— В этом году будем картошку сажать? — вздохнул Андрей, переступая порог родительского дома. В прихожей пахло землей и старыми сапогами. — Мам, вам же врачи запретили тяжело работать.
Мария Ивановна, маленькая и сгорбленная, вытирала руки о передник в крупных коричневых пятнах. Ее седые волосы выбивались из-под платка, а глаза смотрели упрямо.
— Врачи-врачи, — передразнила она, стуча ладонью по столу. — Сидеть мне тут, как барыне, а огород зарастит бурьян? Пока я жива — грядки будут.
Сын посмотрел в окно, где под яблоней уже лежали тяпки и лопаты. Весна в этом году выдалась ранняя, снег сошел за неделю, оставив после себя грязные лужи и черные грядки. Отец, Петр Степанович, сидел на крыльце, прислонившись спиной к перилам. Его ноги, обутые в резиновые сапоги, были расставлены широко, как у солдата на посту.
— Пап, может, хватит? — тихо спросил Андрей, присаживаясь рядом. — Давайте наймем кого-нибудь или продадим всё. Отдохнёте хоть на старость лет.
Старик затянулся, выпуская дым в сторону курятника. Пачка «Примы» лежала на подоконнике, придавленная камнем от ветра.
— Чужие люди землю мою топтать не будут, — проскрипел он наконец. — У меня отец до ста лет грядки копал. И мать твоя... — Он кивнул в сторону дома, где Мария Ивановна гремела ведрами. — Она без огорода никуда.
Андрей провел ладонью по лицу. В городе, в своей квартире с кондиционером, он забыл этот запах — смесь сырой земли, навоза и полыни. Забыл, как ноет спина после прополки, как забиваются ноги после многочисленных наклонов и приседаний. Но каждую весну, как перелетная птица, он возвращался сюда, в родительскую деревню, где его ждал огородный долг.
— Ладно, — сказал он, поднимаясь. — Надо грядки перекапывать.
Мать уже тащила из сарая мотыгу, ее руки, похожие на сучки старого дерева, сжимали рукоятку. Андрей взял у нее инструмент, чувствуя, как дрожат его собственные пальцы. Земля поддалась легко, рассыпаясь черными комьями. Где-то вдали кричал иволга, а над головой кружил воробей, выискивая червей.
— Глубже копай, — ворчала Мария Ивановна. — Плохо стараешься. Зимой спасибо скажешь, когда даренную картошечку есть будешь.
Петр Степанович, кряхтя, опустился на корточки, чтобы разбить ком земли. Его лицо исказила гримаса боли — радикулит снова давал о себе знать. Андрей отвернулся, делая вид, что не замечает.
Он знал: стоит предложить помощь, отец обидится, начнет доказывать, что еще достаточно молод и со всем справляется сам.
К полудню солнце припекало вовсю. Рубашка Андрея прилипла к спине, а ладони горели от лопаты. Мать принесла квас в эмалированном бидоне, но пить не хотелось. Хотелось бросить все, сесть в машину и уехать, но вместо этого он сказал:
— Мам, а помнишь, как мы с Наташкой картошку воровали у соседей?
Мария Ивановна засмеялась, обнажая редкие зубы. Ее смех звучал как скрип несмазанной телеги.
— Как не помнить! Ты тогда в канаву упал, весь в грязи. А Наташка-то, вместо картошки морковку выкопала. Соседка потом неделю причитала, что морковь «не по луне» выдернули.
Они работали до вечера.
— Как вот жить без огорода? В магазине что ли картошку покупать? Не надо нам чужого. Своего хватит.
Вечером, лежа на печи (кровать в доме скрипела так, что казалось, развалится), Андрей слушал, как родители шепчутся на кухне. Мать плакала, отец бормотал что-то про «детей» и «городскую жизнь».
Андрей закрыл глаза, вспоминая, как пять лет назад сестра Наташа уехала в Питер и больше не приезжала. «Вы с вашим огородом совсем чокнулись», — кричала она в последний разговор. А теперь вот он, Андрей, здесь — вместо нее. Совесть мучает, не может он родителей бросить.
