Опубликовано в журнале "Пограничник" №10 2011 г.
Андрей Мусалов
— НУ ЧТО, попробуем?.. – прапорщик Иван Зюзин щелкнул тумблером старинного радиоприемника. Внутри массивного корпуса желтым светом вспыхнули огромные радиолампы. Из динамика послышалось шуршание радиоэфира – белый шум. Зюзин медленно покрутил ручку тюнера. Сквозь шорох и потрескивания понеслись звуки, которыми цивилизация наполняет невидимый для глаза мир радио: переговоры финских рыбаков, завывание кислотных радиостанций, попискивание радиомаяков, команды диспетчеров авиалиний…
— Да сейчас таких не делают, — любовно погладил крышку радиоприемника, — «Телефункен – Супер». Шесть ламп! Хочешь длинные волны слушай, хочешь средние, или короткие. А то и растянутый диапазон. Весь эфир можно просканировать. Не то, что нынешняя пластмасса — только УКВ и FM-диапазон. Несерьезно. Сейчас все эти приемники, которые делают, можно сразу на помойку нести. Звук жестяной. Кнопки неудобные. А сейчас еще управление это сенсорное придумали, вилы ему в бок! Пока разберешься, прибор, глядь — он уже и сломался. Их не для работы делают, а чтоб продать поскорее. Смотрите — какая новация, какой корпус цветастый… Продали дешевку, с рук спихнули, ты с ним помучался, выкинул – беги за новым. А это чудо – почти семьдесят лет работает! Я столько не живу… А звук какой! Бархатный звук. Как в театре сидишь, Мариинском…
Сидевший рядом старший лейтенант Алексей Кузнецов пропускал ворчание прапорщика мимо ушей. Старшина пограничного отделения «Красногорское» Зюзин, человек невысокого роста, но жилистый и пружинистый, любил поворчать по делу и без дела. Любому пограничнику отделения был знаком его хрипловатый голос, по делу и без дела комментировавший все, что попадало в поле зрения прапорщика. Теребя пшеничные усы, он мог во всем выявить недостатки и подвергнуть остракизму. Кузнецову, как начальнику отделения приходилось выслушивать Зюзина больше других, поэтому он давно привык безропотно сносить эти бесконечные монологи, вычленяя в них только полезную информацию.
Несмотря на въедливость и придирчивость к мелочам, Зюзина в отделении уважали, поскольку он умел поддерживать надлежащий порядок и быстро решать любые хозяйственные проблемы. Ему прощали не только ворчливость, но и некоторые чудачества. Одним из таких чудачеств Зюзина было коллекционирование старинных приемников и радиостанций. В каждом военном коллективе найдется такой человек, что собирает старинные телефонные трубки, фуражки, значки и прочие раритеты. За них они готовы выкладывать все свои деньги, тратить на починку сколько угодно времени, по крупицам собирать информацию об артефактах своих бесценных коллекций. Более приземленные люди смотрят на таких энтузиастов как на юродивых, считая, что место их «драгоценностям» исключительно на свалке. Но они назло всему продолжают истово отдаваться своим увлечениям. Вот и Зюзин где-то выискивал допотопные агрегаты, всеми правдами и неправдами доставал радиодетали, захламляя ими все пространство вокруг себя.
Поскольку по службе старшина нареканий не вызывал, и, более того, был для отделения незаменимым человеком, Кузнецову ничего не оставалось, как выделить для коллекционера небольшую подсобку, в которой тот пропадал все свое свободное время восстанавливая свои любимые «Телефункены», «Рекорды» и ВЭФы.
Кузнецов любил бывать в коморке Зюзина. Запахи олова и припоя приятно ласкали обоняние, мягкий свет радиоламп придавал помещению сказочную таинственность, а потрескивание радиоэфира наполняло его недоступной почти космической атмосферой. Казалось, что здесь был скрыт портал, через который внутрь устремлялись звуки, пришедшие со всех концов земного шара. Выпущенные в эфир где-то в Австралии, они проносились через огромные пространства, отражались от ионосферы, а затем попадали в один из старинных приемников старшины, что громоздились на полках коморки, расположенной в глухих Карельских лесах.
