Над городом N опускались тучи, словно небеса решили укрыть его от любопытных взглядов. Воздух был насыщен влагой, и даже летнее солнце казалось блеклым, теряясь за пеленой серых облаков. В одной из многочисленных пятиэтажек, затерянных среди таких же серых зданий, жила семья Маши.
Маше было десять — возраст, когда мир кажется одновременно огромным и удивительным, но её мир уже давно перестал быть таким. Она жила в маленькой однокомнатной квартире вместе со своими родителями, старшей сестрой Юлей, средней Катей, братом Ваней и младшей сестрёнкой Лизой. Их дом был полон шума, голосов и детских игр, но при этом оставался холодным и пустым, как заброшенный склад.
В углу комнаты стояло старое радио, покрытое царапинами и потёртостями времени. Оно редко работало, но когда ловило волну, то раздавалась трескотня новостей или слабая музыкальная мелодия. Это был их единственный источник развлечений. Телевизор сломался ещё до рождения Лизы, а денег на новый не было. Да и вообще, денег хватало только на самое необходимое: хлеб, картошку, иногда молоко.
Отец часто приходил домой пьяным. Он не кричал, не бил, не устраивал скандалов. Просто падал на диван и засыпал, будто растворялся в воздухе. Но даже в своём состоянии он мог улыбаться детям, рассказывать глупые шутки или гладить их по голове. Его руки были крупными, с облупленными ногтями, но прикосновения всегда оставались мягкими. Мама же, напротив, никогда не отдыхала. Она работала на двух работах, чтобы прокормить семью. Её глаза уставали, а руки покрывались мозолями, но она находила время каждую ночь обнять своих детей перед сном и шепнуть: "Я вас люблю".
Лето 2004 года выдалось жарким, и дети Машины семьи проводили целые дни на улице. Они гуляли до изнеможения, валялись на траве, лазили по заброшенным строениям, взбирались на деревья и прыгали с них, представляя себя героями приключений. Во дворе они играли в догонялки, катались на одолженных у друзей велосипедах и качелях, которые давно потеряли свой первоначальный вид. Для них это было идеальное лето — без забот, ответственности и обязательств.
Но для Маши всё было немного иначе. Она старалась найти моменты, чтобы поговорить с матерью, поделиться своими мыслями, страхами или радостями. Но мама всегда была занята: готовила, стирала, убирала, работала. Когда Маша подходила к ней, та лишь устало отмахивалась:
— Сходи к отцу, я сейчас не могу.
А отец... Отец почти всегда был пьян. Иногда он слушал её, кивал головой, но чаще всего просто спал, не замечая её присутствия.
Маша знала, что ей повезло иметь такую семью. Мама любит их, отец, хоть и пьяница, никогда не обижает. Но всё равно в её душе зияла пустота. Она чувствовала себя лишней, будто её голос терялся в общем шуме жизни. Единственным, что действительно делало её особенной, была способность рисовать. На бумаге она могла создать мир, который хотелось бы видеть вокруг. Цветы, деревья, солнце — всё это было красивым, живым и настоящим.
Но дома никто особенно не замечал её таланта. Юля иногда водила её и Катю в художественную школу, брали бы и Лизу, но ей сказали — приходи через годик, сейчас еще слишком рано...но даже там Маша чувствовала себя чужой.
У других детей были новые рюкзаки, модные куртки, брендовые вещи. А у неё? Старые платья, которые ей передавали от старших сестёр, заплатки на коленях и туфли, которые жали.
Так проходило её детство — между старыми стенами квартиры, шумными играми во дворе и редкими моментами надежды, которые она находила в своих рисунках.
Маша носила вещи своих старших сестёр, словно это был её личный маскарад, который она не могла покинуть. Каждая футболка, каждая юбка или пара штанов были слишком велики для её худенькой фигуры. Они болтались на ней, будто принадлежали кому-то другому — и, возможно, так оно и было. Выцветшие цвета, потёртые ткани, торчащие нитки заплаток создавали на её одежде причудливый паттерн бедности, который невозможно скрыть. В школе над ней смеялись, называя "Потеряшка". О! Потеряшка пришла! Хочешь, свои штаны отдам, мне завтра новые купят...а тебе?
Эти слова звучали как издевательства, от которого невозможно убежать. Она слышала их каждый раз, когда входила в класс, чувствовала их вес на себе, когда садилась за парту.
