он. — Подумал, ты здесь. Галка же мне говорила, что ты за городом теперь…
Ирина Петровна промолчала. Слова застревали в горле. Она вспомнила, как всё начиналось.
— Дима, ты уверен в этом? — спрашивала Ирина Петровна полтора года назад.
— Конечно, уверен! — сын говорил напористо, увлечённо. — Сам видишь, здесь у нас перспектив нет. А там у меня уже люди есть, я и контракт нашёл, и жильё. Разобьюсь в лепёшку, но поднимусь! Тебе же будет лучше, мама!
Ей тогда было нелегко решиться на продажу квартиры — в центре города, где она прожила добрую половину жизни. Но Дима убеждал:
— Нужно вложить в бизнес. А потом я вернусь, и мы уже всё решим. Может, сам тебе куплю дом побольше, чтобы у тебя и сад был, и огород!
В глазах у него горел энтузиазм, и Ирина Петровна поверила. Она вспомнила, как в детстве она воспитывала его одна: отец Димы ушёл почти сразу после рождения сына. Ирина Петровна жила ради ребёнка, шла на любую подработку. Чего только ни делала! И уборщицей была, и вахтёром, и швеёй — всё, чтобы у сына было детство без лишних лишений. Да, она и избаловала его, возможно. Но как по-другому?
— Мама, — говорил Дима тогда, перед самым отъездом, — ты не волнуйся! Я тебе всё верну с процентами! А потом подумаем, как ещё лучше поступить. Главное — верь в меня!
Она верила. До последнего дня, пока не стало известно, что он влез в какие-то долги, бизнес прогорел, а все деньги, включая деньги от продажи квартиры, улетели в трубу.
Поначалу Дима пару раз ей звонил, оправдывался: «Мам, там кризис, пошлины, налоги… Надо ещё немного денег, и всё наладится». Ирина Петровна тихо рыдала в подушку от невозможности ему помочь. А потом перестал звонить — и она смирилась: «Главное, чтобы жив…»
— В общем, мам, я понял, что тут мне всё же проще. И я вернулся, — Дмитрий говорил быстро, будто боялся, что его перебьют. — Ну, видишь, до чего всё дошло… — он развёл руками. — Надо как-то снова на ноги вставать.
— И что ты собираешься делать? — наконец спросила Ирина Петровна.
— Ну… У меня есть один план, — Дмитрий потупился. — Понимаешь, меня там прилично «нагрели», мне сейчас надо время. И немного стартового капитала, ну хотя бы… ну, тысяч сто. Хоть на первое время. Сниму комнату, устроюсь…
Ирина Петровна молча слушала. В сердце у неё зашёлся крик: «Сынок, у меня нет больше квартиры! Нет денег! Я сама живу на пенсию и подработки, а половину овощей выращиваю, чтобы не сдохнуть с голоду!» Но вместо этого она произнесла тихо и медленно:
— Я больше не могу тебе помочь. Я отдала тебе всё, что у меня было.
— Ну, ты же мать! — воскликнул Дмитрий. — Тебя же не на улице я оставил, а… вообще-то ты сама согласилась продать! Когда я верну…
— Когда? — перебила Ирина Петровна.
— Ну… Сейчас сложно сказать точно. Но… — он замялся, — мне надо ещё немного, чтобы стартануть!
В её взгляде промелькнула горькая усталость. «Он ничего не понял», — подумала она.
— Дмитрий, ты знаешь, что мне теперь негде жить, кроме этого домика? Я тебе об этом говорила? — Ирина Петровна старалась держаться спокойно. — Я плачу чужим людям, чтоб жить тут.
— Да ладно, ма! Нашла проблему… Можно же как-то выкрутиться. Это же временно! — сын нахмурил лоб. — В конце концов, я не просил тебя продавать квартиру! Ты сама это сделала!
Ирина Петровна ахнула, ей перехватило горло от такой наглости.