Вот и теперь Зюзин остановил ручку тюнера на одной из частот:
— На португальском треплются.
— Из Португалии трансляция?
— Нет, скорее из Бразилии.
Неведомая девушка радиодиджей быстро тараторила, заполняя эфир шипящими звуками. Затем сквозь потрескивание, характерное для старинных радиол полилась красивая песня, дополненная аккомпанементом гитары. Пела женщина, голос которой был низким и очень приятным, словно напитанным солнцем. Алексей живо представил томную мулатку, протяжно выводившую мелодичные рулады где-то на берегу теплого океана.
— Я его у деда одного купил, в Петрозаводске, — тихо рассказывал Зюзин, поглаживая лакированную крышку «Телефункена». — А тот его с войны привез, из Германии. 1942-й год… Да — вещь. Три года детали искал. Выменял на лампы у одного парня из Новосибирска. По почте обменялись. Пришлось повозиться. Зато как звучит. А, товарищ старший лейтенант?
— Звучит отлично! — ответил Кузнецов и посмотрел на часы. — пора проверить наряды.
Он встал и вышел из уютной коморки на улицу. Свежий и немного сырой воздух карельского леса резко наполнил легкие. Кузнецов глубоко вздохнул, привыкая к темноте апрельской ночи. Свет фонарей вырывал из тьмы стену леса, плотно росшего за ограждением отделения. Где-то там дальше проходила граница с Финляндией. Оттуда дул пронизывающий холодный ветер, с шумом раскачивавший треугольные верхушки сосен. В голове по-прежнему звучала песня бразильянки. Алексей представил, как ее курчавые волосы развевал знойный ветер, дувший от океана. От этого стало еще холоднее. Отогнав от себя видение, Кузнецов застегнул куртку, включил фонарь и отправился на проверку.
НОЧЬ уже близилась к концу, когда Кузнецов, закончив проверку постов, с удовольствием расположился в теплой дежурке. Мерно тикали на стене часы, потрескивала радиостанция. Старший лейтенант с удовлетворением отметил, что первая половина дежурства прошла без происшествий, подчиненные несли службу как положено, все, что должно было в отделении работать и функционировать — работало и функционировало. И в этом была немалая заслуга его лично — старшего лейтенанта Кузнецова, офицера Пограничной службы.
Размеренное спокойствие нарушил грохот армейских ботинок в коридоре. Так бежит взволнованный человек. Кузнецов встрепенулся — что еще?! На пороге дежурки возник Зюзин. Его лицо явно было чем-то озабочено. Как у любого командира, в голове старшего лейтенанта словно вспыхнула тревожная лампочка паники: пожар, наводнение, «прорыв» нарушителя, или кто из подчиненных ногу сломал?! Однако внешне начальник отделения не подал виду, и нарочито строго глянув на старшину, спокойно спросил:
— Что-то случилось, Иван Сергеевич?
Старшина замялся, словно не знал с чего начать, затем все-таки ответил:
— Товарищ старший лейтенант, тут такое дело… Лучше вам самому посмотреть… Послушать, точнее.
Вскоре Кузнецов стоял перед уже знакомым «Телефункеном-Супер». Из его динамика больше не лилась красивая песня, а только едва слышное бормотание, еле слышное из-за белого шума.
— Ну? – пытливо глянул Алексей на прапорщика.
— Я звук приглушил… Не поверил. Это странно как-то. Тут такая непонятная передача... Вот, послушайте сами, может, поймете, что к чему? Я ничего не понял.
Зюзин повернул ручку громкости. Из динамика послышался привычный «белый шум». Кузнецов раздраженно уставился на Зюзина — что тут такого? Тот лишь неопределенно тряхнул головой. Шорох и завывания эфира неприятно резали слух, наполняя помещение неприятной волной звука. Кузнецов решил было выйти прочь, когда сквозь помехи послышался голос. Сначала еле слышный, затем более отчетливый, голос повторял одну и ту же фразу. Он словно плавал в волнах эфира, то исчезая, то вновь появляясь.