Утром шел дождь. Капли стучали по железной крыше, смывая вчерашнюю пыль. Мария Ивановна, несмотря на ливень, потащилась проверять грядки.
— Ну хоть поливать не нужно, — сказала она, наклоняясь над мокрыми всходами. — Видишь, как редиска лезет? Красавица.
Андрей смотрел, как мать шлепает по лужам в резиновых сапогах, слишком больших для ее ног. Ее силуэт в серой куртке растворялся в дождевой дымке, и на мгновение ему показалось, что это не человек, а часть пейзажа — старая ива, склонившаяся над грядками.
— Ты бы внука привез, — неожиданно сказал Петр Степанович за завтраком. — Пусть знает, откуда еда на столе берется.
— Сын в секции, — соврал Андрей. На самом деле Максим терпеть не мог деревню, капризничал из-за отсутствия Wi-Fi и боялся кур.
Отец кивнул, размазывая по хлебу домашнее масло. Его руки дрожали так, что крошки падали на скатерть.
— В городе дети как в клетке, — пробурчал он. — Компьютеры эти... Раньше вон, в колхозе... Утром все дружно встают и на огород, грядки пропалывать. Потом все на работу.
Андрей уже слышал эту историю. Как отец в шестнадцать лет пахал на тракторе, как их бригада перевыполняла план, как секретарь райкома лично вручал ему медаль. Но он молчал, зная, что старику нужно выговориться.
К обеду дождь кончился. Над огородом висела радуга, соединяя крыши соседских домов. Мария Ивановна, промокшая до нитки, но счастливая, принесла ведро молодой морковки.
— Салат сделаем, — объявила она. — Сладенькая в этом году выросла. Своя. Такой в городе не найдёшь.
Вечером Андрей уехал, прихватив мешок картошки и банку соленых огурцов. Мать всхлипывала, прощаясь, отец махал рукой из окна. По дороге он остановился у придорожного магазина, купил воды. Ехал он и думал: «Как долго это всё будет продолжаться. Своё здоровье губят, жизни не видят. И других заставляют пахать на огороде. Единственный выходной на даче провожу горбатясь над грядками. Что за жизнь? И не переубедишь... Упрямые».
Через месяц позвонила соседка: Мария Ивановна слегла с инсультом. Андрей примчался, но было поздно. Отец сидел на крыльце.
— Не дождалась картошки, — прошептал он. — Говорила, что в этом году новый сорт лучше прежнего будет...
Андрей остался жить в доме. Не бросить же ему отца одного в деревне. С работы уволился, подрабатывал удалённо, если было время и силы. Теперь он сам копал грядки, сажал семена, боролся с колорадскими жуками.
Иногда, глядя на всходы, ему чудилось, что мать стоит за спиной, поправляет: «Не так копаешь, глубже нужно».
А ночью, засыпая на печи, он слышал ее голос: «Сынок, а помнишь...».
***
— Ты глянь, что с помидорами сделалось! — Петр Степанович стоял посреди грядки, сжимая в руке пожелтевший лист. — Вроде и поливал вовремя, а они... как проклятые.
Андрей молча рассматривал кусты. Помидоры были покрыты темными пятнами, стебли поникли, будто их придавило невидимой тяжестью. Он знал эту болезнь — фитофтороз. В прошлом году мать боролась с ней, опрыскивая кусты настоем чеснока, но теперь ее не было.
— Пап, может, хватит? — осторожно начал он, присаживаясь на корточки. Земля под ногами была сухой, растрескавшейся. — Давай в город переедешь. Квартира рядом с моей, с балконом. Максим внук приезжать будет...
Старик резко выпрямился, суставы затрещали, как старые половицы. Его лицо, изрезанное морщинами, исказилось гневом.
— В город? — прохрипел он. — Чтоб в окно на дорогу и людей пялиться? Нет уж, сынок. Тут моя жизнь.