— Не просил?! — шёпотом переспросила она. — А кто стоял у меня над душой, говорил, что это единственный шанс? Кто обещал, что вернёт всё до копейки?
— Мало ли что я обещал, — ухмыльнулся Дмитрий. — Мама, взрослые люди должны понимать риски. Ну не пошло. Что теперь, бить меня будешь?
Она молча повернулась, прошла к окну. Мягкий апрельский ветер колыхал занавески, за окном синело ясное небо. Где-то блеяла коза. Ирина Петровна почувствовала, как у неё леденеют руки.
— То есть, я получается, во всём сама виновата? — тихо спросила она, не оборачиваясь.
— Да нет, не виновата… Просто так всё вышло, — отмахнулся он. — Я тоже виноват, но, согласись, не специально же. Откуда мне было знать?
Тишину прервал звук её шагов: Ирина Петровна резко обернулась.
— А скажи-ка мне, Дима, — вдруг заговорила она, — ты когда в последний раз спрашивал, как я тут живу?
— Ну… — он мялся, избегая взгляда. — Мало ли, забегался. Ты же знаешь, каково за границей без языка, без знакомых…
— А я без квартиры, без накоплений, в подмосковной глуши, выживаю на пенсию и временами подрабатываю уборщицей в кафе. Зарабатываю на еду. — В голосе её звучала смертельная усталость. — Ты что-то делал, чтобы мне помочь?
— Ма, зачем эти упрёки?.. Я бы помог, да денег у меня нет. Поэтому и к тебе пришёл… Может, вместе как-то…
— Нет, не вместе, — голос Ирины Петровны сорвался. — Не вместе, Дима! Я уже всё сделала «вместе» с тобой. Отдала тебе жизнь, здоровье и крышу над головой. А теперь ты вернулся и хочешь ещё денег?
Она с трудом переводила дыхание. Дмитрий примолк.
— Ладно, — откашлявшись, продолжил он спокойнее, — Я понимаю, что тяжело, но можно ведь найти способы. Кредит взять, например. Вдвоём мы бы…
— Какой кредит?! — чуть не закричала Ирина Петровна. — Ты в своём уме?
Дмитрий в ответ лишь обиженно пожал плечами.
— Ты же мать! — повторил он стереотипную фразу, словно она была волшебным аргументом.
Тогда Ирина Петровна вышла из себя:
— Да, я мать, только для тебя это значит: «Сиди и жди, пока сын сделает тебя счастливой — или бросит в болото». А ведь должно было быть наоборот: сын поднимается и забирает мать, даёт ей покой на старости лет! Разве не так?
Он ничего не отвечал. Смотрел по сторонам, будто искал выход.
— Я знала, что ты приедешь, — призналась Ирина Петровна. — Галина звонила. Мне было страшно… и радостно. Я думала, ты, может, осознал, что наделал. Но ты сразу просишь деньги. Денег нет, понимаешь?
Дмитрий вдруг встал, подобрал ветровку и процедил:
— Значит, мать у меня нищая. А я-то рассчитывал…
— Что?! — она не поверила своим ушам.
— Нет-нет, — он махнул рукой, — я не то имел в виду… Просто, ну, раз тут ловить нечего, пойду. Глядишь, найду кого-то, кто одолжит… Я ведь не к тебе одной приезжал, — он осёкся, видимо, сказал лишнего.
Сердце Ирины Петровны забилось больно и медленно. Она смотрела на него — как на чужого человека. Той матери, что надеялась и любила, в этот момент не стало. Боль переполнила её, выплеснулась словами, которые она думала, что никогда не произнесёт:
— Ты мне больше не сын, Дима.
Он замер. Казалось, не поверил услышанному.
— Что ты сказала? — прошептал он, побледнев.
— Ты. Мне. Больше. Не. Сын. — повторила она по слогам, смотря прямо в его осунувшееся лицо. — Для меня сын — это человек, который, может, ошибается, но хоть немного думает о матери. А ты… — у неё дрогнул голос. — Ты никогда не думал обо мне.