Кузнецов подошел поближе к динамику и вдруг отчетливо разобрал слова:
— Застава «Красногорская»… В три часа сорок минут подверглись артобстрелу… Здание заставы разрушено… Атакованы противником, просим помощи. Нас осталось пятеро… Будем…
Резко оборвавшись, голос исчез. Остался только шорох радиоэфира, густой волной наполнявший комнату. Застыв перед приемником, Алексей некоторое время осознавал услышанное, затем перевел взгляд на Зюзина:
— Но ведь застава «Красногорское» — это мы…
НАЧАЛЬНИК отдела полковник Золотухин, крепко сбитый мужчина с явно обозначившимися залысинами, в пятый раз прослушал запись, сделанную Зюзиным на цифровой японский диктофон. Оказывается прапорщик, при случае, не против воспользоваться и современной техникой – отметил про себя Кузнецов. Из маленькой коробки, лежавшей на столе канцелярии, доносилось то, что Алексей уже выучил наизусть:
— Застава «Красногорская»… В три часа сорок минут подверглись артобстрелу… Здание заставы разрушено… Атакованы противником, просим помощи. Нас осталось пятеро… Будем…
Жестяной звук из динамика диктофона мало походил на тот, что давал «Телефункен». Да и при свете дня уже не было того драматического эффекта, который произвел на Алексея и Зюзина фраза, услышанная ночью. Судя по всему, голос на записи принадлежал человеку лет двадцати с небольшим, уроженцу юга России.
Странное дело, когда утром Кузнецов позвонил в отдел, и доложил о голосе из приемника, ему показалось, что Золотухин ни капли не удивился. Он только кратко сказал: «Сейчас приеду, разберусь на месте».
Золотухин выключил диктофон и произнес:
— Итак, что мы знаем. Откуда-то ведется трансляция, в которой говорится о заставе «Красногорская». Похоже на провокацию, а?
Затем полковник перевел взгляд на Золотухина:
— Во сколько вы впервые засекли передачу?
— Примерно в четыре двадцать утра, товарищ полковник.
— Как часто она повторялась?
— Голос появлялся с четырех двадцати до пяти тридцати. Повторы были сначала каждый пять минут, затем интервалы растянулись до пятнадцати минут, с затуханием. Голос всегда один и тот же, повторяет одно и тоже. Похоже на повтор записи с диктофона.
— Запеленговать можно?
— Трудно сказать, — Зюзин задумчиво потеребил усы. — сигнал прошел в КВ-диапазоне. Он может прийти откуда угодно. Но с помощью соответствующей техники его можно засечь.
— Понятно, я посоветуюсь со специалистами, — полковник повернулся к Кузнецову. – что ж, старший лейтенант. Сегодня ночую в твоем отделении. Будем слушать радио. Заодно проверю, как у тебя тут несется служба.
ОЧЕРЕДНАЯ ночь шла своим чередом. Позвякивая оружием, приходили и уходили на границы пограннаряды, брехала в питомнике собака, взбудораженная появлением чужаков, на часах в дежурном отделении монотонно вращались стрелки.
Сидевший в дежурке Кузнецов уставился на часы. Приближалось время передачи – четыре двадцать утра. Еще днем Золотухин позвонил в отдел и вызвал специалиста по связи. Вскоре на заставу прибыл майор-связист, белобрысый молчун.
— Жихарев, — представился он Алексею.
Едва войдя в коморку Зюзина, Жихарев прилип к радиосокровищам прапорщика и больше от них не отходил, дотошно разглядывая устройство каждого из них. Теперь-то Зюзину будет с кем поговорить — подумалось Кузнецову.
Незадолго до ожидаемого времени скрипнула дверь дежурки, на проге появился посыльный:
— Товарищ полковник просит вас зайти в подсобку, к Зюзину.
Войдя в коморку, Алексей услышал уже ставший привычным «белый шум». Полковник, майор и прапорщик, едва освещаемые желтым светом радиолам, в напряженных позах сидели у «Телефункена», ожидая услышать сигнал, однако голоса не было слышно. Кузнецов уселся рядом с троицей и прислушался к равномерному треску и шороху из динамика.
