Любовь на обходе.
Это было в то далёкое время, когда преподаватели – профессора и ассистенты казались богами и эти небожители спускались к студентам и рассказывали какая дорога ведёт на врачебный Олимп после шестого курса.
Первая ступень – интернатура.
Интернатура – прежде всего получение практических навыков. Тут царь и бог– заведующий отделением и коллектив врачей – твои новые наставники.
Окунайся с головой в практическое здравоохранение, не бойся. Опытные наставники рядом помогут и научат. За год, при желании, можно освоить некоторые "банальные " плановые операции , овладеть экстренными вмешательствами.
Вчерашний студент , интерн, приклеивающийся к врачу отделения, сопровождая его буквально по пятам, из обузы быстро превращался в помощника.
Порой наставнический отношения завязывались настолько тесные и крепкие, что назывались уже по-другому:
нежноромантическим понятием или обыденным словцом. Это уж кто и с какой стороны на эти отношения смотрит.
Отличный метод обучения– обход отделения клинической больницы с разбором больных прямо у койки в палате.
Обход– сильнодисциплинирующее средство и не только для больных, но и для врачей: хочешь не хочешь, а соберёшь наконец по папкам истории болезни, будь они неладны, и посчитаешь, сколько у тебя больных. Истории имеют свойство расползаться в рентген-и физ-кабинеты, кабинет функциональной диагностики, по консультантам.
Их аватары – больные на заправленных коечках, сидят и внимают, как на проповеди, докладу о своей нелегкой судьбе.
Их называют по имени отчеству, они могут задать вопрос руководителю обхода в зависимости, кто проводит,–главному врачу, профессору, завотделением. Некоторые больные пытаются встать, когда их представляет лечащий врач, но жестом руки главное лицо останавливает: "Не надо, сидите".
Вопросы задают редко, в основном говорят, что все в порядке, благодарят за лечение.
Даже последний человек, может даже не человек, какой-нибудь человечек почувствует себя человеком, имя которого звучит.
Его здесь лечат!
Главное лицо, по отечески предупреждает о запрете курения, и хоть и в проветриваемую палату тянется легкий дымок из мужского туалета, все традиционно хором отвечают, верней просто кивают головами, иногда украшенными повязками типа пращи или шапочкой Гипократа: никто не курит, все всё понимают.
Старшая сестра безошибочно открывает тумбочку в которой лежит таблетка, принесенная из дома, а не выданная палатной медсестрой. Гневно сверкают накрашенные глаза старшей. Таблетка публично изымается и отправляется в последний путь под осуждающие скорбные взгляды медперсонала, чтобы впрочем тихо вернуться назад в тумбочку из кармана лечащего врача через час после обхода. Лечащий врач закрывает очередную папку с историями, болезни. Сестра-хозяйка придирчиво осматривает места где, как правило , не достает пыль рука санитарок тётей Дусь и Маш, успев при этом проворно открыть дверь палаты выходящему главному лицу и подать ему влажное стерильное полотенце, висящее у нее на согнутой руке, в которое тот опустит три своих перста. Асептика прежде всего!
Процессия плавно перетекает в другую палату.
Другой врач теребит тесемки своих папок, чтоб истории были готовы выдать какую-нибудь информацию по требованию главного лица, или спрятать ту, в которой, по странному стечению обстоятельств, дневники не писались с момента произнесения клятвы
Гиппократа.
Такое бывало: пациент вылечен, а история не писана. Правда в извечной борьбе истинного действия и действия на бумаге вскоре победит второе. История болезни станет главнее реального больного.
***
Я незаметно пристроился в хвост из череды белых халатов, в данный момент находясь в статусе наблюдателя. Я был тоже в белом халате, но отделение было не мое, а хирургическое.
Дело в том, что в этом отделении прооперировали близкого мне человека.
Операция прошла успешно и мне надо было передать благодарность завотделением Владимиру Евгеньевичу.
Традиционная бутылка коньяка, лимон , кофе и какая-то сырокопченость лежала в пакете, который я таскал с собой, ожидая конца обхода, чтобы передать пакет адресату со словами благодарности, пока он не скрылся на какой-нибудь медсовет или в операционную.
Вот на этом самом обходе я увидел, а верней вначале услышал её.
Голос её–звучный и сильный, выговор четкий и ясный, как у диктора ЦТ, доносил до каждого фамилию, имя, отчество больного, диагноз заболевания, количество проведенных дней и проведенное хирургическое лечение, отражая индивидуальные особенности течения болезни.
Доклад звучал приблизительно так: больной Иванов Иван Иванович ,третьи сутки после холецистэктомии , выполненной по поводу желчнокаменной болезни, осложненной механической желтухой. Послеоперационный период без осложнений. Проводится антибактериальная, симптоматическая терапия, перевязки.
Зачарованный волшебным звучанием и грудным тембром женского голоса я уже не плёлся в хвосте свиты в белых халатах, а протискивался поближе к его обладательнице и слушал, как слушает меломан любимую группу, смакуя каждую нотку, про послеоперационное течение, швы снятые на пятый день , курс антибиотикотерапии и рекомендации при выписке.