Но была одна вещь, которая делала её особенной. Единственная вещь, которой она могла гордиться. Рисунки. Её рисунки были живыми, будто маленькими окнами в другой мир. Она умела передавать мельчайшие детали: лепестки цветов, которые, казалось, колыхались на ветру, глаза животных, полные жизни и загадки, деревья с ветвями, раскинувшимися к небу, как руки, молящиеся за что-то недостижимое. На бумаге она могла создать мир, которого не существовало вокруг неё. Мир, где всё было красивым, гармоничным и правильным.
Юля иногда водила её и Катю в художественную школу. Там они занимались бесплатно благодаря государственной программе поддержки малообеспеченных семей. Но даже там Маша чувствовала себя чужой. Другие дети приходили в новых куртках, с брендовыми рюкзаками, а у неё? Старый рюкзак Юли, из которого торчала молния, и одежда, которую ей пришлось одолжить у Кати. У других детей были дорогие карандаши, акварельные краски в блестящих металлических коробках, а у неё? Обломки карандашей, найденные на дне ящика стола, и баночка гуаши, которую мама купила по скидке два года назад.
Маша часто смотрела на работы других детей, заворожённая их яркими цветами и точными линиями. Их рисунки казались безупречными, будто созданными не руками, а каким-то волшебством. А её собственные работы выглядели блекло на фоне их блеска. Никто никогда не хвалил её рисунки в школе, никто не замечал их красоты. Иногда учительница просто кивала, бросая короткое "неплохо", но этого было недостаточно. Маше хотелось большего. Ей хотелось, чтобы кто-то увидел её труд, её усилия, её талант.
Возвращаясь домой после занятий в художественной школе, она часто представляла, как однажды её работы будут выставлены в галерее. Как люди будут стоять перед ними, восхищаясь каждой деталью, говоря о том, как прекрасны её миры. Но эти фантазии быстро рушились, стоило ей войти в квартиру. Там её ждала реальность: старый радиоприёмник, который едва работал, запах готовящегося ужина и голос матери, устало напоминающей о необходимости помочь по дому.
Рисование стало её убежищем. Когда мир становился слишком тяжёлым, слишком громким, слишком жестоким, она пряталась за своим альбомом. Там она была хозяйкой своей судьбы, творцом своего мира. Но даже этот мир не мог полностью защитить её от внешних обстоятельств.
Когда её спрашивали, почему она рисует, она обычно пожимала плечами и отвечала: "Просто нравится". Но внутри она знала правду. Рисование было единственным способом быть услышанной. Единственным способом показать, что она существует. Единственным способом сказать: "Я здесь. Я тоже могу что-то создать".
Но даже в этом убежище её преследовали сравнения. Однажды, когда она принесла свой рисунок в школу, одна из девочек рассмеялась:
— Это же просто каляки-маляки! Зачем ты вообще стараешься?
Слова резанули, как нож. Маша спрятала рисунок в портфель и больше никогда не показывала его никому. Только дома, глубоко ночью, она доставала альбом и рисовала при свете старой настольной лампы.
Именно поэтому, когда их семье предложили бесплатные путёвки в лагерь "Надежда", Маша почувствовала, как её сердце сжалось от страха. Она знала, что другие дети приезжают с чемоданами, полными новых вещей, модных футболок, ярких купальников, дорогих игрушек и даже сотовых телефонов. А у них? Одна общая сумка на всех. Старые кроссовки, выцветшие платья, и ни одной новой игрушки. Только у Лизы, но она с ней не расстается, постоянно таскает с собой. В столовую. В душевую комнату, даже в туалет.
Когда их собирали в дорогу, мама старалась сделать всё, чтобы они выглядели достойно. Она зашивала дыры на одежде так аккуратно, будто надеялась, что никто не заметит следы бедности. Гладила каждую рубашку до идеальной гладкости, даже нашла старую баночку с блёстками и добавила немного праздничности на платья девочек. Но Маша этого не ценила. Она смотрела на свои старые вещи и чувствовала только стыд. Почему она должна носить то, что выбросили другие? Почему её жизнь никогда не будет такой же красивой, как её рисунки?
— Машенька, следи за Лизой, хорошо? — попросила мама перед отъездом.
Маша кивнула, но внутри её переполняло раздражение. Почему она должна заботиться о Лизе, когда ей самой хочется просто быть как все? Когда она хочет, чтобы кто-то заботился о ней?
Когда они приехали в лагерь, их сразу заметили. Пять детей с одной сумкой на всех, в старой одежде, с потертыми рюкзаками. Они выделялись на фоне остальных, словно последние белые вороны среди сорок. Маша чувствовала, как на неё косятся: девочки в ярких футболках и модных кедах бросали взгляды на её выцветшее платье, а мальчишки шептались, указывая пальцами на её старые кроссовки. Она опустила голову, пытаясь спрятаться за волосами, которые выбились из хвоста, но это не помогало. Каждый взгляд, каждый смешок отзывался болью, будто маленькие иголки кололи её изнутри.