Стрелка часов пересекла заветную черту, но голос так не зазвучал. Золтухин нарушил молчание:
— Может сегодня его и не будет. Вы точно отметили время передачи, — обратился он к Зюзину.
— Нет, примерно. Если честно я тогда растерялся. Не каждый день…
Он осекся, поскольку сквозь помехи послышалось уже знакомое:
— Застава «Красногорская»… В три часа сорок минут подверглись артобстрелу…
На этот раз голос из приемника доносился не отчетливо, слова были едва разборчивы. Несмотря на это, полковник и связист буквально припали к динамику. Голос то затухал, забиваемый помехами, то вдруг нарастал и звучал громко. Спустя полчаса он резко затих.
В каморке повисла тишина. Первым ее нарушил Золотухин:
— Значит, так. Нужно выяснить, откуда ведется трансляция. Хулиганство это, или что посерьезнее, – он обратился к связисту. – можете запеленговать источник сигнала?
— Да, технически это несложно.
Затем полковник обратился уже к Кузнецову.
— Завтра будь готов выехать со мной. Нужно потолковать кое с кем.
НА СЛЕДУЮЩИЙ день за Кузнецовым заехал «уазик» отдела. По дороге Золотухин объяснил цель поездки:
— Здесь, в райцентре, живет бывший пограничник — Василий Афанасьевич. Он в пятидесятых служил на «Красногорской». Так вот он когда-то рассказывал о подобном случае. Мы общались с ним на каком-то празднике. Тоже про голоса в эфире. Ну, я тогда не придал значения – кто знает, что старый мелет. А вот когда сам услышал, вспомнил тот разговор.
Василий Афанасьевич обитал на окраине райцентра в покосившемся от времени деревянном доме. Услышав, как подъехала машина, старик вышел навстречу прибывшим. Украшенный окладистой бородой, в застиранной камуфлированной куртке он был похож на сказочного лешего. Поздоровавшись, он пригласил гостей во двор. Едва они зашли в калитку, как из-за дома выскочила черно-белая лайка. Резво виляя хвостом, она принялась обнюхивать Золоторева и Кузнецова.
— От шальная, отстань от людей! — проворчал старик, отогнав собаку.
Усевшись на скамейку перед входом в дом, Василий Афанасиевич достал папиросу закурил.
Поговорив с хозяином о погоде и охоте, Золотухин перешел к цели своего визита:
— Василий Афанасиевич, помните вы мне, в мае, про голоса в эфире рассказывали?
Старик некоторое время помолчал, теребя в руках папиросу, затем кашлянул и спросил:
— Так вы чего — снова их услышали?
— Да, услышали, — ответил полковник.
— Ну, я мало что скажу. Я в сорок седьмом на «Красногорской» «срочную» служил. Да… Мы тогда новую заставу строили. Старую заставу немец сначала разбил. Там все шуром-буром было — одни воронки. Убитых пограничников и немцев сразу после войны перезахоронили. Немцев где-то у старой заставы закопали. А наших в райцентре похоронили, в братской могиле. Ну да вы это и без меня знаете. Потом, в пятьдесят пятом, река русло поменяла, старую заставу и вовсе затопило. Там болото сейчас. Так вот, когда заставу построили, сделали там радиоузел. И в первое же дежурство Ванька Патрикеев, радист наш, говорит нам, солдатам – кто-то в эфире разговаривает. Стали слушать – точно говорит. Про нападение, про стрельбу. Решили тогда, что это мертвые с разбитой заставы говорят. Но начальник заставы эти разговоры услыхал, построил всех и сказал – цыц! И правильно сказал – времена-то какие были. Потом с особого отдела приезжал человек. Радио послушал и сказал, что это провокация. С Финляндии кто-то вещает, на нас воздействие оказывает…
Василий Афанасиевич достал новую папиросу и нервно подергивая желтоватыми от табака пальцами прикурил ее от старой и продолжил:
— Потом через месяц, где-то, голос из эфира пропал. А потом через одиннадцать лет снова появился. Я тогда уже старшиной на «Красногорской» был. Голос тот же, что и в сорок седьмом. И говорил то же. Приезжали из округа кому положено – пеленговать пробовали, но ничего не нашли. А еще через несколько дней голос опять пропал.