Андрей вздохнул. Позже он восстановился на работе и стал приезжать каждые две недели, привозил лекарства, помогал с посадками, но отец явно сдавал. Вчера, когда они перекапывали картофельное поле, Петр Степанович упал, схватившись за сердце. Сосед, дядя Коля, едва успел подхватить его.
— Пап, ты же сам видишь — сил нет, — продолжал он, стараясь говорить мягко. — Мама бы не хотела, чтобы ты...
— Мать! — перебил отец, и голос его дрогнул. — Она бы сейчас тут стояла, каждую грядку обихаживала. А я... я без нее никуда.
Он сел на землю, не замечая грязи на штанах. Руки его дрожали, сжимая больной лист. Андрей смотрел на сгорбленную спину, на седые волосы, выбившиеся из-под кепки. Ему вспомнилось, как отец, бывало, поднимал его на плечи, чтобы показать гнездо иволги в яблоне. Теперь же он едва мог нагнуться за лопатой.
— Послушай, — Андрей присел рядом. — Давай наймем работницу. Марину из соседнего дома. Она молодая, справится. Спрашивала недавно про подработку.
— Чужие руки... — пробормотал старик. — Не то это.
Вечером они сидели на крыльце. Солнце медленно опускалось за лес, окрашивая небо в багровые тона. Андрей заметил, как дрожат его пальцы, как часто он прикладывается вспоминает о матери и грустит.
— Пап, — тихо сказал он. — Ты помнишь, как мама перед смертью просила тебя беречь себя?
Старик замер.
— Она говорила: «Не дай ему сгинуть на этих грядках», — продолжал Андрей. — Ты же знаешь, она права. Зимой, когда снега наметет, ты и до туалета не дойдешь. Будешь тут в одиночестве...
Петр Степанович долго молчал. Потом встал, тяжело опираясь на палку, и пошел в дом. Андрей услышал, как скрипнула дверца буфета, звон стакана. Сердце его сжалось — отец доставал мамины настойки. Раньше он пил их только в самые тяжелые моменты.
На следующее утро Андрей проснулся от звука мотоблока. Он выглянул в окно и увидел отца, который пытался вспахать поле. Машина чихала, глохла, выбрасывая клубы черного дыма. Петр Степанович, весь в земле и поту, яростно дергал за стартер.
— Оставь! — крикнул Андрей, выбегая на улицу. — Я сам!
— Не лезь! — рявкнул отец. — Сказано — сам управлюсь!
Но мотоблок, словно почуяв слабость, снова заглох. Старик, тяжело дыша, опустился на землю. Андрей увидел слезы на его щеках — впервые за много лет.
— Ладно, — прошептал Петр Степанович. — Ладно, сынок. Может, ты и прав.
***
Переезд был мучительным. Отец ходил по дому, трогал каждую полку, каждый горшок с геранью. На грядках он стоял долго, будто прощаясь с невидимым другом.
— Кто теперь картошку полоть будет? — спрашивал он, глядя на сохнущие кусты.
— Марина, — терпеливо отвечал Андрей. — Она обещала приглядывать.
В городе отец первые дни молчал, сидя у окна. Потом стал выходить во двор — копать клумбу у подъезда. Соседи удивлялись, глядя на старика в резиновых сапогах, который сажал редиску между асфальтом и балконом.
— Ты как в той песне, — смеялся Андрей. — «Я не сдамся...».
Петр Степанович улыбался в ответ, но глаза оставались грустными. Только когда привезли Максима, внук впервые за долгие годы приехал в гости, старик ожил. Мальчик, к удивлению Андрея, с интересом слушал рассказы о деревне, учился отличать сорняки от рассады.
— Дед, а правда, что ты волков в огороде видел? — спрашивал он, сидя напротив Петра Степановича.
— Было дело, — кивал тот, и в его голосе снова звучала прежняя сила. — Вот как-то зимой...
Андрей смотрел на них и думал, что корни, как и люди, могут тянуться через расстояния. Отец больше не рвался в деревню, но каждый вечер поливал клумбу под окном, а на рассвете, бывало, слышал, как он бормочет во сне: «Грядки... картошка...мой огород» — словно мантру, связующую нить с прошлым.