Первый день в лагере начался с завтрака. Детей собрали в столовой, где длинные столы были накрыты белыми скатертями, а в тарелках была каша, рядом лежали бутерброды с сыром и маслом. Большинство ребят скривились, увидев еду.
— Что это вообще? Это же отстой! — фыркнула одна из девочек, отодвигая тарелку.
— Да уж, я дома могу поесть эту недоваренную кашу, эти недоваренные круасаны...даа..видимо я с этого дня сажусь на диету — добавил мальчик рядом с ней, демонстративно отодвигая тарелку.
Но Маша и её братья с сестрами смотрели на еду совсем по-другому. Для них это был настоящий праздник. Всё было вкусным: и горячий чай, и мягкий хлеб, и даже простой сыр казался деликатесом. Лиза, сидевшая рядом с Машей, уплетала бутерброды за обе щеки, радостно улыбаясь.
— Маш, а можно мне ещё один? — прошептала она, потянувшись к корзинке с хлебом.
Маша кивнула и незаметно переложила ей ещё один бутерброд. Её сердце сжалось от мысли, что они могут показаться жадными, но потом она решила, что это неважно. Главное — они были сыты.
После завтрака начались знакомства. Вожатые разделили детей на группы, и Маша оказалась в одной с девочками, которые уже успели подружиться между собой. Они болтали о своих телефонах, новых играх и фильмах, а Маша чувствовала себя чужой. Но всё же пару ребят подошли к ней сами.
— Привет, ты Маша, да? — спросил светловолосый мальчик по имени Саша. Он был немного нескладным, с очками, которые постоянно сползали на кончик носа.
— Да, — ответила она, глядя на него с недоверием.
— А ты рисуешь? Я слышал, что ты умеешь. У нас сегодня конкурс на самый лучший рисунок для группы, может, поможешь?
Маша удивилась, но кивнула. Ещё одна девочка, сестра Саши, Диана, тоже подошла к ней. Она была молчаливой и немного странной, но в её глазах читалось любопытство.
- Ты правда умеешь рисовать? — спросила она.
— Да, — коротко ответила Маша.
— Тогда давай вместе сделаем что-нибудь классное, — предложила Диана, протягивая ей карандаши. - А можно я тогда возьму свою сестру? - спросила она.
И кратко поведала, что когда Лиза попыталась присоединиться к группе, её достаточно жестко прогнали девочки, сказав, что она все испортит, что она неумеха и вообще, ей пора в душ помыться. Услышав это, Маша чуть не кинулась в драку, но вожатые вовремя их остановили и прочитали лекцию о терпении и взаимоуважении.
Дети согласились. Им чем-то нравилась эта Она чувствовала, что эти двое — Саша и Диана — не такие, как остальные. Они не смеялись над её одеждой и не шептались у неё за спиной. Их объединяло одно — они были одиночками и коллектив мягко говоря, уже считал их странными.
Конкурс на самый лучший рисунок стал главным событием дня. Каждая группа должна была создать плакат, который бы символизировал их команду. Маша взяла на себя основную часть работы. Она рисовала дерево с раскидистыми ветвями, вокруг которого летали птицы и бабочки. Саша помогал ей с надписями, а Диана вместе с Лизой добавляли мелкие детали: цветы, солнце и облака.
— Вот, смотри, как красиво получается! — восхищалась Диана, наблюдая, как Маша дорисовывает последнюю бабочку.
— Да, круто, — согласился Саша.
Когда плакат был готов, группа собралась вокруг него, любуясь результатом. Другие дети тоже подходили посмотреть, и некоторые даже хвалили работу.
— Ваш плакат самый красивый! — сказал один из мальчиков, кивая с уважением.
Маша почувствовала, как её щеки покраснели от удовольствия. Впервые за долгое время она почувствовала себя нужной и важной.
Но этот момент радости был недолгим. Где-то в глубине души она понимала и боялась, что это лишь временно. И что однажды все кардинально измениться...