Золотухин, тоже куривший сигарету, спросил:
— Это все?
— Что знал, то сказал. — ответил старый пограничник.
— А вы сами тот голос слышали? — спросил его Кузнецов.
— А как же! Еще в первый раз, когда Патрикеев мне рассказал про голос, я его послушал. Молодой был голос. Но слышно было плохо.
Кузнецов достал из кармана куртки диктофон:
—Послушайте.
Он нажал кнопку. Из динамика донеслось уже привычное:
— Застава «Красногорская»… В три часа сорок минут подверглись артобстрелу… Здание заставы разрушено…
После того, как диктофон умолк, Василий Афанасиевич некоторое время сидел молча. Затем сказал:
— Он. Тот это голос. Только знаете, что я скажу — атеист, в духов всяких там не верю. Но думаю, что это мертвые говорят, с той — погибшей заставы.
ВЕЧЕРОМ в канцелярии отделения Золотухин подвел итоги прошедшего дня:
— Как сказал Василий Афанасиевич, голос в радиоэфире появлялся и прежде. И это тот же голос, что слышали и мы. Возможно ли это с точки зрения науки и физики? — Золотухин глянул на связиста.
— Трудно сказать. Радиоволны были открыты чуть больше ста лет назад. Почему эта передача не принималась на современные станции, а старый «Телефункен» ее принял, тоже не понятно. Но нам удалось запеленговать место откуда сигнал исходит.
— И откуда?
Жихарев развернул на столе карту и обвел карандашом квадрат в ее нижнем углу:
— Вот из этого района.
Алексей склонился над картой:
— Это же в тылу заставы, на болоте. Значит…
— Да-да, прав был дед, — перебил его Золотарев. — ты, лучше, скажи, сможешь завтра выделить людей для прочесывания местности?
Вместо Кузнецова ответил майор-связист:
— Много людей не понадобится. У меня есть аппаратура для точной пеленгации. Найдем с точностью до метра.
УТРО выдалось подходящим для поисков. Апрельское солнце мягко светило, прогревая поднимавшийся над болотистой местностью туман. Густой мох мягко пружинил под армейскими ботинками Кузнецова. Болото было неглубоким, уже почти высохшим. Редкие деревца, торчавшие то тут, то там, уже покрылись легким пухом молодой листвы.
Впереди Кузнецова шел Жихарев в сопровождении пары связистов, увешанных аппаратурой для пеленгации. Позади шли Золотарев, Зюзин и несколько пограничников из отделения Кузнецова.
Пройдя около километра, Жихарев указал на небольшой островок, возвышавшийся посреди болота:
— Думаю, сигнал исходит оттуда.
Остров был покрыт густым сосняком и кустарником, росшим на каменистой почве. Внешне он выглядел безмятежно и мирно. Но стоило углубиться вглубь острова, как стало ясно, что когда-то здесь происходили страшные события. Заросшие, затянувшиеся от времени, но все еще заметные следы войны густо испещряли поверхность земли.
Стоило заглянуть под покров листвы, как взору предстали следы от минометных воронок, траншей и окопов. То тут, то там попадались проржавевшие коробки из-под противогазов, мотки колючей проволоки и россыпи гильз. Было тихо, только порывы ветра раскачивали верхушки сосен, да стрекотала где-то сорока, испуганная визитом пришельцев.
Пройдя несколько десятков метров, связисты остановились около небольшого холма, высившегося у подножия старой искривленной сосны.
— Все — пришли. Сигнал идет откуда-то отсюда.
Золотухин посмотрел на сосну:
— Откуда же он идет. Может с верхушки дерева? Ну-ка, ребята, посмотрите по сторонам — может, заметите что-то необычное?
Все разбрелись по сторонам. Алексей уставился на ствол сосны. Наверное, во время войны это было совсем маленькое деревце. Как оно смогло выжить под ураганным огнем, который обрушился на остров в июне 41-го? К Алексею подошел Зюзин. Он также уставился на ствол дерева. Сначала смотрел на крону дерева, затем присев на корточки, ощупал корни, а затем и вовсе пошел по кругу.