Она была хороша, пожалуй, можно сказать, очень хороша. Белый халат без единой складочки идеально обнимал ее стройную фигуру. Копна каштановых волос спрятана под белоснежной шапочкой. Марлевая маска покоилась на высокой груди и не скрывала красивый овал лица и чётко очерченные губы.
Что это не врач со стажем, чувствовалось сразу. Не было во взгляде печати всезнающей печальной усталости, присутствующей у поработавших врачей, искренне служащих своему призванию.
Она– интерн!
Её восхищённый неотрывный взгляд не сходил с лица завотделением Крестовского Владимира Евгеньевича.
Крестовский обладал весьма харизматичный внешностью. Было в его облике что-то гусарское, штучное, неординарное. Рост выше ста восьмидесяти, черные кучерявые волосы с чуть посеребенными висками, подчеркивали белизну идеально чисто выбритых щек и волевого подбородка с ямочкой.
Лёгкая утомленность в темнокарих глазах маскировала сильную энергетику взгляда. Ему ещё нет сорока, а он заведует хирургическим отделением в городской больнице.
Начинала молодая докторша доклад, неизменно обращаясь к заведующему:
—Владимир Евгеньевич!— Далее представлялся очередной Иван Иванович с удаленным, полностью или частично, каким -либо органом– червеобразным отростком, фрагментом ЖКТ или, не дай бог, новообразованием.
—Владимир Евгеньевич!!!—произносилось это таким грудным регистром, что я буквально осязал, как крупные мурашки ползли по моей коже от периферии к центру.
С каждой новой палатой, очередная партия мурашек, только более крупных вновь расползалась по моему телу.
—Владимир Евгеньевич !!!—как заклинание , как эпиграф к огромной ненаписанной ещё книге, произнесённое слегка нараспев, с добавлением обертонов, вызывающих лёгкое головокружение, звучало из уст интернши романтической мелодией. Крестовский одобрительно кивал головой, задавал вопросы больному или интернше или врачу, ведущему больных данной палаты. Ближе к концу обхода доклад о прооперированных больных, звучал каким-то довеском к этому обращению.
"Владимир Евгеньевич!!"—произносилось с обожанием, пафосно, гордо и немного таинственно, если не сказать интимно. Деловая часть доклада о койко-днях, температуре, планах ведения и выписке звучала также четко, но уже скороговоркой, фоном для имени и отчества главы обхода, обязательной частью, но от которой очень хочется избавиться.
"Владимир Евгеньевич!!!Опять эти больные! Когда же они кончатся?!"—так и слышалось между слов в конце доклада.
Врачи, о чьих больных было доложено, потихоньку покидали свиту, чтобы приступить к непосредственному процессу лечения, прикидывая время, какое можно уделить перевязкам, осмотру, до того, как пропасть в операционной. Старшая сестра и сестра-хозяйка с разрешения данного заведующим кивком головы отправились на свои рабочие места: первая – принимать аптеку, вторая –получать белье из прачки.
Свита редела, пакет с традиционным набором
мотался у меня в руке. Обход близился к концу. Вот и удобный момент избавиться от пакета с благодарным набором.
Мы прошли в крыло отделения, где палаты были поменьше и где продолжался вечный текущий ремонт, так как закрыть скоропомощное отделение общехирургического профиля ну никак нельзя!
Участников обхода осталось, не включая меня, трое, я, не теряя тройку из вида, стал заинтересованно рассматривать городской осенний пейзаж за окном.
Тройка превратилась в пару: последний врач забрал свои истории у интернши и пошел к ординаторской. Крестовский толкнул дверь крайней палаты, обойдя кучу строительного мусора перед ней, несколько секунд промедлил, зашёл внутрь.
Интернша кошкой скользнула за ним.
"Владимир Евгеньевич!!!–дверь закрылась, больных там похоже не было.
Пакет пришлось оставить в ординаторской с запиской.
***
Спустя много лет случилось консультировать пациента в больнице, где работал Владимир. Там мало, что поменялось. Так же туго открывались двери центрального входа, через который я прошел в холл. Продвинутые к стенкам, те же топчаны вместо кресел, обозначали места встречи временных обитателей данного учреждения и навещающих их посетителей. Я взял номерок, напоминающий костяшку домино в неизменившемся гардеробе и наткнулся на портрет в траурной рамке, висевший на стене чуть поодаль.
Крестовский!?
Как положено хирургу Володька умер рано, внезапно, не дожив до шестидесяти несколько месяцев .
Так, волей случая, я попал на похороны. Среди множества заплаканных женских лиц, кроме лиц вдовы и взрослой дочери заметил одно, почти нетронутое временем, чей взгляд также, как и много лет назад был направлен только на усопшего, а губы , яркие даже без помады, беззвучно повторяли: "Владимир Евгеньевич...Как же так..."
© Александр Ярлыков.