Беззаботные дни в лагере
Дни смены шли своим чередом, и для Маши всё складывалось как нельзя лучше. Она нашла своё место в лагере благодаря рисованию. Вожатые заметили её талант, когда объявили конкурс на лучший рисунок для оформления корпуса. Маша предложила свою идею: нарисовать на ватмане полупрофили каждого ребенка, с именем-фамилией и рядом поставить отпечаток пальца. Вожатые оценили её порыв и дали полный карт-бланш на это. Получив новенькие цветные карандаши, фломастеры, стирательные резинки, ватман, новые кисточки и гуашь - Маша подхватив свою сестру, умчалась в комнату, чтобы никто не мешал. А через два часа вернулась и гордо объявила, что картина готова. Лиза стеснительно держала плакат и он выглядел действительно великолепно.
— Это же просто произведение искусства! Ты такая молодец, Маша! - совершенно искреннее воскликнула вожатая — Я третий год работаю, сама закончилась художественную школу, но такой красоты еще не видела!
Маша почувствовала, как её щеки покраснели от удовольствия. Впервые за долгое время она ощутила себя значимой.
— Маша, ты самая лучшая! — прошептала Лиза — и её глаза светились гордостью за свою сестру.
Но успех не ограничивался только Машей. Каждый из её братьев и сестёр находил своё призвание в лагере. Лиза, к удивлению всех, решила проявила себя в танцах. Сказывалось поведение сестры, на которую она хотела равняться. Её маленькая фигурка легко кружилась под музыку, а движения были настолько грациозными, что даже преподаватель танцев отметил её талант. Юля, старшая сестра, стала настоящей звездой лагеря, победив в конкурсе "Мистер и Мисс". Весь вечер их семья болела за неё, крича до хрипоты:
— Юля! Юля!
Ваня тоже не остался в стороне. Он стал лучшим игроком в военно-спортивной игре "Зарница", блестя стратегическим мышлением и ловкостью. Его команда заняла первое место, и он вернулся в отряд с медалью на шее, которую носил с гордостью не снимая.
Конфликт из-за Лизы
Однако безоблачные дни закончились внезапно. Однажды вечером Маша заметила, что Лиза ведёт себя странно. Обычно её младшая сестра была весёлой и энергичной, но сегодня она сидела на кровати, поджав ноги, и прижимала к себе своего потрёпанного медвежонка так сильно, будто он мог убежать. Её глаза были опущены, а на губах не было привычной улыбки. Когда Маша позвала её на ужин, Лиза лишь покачала головой, отказываясь от еды.
— Лиз, ты чего? — спросила Маша, подходя ближе. Она чувствовала, что что-то не так.
Лиза молчала. Только когда Маша села рядом, она всхлипнула и крепко обняла, не выпуская из рук медвежонка. Маша для себя отметила, что на его выцветшей шерсти виднелись свежие следы краски — ярко-синие и жёлтые пятна, которые явно появились недавно.
— Что случилось? — Маша обняла в ответ и погладила сначала Лизу, а потом и медвежонка.
Лиза снова всхлипнула, а потом прошептала так тихо, что едва было слышно:
— Они... они сказали, что я грязная... — Она опустила голову ещё ниже, пряча лицо за волосами. — И что мой мишка выглядит как старый тряпичный мусор.
Маша почувствовала, как внутри неё что-то оборвалось. Её маленькая сестра никогда никому не делала ничего плохого. Лиза была самой добродушной и доверчивой девочкой, которая всегда радовалась даже самым простым вещам. А теперь кто-то позволил себе обидеть её.
— Кто это сказал? — тихо спросила Маша, продолжая гладить по спине и успокаивающе баюкать.
— Таня... и ещё несколько девочек, — ответила Лиза, не поднимая глаз. — Они смеялись и показывали пальцем...
Маша закрыла глаза, пытаясь сдержать злость, которая начала подниматься внутри, как чёрная волна. Она знала этих девочек. Это были те самые, которые в первый день прогнали её от стола с красками, заявив, что она "только всё испортит". Те самые, которые шептались у неё за спиной, указывая на её старые туфли и выцветшее платье. И теперь они решили обидеть Лизу.
— Не слушай их, — сказала Маша, пытаясь говорить спокойно, хотя её голос дрожал. — Ты не грязная. И твой мишка не мусор. Он просто... особенный.
Лиза подняла на неё заплаканные глаза.
— Но почему они так говорят?
Маша не знала, что ответить. Она лишь обняла сестру и прижала её к себе, чувствуя, как маленькое тельце Лизы дрожит от слёз. В этот момент она почувствовала, как внутри неё зарождается решение. Она не могла оставить это просто так. Но больше всего её беспокоило состояние Лизы. Сестра была бледной, её лоб горел, а глаза лихорадочно блестели.
— Я позову вожатых, — сказала Маша, стараясь говорить спокойно.