Дмитрий нервно сглотнул, сжал кулаки:
— Да пошла ты… — вырвалось у него, он зло шарахнул рукой по дверному косяку. — Сама виновата, что вырастила меня таким, раз так рассуждаешь!
Он стремительно вышел за порог, хлопнув дверью, и исчез в серой пыли деревенской дороги.
Долго Ирина Петровна стояла у двери, потом медленно опустилась на стул. Руки тряслись. Слёзы хотели хлынуть потоком, но не хлынули. По привычке она посмотрела на часы — будто надо куда-то идти или что-то делать. И вспомнила день, когда ей наконец-то удалось купить ту городскую квартиру много лет назад, после долгого копления, помощи родителей и бесконечных переработок. Как она радовалась тогда: «Теперь у нас с Димой будет свой дом».
Но дом исчез. Жилище, где были семейные фотографии, дорогие сердцу вещи, — всё ушло в руки незнакомых людей. А деньги давно улетели в бездну. И вот она — здесь, в чужом ветхом доме.
— И всё это ради человека, который только что плюнул мне в душу, — прошептала Ирина Петровна. — А я-то говорила себе, что всё на благо сына…
В голове всплыли мысли: «Может, я и вправду виновата, что не воспитала его настоящим мужчиной? Может, надо было быть строже, не позволять ему садиться себе на шею?» Но она отогнала их. Ведь мать не может отвечать за все грехи взрослого сына.
— Я сделала, что могла. Если он не понял, что такое любовь и труд, это уже не моя ответственность, — произнесла Ирина Петровна вслух, как будто подводила черту.
В воздухе стояла тишина. Лишь на дворе что-то негромко тренькнуло, и сквозняк колыхнул занавеску.
Она встала, достала из шкафа ведро и резиновые сапоги. Вышла на крыльцо, зашагала к колодцу — надо было принести воды, чтобы полить грядки. Сорняки сами себя не выполют. Да и жизнь сама себя не наладит.
Внутри неё горела ещё искра надежды: «А вдруг он одумается, попросит прощения? Вдруг сам найдёт работу, пришлёт хоть немного денег, проявит заботу?» Но Ирина Петровна и эту мысль тут же оборвала. Нет, она не собиралась снова доверять. Её слова «Ты мне больше не сын» — слишком горькая, но правдивая точка.
К вечеру она натаскала воды, прибралась в доме и села в кресло, глядя на старый фотоальбом. На обложке — Дима в первом классе. Счастливый, смешной. Тонкие ножки, ранец на плечах. Как давно это было…
Она листала страницы, успокаивалась. Пускай он сделал свой выбор. Может, жизнь его когда-нибудь научит ценить людей, которые беззаветно его любили. Но Ирина Петровна знала: она слишком устала ждать. И больше не станет продавать всё ради иллюзий.
— «Ты мне больше не сын»… — тихо повторила она, ощущая, как боль переплавляется в холодную решимость.
Ирина Петровна встала, заглянула в окно. Оттуда виднелся огород, обласканный закатным солнцем. Сквозь сумрак вечернего неба пробивались розовые полосы. Внизу, за стареньким забором, паслась корова соседей, мычала негромко. Жизнь текла своим чередом.
Ирина Петровна шепнула:
— Завтра на рассвете схожу на рынок, попробую продать немного рассады. Заработаю пару сотен, да хоть хлеба куплю и круп. Нужно как-то жить дальше.
Она понимала: жить придётся одной. И, возможно, без сына. По крайней мере, без того человека, который сейчас ею только что пренебрёг.
Она закрыла альбом, убрала его на полку и почувствовала, как за минуту постарела ещё на год. Но был ли другой выход?
На душе у неё стало немного легче: когда боль высказана, приходит тишина. Пусть жёсткая, но честная. Ирина Петровна потушила свет и легла спать под мерное потрескивание веток за окном. Завтра будет новый день. Новый день без сына — но, может быть, с небольшим шагом к тому, чтобы наконец позаботиться о самой себе.