Она вышла в коридор и позвала одну из вожатых, ту самую девушку, которая раньше хвалила её рисунки. Вожатая быстро подошла, осмотрела Лизу и сразу же повела её в медпункт. Там врач измерил температуру — 38 градусов. Лизу решили положить в изолятор, чтобы она отдохнула и ей стало легче.
Маша хотела остаться с сестрой. Она умоляюще посмотрела на вожатую:
— Можно мне тоже лечь? Я буду с ней рядом...
Вожатая покачала головой:
— Нет, Машенька. Ты можешь заразиться. Подожди, пока она уснёт, а потом иди отдыхать.
Маша кивнула, хотя внутри всё протестовало. Она сидела рядом с Лизой, держа её за руку, пока та не заснула. Только тогда она тихо вышла из изолятора, чувствуя, как злость и обида снова поднимаются внутри. Она знала, что должна сделать.
Той ночью, когда все уснули, Маша тихо встала с кровати. В комнате было темно, только лунный свет пробивался сквозь занавески, освещая силуэты спящих детей. Достав ножницы, которые она случайно нашла в своей сумке, она направилась в комнату тех девочек.
Той ночью, когда все уснули, Маша лежала на своей кровати, глядя в потолок. Мысли путались, образы крутились в голове: лица тех девочек, их смех, слова, которые они сказали Лизе. Она вспомнила, как они смотрели на неё в первый день, как прогнали её от стола с красками, как насмехались над её одеждой.
Она не хотела этого делать. Она знала, что это неправильно. Знала что мама и папа не будут рады такому поступку. Но злость, обида и чувство несправедливости затмили её разум.
Маша тихо встала с кровати, чтобы не разбудить остальных. В комнате было темно, только лунный свет пробивался сквозь занавески, освещая силуэты спящих детей. Достав ножницы из под подушки, она направилась в комнату тех девочек.
Когда она вошла, её сердце колотилось так сильно, что она боялась, что кто-то проснётся. Но все спали крепко. Она подошла к первой кровати, где лежала Таня, та самая, которая смеялась над Лизой. На стуле рядом с кроватью висела её новая футболка с блестящей надписью. Маша достала ножницы и сделала первый разрез.
Звук был тихим, почти неслышным, но для Маши он звучал как гром. Она продолжила, переходя от одной кровати к другой. Футболки, платья, даже постельное бельё — всё попадало под её ножницы. Каждый разрез приносил ей странное чувство удовлетворения, будто она мстила не только за Лизу, но и за себя, за все унижения, которые терпела с самого первого дня в этом лагере.
Когда работа была закончена, Маша уже собиралась уходить. Она аккуратно положила ножницы на пол и развернулась к выходу, но вдруг услышала крик за спиной:
— Вожатая! Вожатая! Нам Маша вещи порезала!
Эти слова прозвучали как гром среди тишины. - Сразу же послышались голоса, в комнатах стал включаться свет.
Маша замерла, чувствуя, как сердце бешено заколотилось в груди. Она обернулась и увидела, как одна из девочек сидит на кровати, держа в руках испорченную футболку. Её глаза были широко раскрыты от ужаса и ярости.
— Что ты наделала, дура?! — закричала девочка, вскакивая с кровати и хватая обувь, чтобы кинуть в неё. Кинула, но промазала.
Маша не стала ждать расправы. Она выбежала из комнаты, её ноги сами понесли её куда-то вперёд, будто пытаясь убежать не только от разъярённых девочек, но и от самой себя.
Холодный ветер бил в лицо, когда она оказалась на улице. Краем уха она слышала как её зовут по имени, но это лишь добавляло ускорения. Она пробежала через всю территорию лагеря, мимо беседок, качелей и песочницы. Её сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Мысли путались, но одно она знала точно: она не могла остановиться.
Наконец, она добежала до опушки леса и перелезла через только ей известную дырку в заборе. Там, среди деревьев, она заметила заброшенное здание. Оно выглядело старым и полуразрушенным, но для Маши это было единственным укрытием. Она забралась внутрь, чувствуя, как холодные стены давят на неё со всех сторон.
Уставшая и замёрзшая, она свернулась калачиком на полу, обхватив колени руками. Слёзы начали наворачиваться на глаза, но она сдерживала их, стараясь не плакать. Её сердце болело не только от страха, но и от осознания того, что она натворила.
"Что теперь будет?" — промелькнуло в голове. - Наверное, я тоже заболею, попаду в изолятор, а потом мы все уедем домой.
Маша закрыла глаза, пытаясь прогнать мысли, но они становились всё ярче. Она вспомнила лицо Лизы, её заплаканные глаза, её медвежонка. Она вспомнила смех тех девочек, их насмешки, их презрительные взгляды. И наконец, она вспомнила, как резала их вещи, чувствуя странное удовлетворение от каждого разреза.
Спустя какое-то время её веки стали тяжелеть, и она провалилась в тревожный сон, полный кошмаров и теней прошлого.
Ей снилось, что она стоит бесконечно длинном коридоре, растягивающий за пределы реальности. Стены были идеально гладкими, без единого пятнышка или трещины, будто их только что покрасили. Но здесь не чувствовалось ни дыхания жизни, ни тепла. Только холод и мёртвый воздух.
Под ногами поскрипывал линолеум, каждый шаг эхом разносился по пустому пространству. Маша замедлила шаг, вслушиваясь в звуки вокруг: где-то вдали пищали медицинские приборы, тикали часы, но стрелки часов, которые она заметила на стене, двигались в обратную сторону. Время словно сошло с ума. Она вздрогнула, когда из одной из палат донёсся слабый скрип — будто кто-то качался на стуле.
Её сердце колотилось всё сильнее, пока она шла вперёд, инстинктивно держась ближе к стене. Коридор освещался тусклыми лампами, которые мигали неровным светом, создавая жуткие тени. Маша знала, что должна искать Лизу. Её маленькая сестра осталась одна в изоляторе, больная и беззащитная. Но почему-то она не могла вспомнить, как попала сюда. И почему этот коридор казался таким знакомым, хотя она точно никогда раньше здесь не была.
Наконец она остановилась у открытой двери одной из палат. Внутри было темнее, чем в коридоре, но достаточно света пробивалось через окно, чтобы осветить девочку, сидящую на кровати. У Маши перехватило дыхание. Это была не Лиза. Совсем другая девочка, лет семи, с бледным лицом и пустыми глазами. Она сидела, поджав ноги, и играла с потрёпанным медвежонком — тем самым, который всегда был с Лизой.
— Лиза? — тихо позвала Маша, делая шаг внутрь.
Девочка не ответила. Она продолжала играть с медвежонком, будто не слышала её. Маша сделала ещё один шаг, потом ещё. Чем ближе она подходила, тем сильнее становилось чувство тревоги. Что-то здесь было не так. Очень не так. Девочка выглядела... неестественно. Её движения были механическими, как у заводной игрушки. А её глаза... Они будто смотрели сквозь Машу, не фокусируясь ни на чём.
— Отдай его, — сказала Маша, протягивая руку. Её голос дрожал, но она старалась говорить уверенно.
Девочка медленно подняла голову. Её губы изогнулись в странной улыбке, которая не коснулась её глаз. Она подняла медвежонка над головой, словно предлагая его Маше, но когда та сделала шаг вперёд, девочка резко дёрнула игрушку назад, как будто передумала.
— Это не твой мишка, — раздались мысли в голове. Маша заметила, что девочка не отрывала рот, и от этого по спине Маши пробежали мурашки. Вдохнув, набравшись храбрости, Маша попробовала еще раз.
— Отдай его! — повторила она уже громче, чувствуя, как внутри растёт злость. Она не могла позволить этой незнакомке забирать то, что принадлежало Лизе.
К её удивлению, девочка не сопротивлялась. Она просто протянула медвежонка, и Маша взяла его. Но как только игрушка оказалась в её руках, все начало меняться. Кожа девочки стала прозрачной, будто стеклянной, а затем она начала растворяться в воздухе, оставляя после себя лишь слабое эхо тихого смеха, а свет в комнате замелькал от перебоев с электричеством.
Маша замерла, сжимая медвежонка. В голове начали рождаться слова, которых она не слышала раньше, но которые теперь звенели в её мыслях:
"Не ищи её. Её здесь нет."
Страх парализовал её. Она хотела выбежать из палаты, но ноги будто приросли к полу. Вокруг снова раздался скрип стула, и пищание приборов усилилось, превращаясь в оглушительный вой. Маша закрыла уши руками, но звук проникал внутрь, будто пытался раздавить её разум.
Когда она наконец смогла пошевелиться, она побежала. Коридор стал ещё длиннее, ещё холоднее, а свет ламп начал мигать всё чаще. На стенах появились тени — чужие, не её собственные. Они шевелились, будто живые, и следили за каждым её шагом. Маша не знала, куда бежать. Здесь не было выхода.
Время и пространство перестали существовать. Это осознание пришло не сразу, а медленно заползало в её сознание, как туман, который невозможно разогнать. Всё вокруг казалось одновременно знакомым и чужим. Звуки, которые она слышала раньше — скрип половиц под ногами, тихий шорох ветра за окном, даже собственное дыхание — теперь звучали иначе. Они словно отражались от невидимых стен, возвращаясь к ней искажёнными, будто кто-то играл с реальностью, переделывая её по своему усмотрению.
Маша почувствовала, как холод, который до этого пронизывал её до костей, начал меняться. Он больше не был просто физическим ощущением холода заброшенного здания или сырого воздуха. Этот холод исходил изнутри, из глубины её души, будто сам мир пытался напомнить ей о том, что она потеряла. О том, что произошло с Лизой. Она знала — это место, этот странный, искажённый мир, имел отношение к исчезновению её сестры. И чем дольше она думала об этом, тем сильнее становилось чувство, что она стоит на пороге чего-то огромного, чего-то, что уже давно началось без неё.
Внезапно Медвежонок в её руках стал тёплым. Сначала это тепло было едва заметным, словно игрушка только что вышла из-под солнечных лучей. Но через секунду он начал греть её ладони всё сильнее, пока не стал почти горячим. Маша вздрогнула и посмотрела на него, её сердце заколотилось от неожиданности. Что происходит? Она так долго держала его в руках, что уже привыкла к его мягкости и потёртости, но теперь он изменился. Будто ожидал. Будто пытался сказать ей что-то важное.
А затем она заметила это. Одна из заплаток на животе медвежонка начала светиться. Тусклое, мягкое свечение сначала было едва различимым, но с каждой секундой оно становилось ярче. Свет был тёплым, почти живым, и он распространялся волнами, как будто исходил из самой ткани. Маша замерла, чувствуя, как её пальцы инстинктивно сжимают игрушку ещё крепче. Её дыхание участилось, а мысли начали путаться.
"Что это?" — прошептала она, хотя знала, что ответа не будет.
Свет заплатки начал менять цвет, переходя от мягкого жёлтого к насыщенному оранжевому, а затем к глубокому красному. Казалось, что внутри этой маленькой заплатки скрывается целый мир — мир, который пульсировал, дышал и жил своей жизнью. Маша провела пальцем по светящейся ткани, и в тот же момент в её голове пронеслись образы: смех Лизы, её широко раскрытые глаза, её руки, обнимающие медвежонка. А затем картинка изменилась. Она увидела ту девочку из коридора — ту, которая сидела на кровати и играла с медвежонком. Только теперь она была другой. Её лицо стало бледным, почти прозрачным, а глаза — пустыми, будто они видели что-то, чего не могла увидеть сама Маша.
"Где она?" — подумала Маша, чувствуя, как её сердце начинает биться быстрее.
Заплатка продолжала светиться, и теперь её свет начал распространяться по всей игрушке. Медвежонок словно оживал в её руках, становясь чем-то большим, чем просто старой игрушкой. Его мягкость исчезла, уступив место странной энергии, которая пульсировала в такт её сердцу. Маша почувствовала, как её тело начинает покалывать, а в голове зазвучал голос. Не громкий, не требовательный — мягкий, почти шёпот, но такой отчётливый, что она не могла его игнорировать.
"Просыпайся", — прошептал голос.
Маша вздрогнула, оглядываясь по сторонам, но вокруг никого не было. Только она и медвежонок.
"Кто ты?" — спросила она, но голос не ответил. Вместо этого свет заплатки стал ещё ярче, а затем вспыхнул так сильно, что Маша вынуждена была закрыть глаза рукой. Когда она снова открыла их, мир вокруг изменился.
Теперь она лежала там, где совсем недавно проснулась, но всё вокруг выглядело иначе. Словно кто-то сдвинул границы реальности, оставив лишь оболочку того, что когда-то было лагерем.
Свет проникал сквозь пальцы, ослепляя её, заставляя зажмуриться ещё сильнее. Казалось, что он давит не только на глаза, но и на саму душу, вызывая странное чувство тревоги и недоумения. Она хотела отвернуться, но её тело словно окаменело, прикованное к месту этой вспышкой.
Когда свет начал медленно угасать, она осторожно приоткрыла один глаз, затем второй. Привыкнув ко свету, кряхтя, поднялась и отряхнулась. Сделала шаг вперёд, чувствуя, как её сердце начинает биться быстрее. Её взгляд метался по сторонам, выискивая хоть какие-то признаки жизни. Но здесь никого не было. Даже насекомые, которые обычно ползали по щелям, исчезли. Она вышла наружу, и пейзаж перед ней выглядел одновременно знакомым и чужим. Лагерь был таким же, каким она его запомнила: те же деревянные корпуса, качели, песочница. Однако всё это словно застыло во времени. Ни шороха, ни движения. Даже трава под ногами казалась искусственной, будто кто-то создал идеальную декорацию, которая скрывает за собой пустоту.
Она побежала обратно в лагерь, надеясь найти хоть кого-нибудь. Её ноги механически двигались, а в голове крутились мысли о Лизе, Юле, Ване, Кате. Где они? Что с ними случилось? Она бежала мимо деревьев, которые стояли неподвижно, словно их корни вросли в землю слишком глубоко, чтобы позволить ветру раскачивать ветви. Птицы не пели. Не было слышно даже жужжания насекомых. Только её собственное дыхание нарушало тишину, эхом разносясь между безмолвными строениями.
Когда она добежала до корпуса, то сразу же влетела внутрь, надеясь найти своих братьев и сестёр. Но комната была пуста. Все комнаты были пустыми. Все вещи остались на своих местах: аккуратно сложенные футболки на кроватях, рюкзаки под столами, книги на полках. Всё выглядело так, будто их владельцы просто вышли на минуту и вот-вот вернутся. Но они не возвращались. Маша быстро схватила свой старый рюкзак, решив взять хотя бы немного одежды и воды, если найдёт. Переодевшись в чистое платье, которое мама так старательно зашивала перед отъездом, она снова вышла в коридор. Никого. Ни звука. Ни движения.
Комната девочек, куда она ночью пробиралась с ножницами, была закрыта. Маша замерла перед дверью, чувствуя, как страх сковывает её тело. Она хотела постучать, но рука так и не поднялась. Что, если там кто-то есть? Или что, если там вообще никого нет? А если вещи, которые она порезала вчера будут целыми? Как она это себе объяснит?
Сердце колотилось так сильно, что она боялась, что кто-то услышит его стук. Отбросив эту мысль, она побежала дальше.
Изолятор находился в другом конце территории. Если Лиза всё ещё больна, то должна быть там. Маша почти бежала, её шаги отдавались гулким эхом по пустому лагерю. Когда она добралась до изолятора, внутри никого не оказалось. На кровати, аккуратно положенный, сидел тот самый потрёпанный медвежонок. Казалось, он ждал её. Маша взяла его в руки и крепко прижала к себе, чувствуя, как слёзы начинают наворачиваться на глаза. Это был последний подарок Лизы, последняя связь с тем миром, который она знала.
Она продолжила поиски, заглядывая в каждый угол кабинета. В изоляторе. В медпункте было абсолютно пусто.
В столовой стояли нетронутые тарелки с едой. Стулья были аккуратно задвинуты, будто кто-то только что закончил завтрак и вышел на улицу. В клубе экран на стене всё ещё показывал заставку последнего фильма. В административном здании часы на стене остановились на одной и той же минуте: 12:12:12.
Она ходила из комнаты в комнату, открывала двери, заглядывала за каждую занавеску, но нигде не было ни единого признака жизни.
Всё выглядело так, будто жизнь здесь просто оборвалась. Будто кто-то нажал невидимую кнопку, и все люди исчезли, оставив после себя лишь свои вещи и воспоминания.
Наконец, выбившись из сил, она вернулась в изолятор где в последний раз оставила Лизу.
Её ноги подкашивались, а голова раскалывалась от усталости и страха. Забравшись на кровать, она обняла медвежонка, словно это могло защитить её от одиночества и неизвестности. Слёзы хлынули рекой, и она уже не пыталась их сдерживать.
— Лиза… Юля… Ваня… Катя… Где вы? — прошептала она, уткнувшись лицом в мягкую игрушку.
Её тело сотрясалось от рыданий, а сердце болело так сильно, будто вот-вот разорвётся. Она плакала не только из-за того, что потеряла всех, кого любила, но и потому что осознавала: этот мир больше не принадлежит ей. Он стал чужим, холодным, пустым.
Постепенно слёзы начали иссякать, и Маша провалилась в тревожный сон, полный теней и голосов, которые она не могла узнать. Ей снилось, что она снова бежит по лесу, продираясь через терновник. Впереди маячила фигура маленькой девочки, которая звала её за собой. Маша не понимала, зачем она идет за ней. Она просто шла к ней, пытаясь дотянуться, словно эта девочка была единственным лучом света в её мире, её последней надеждой. Но каждый раз, когда она почти догоняла её, девочка исчезала, растворяясь в воздухе словно играясь с ней.
Не выдержав напряжения, она проснулась. Но реальность оказалась такой же пустой, как и её сны.