Кузнецов с интересом следил за его действиями и на всякий случай спросил:
— Что Иван Сергеевич, что-то нашел?
— Да так, приступ интуиции. Уверен, что-то с этой сосной не так...
Некоторое время прапорщик пытливо изучал ствол, затем, вдруг, схватил Кузнецова за руку:
— Вот смотрите, товарищ старший лейтенант.
— Что?
— Проволока!
Действительно, на стволе Кузнецов увидел проржавевшую поволоку, которая свисала откуда-то сверху, обвивала ствол, а затем исчезала где-то у корней. Она настолько врезалась в кору сосны, что со стороны была почти незаметна. Алексей поначалу не понял, что такого привлекло Зюзина в этом куске ржавой проволоки.
Между тем, вокруг Зюзина собрались остальные участники поиска. Они также уставились на проволоку, словно в ней были заложены ответы на все вопросы бытия. Вдруг Жихарев хлопнул себя по лбу:
— Черт, да это же антенна!
Золотухин тут же оживился:
— А ведь и верно, это может быть антенной. Ну как ребята посмотрим, куда она ведет.
Проволока уходила в глубь холма у подножия сосны. Пограничники попытались было выкопать ее, но вскоре стало ясно, что без лопаты здесь было не обойтись.
Золотухин подозвал одного из связистов, у которого была радиостанция:
— Ну-ка свяжись с отделением, пусть пришлют себя человек пять с шанцевым инструментом.
Пока тянулось время ожидания, Кузнецов расстелил на склоне холма плащ-палатку и присел. Рядом примостился Золотухин. Вокруг по-прежнему царила тишина. Даже сорока прекратила свою трескотню.
— Похоже, здесь после войны почти никто не бывал, — нарушил тишину острова Кузнецов.
— Это не удивительно, здесь прежде все было заболочено, — сказал Золотухин. — прежде сюда соваться было опасно. Только в последние десять болото стало высыхать. Может, глобальное потепление сказывается?
— А что мы, собственно, ищем, товарищ полковник?
Золотухин пытливо посмотрел на Кузнецова, затем, медленно подбирая слова, ответил:
— Я точно этого не знаю. Но, мне сдается, неспроста мы этот сигнал поймали… Что-то в этом холме есть. А что именно… Мы привыкли к тому, что все знаем, все можем объяснить. Но, вдруг, есть что-то большее, чем то, что мы привыкли видеть. Мне кажется это именно такой случай… В любом случае мы должны выяснить откуда исходит несанкционированная передача – граница рядом.
КОГДА прибыла команда солдат, вооруженных кирками и лопатами, день перевалил за полдень. Воздух окончательно прогрелся, запахло особым, характерным весенним запахом. Солдаты споро принялись раскапывать холм. Вскоре из-под земли показались обгорелые бревна. Поддев их, пограничники подняли их кверху. Внизу показалась углубление, окруженное стенками, сложенными из таких же закопченных и обгорелых бревен.
Золотухин сам взял лопату и спрыгнул в вниз. Осмотревшись, он сказал:
— Похоже на блокгауз, или землянку... Ну-ка, ребята, копайте в том углу. Только осторожно!
Поднимая одно бревно за другим, пограничники постепенно расчищали разрушенное укрытие. Вдруг из-под очередного бревна показалась серая, похожая на давно высохшую ветку, кость. Заметив их, Золотухин прикрикнул на всех:
— Осторожнее! Уберите лопаты, руками копайте!
После того, как бревна и земля были убраны, на свет показался скелет человека, на котором висели остатки обмундирования. Серый череп впервые за долгие годы уставился пустыми глазницами на весеннее лазоревое небо.
Кузнецов внимательно осмотрел находку. Почти целиком сохранившийся ремень явно принадлежал офицеру. В углу блокгауза стояла насквозь проржавевшая, зиявшая дырами радиостанция.
Рядом со скелетом лежал такой же ржавый пистолет-пулемет с дисковым магазином.
— Пистолет-пулемет ППД, — срывающимся от волнения голосом проговорил Кузнецов.
Золотухин, похоже, волновался не меньше. Глядя на скелет, он проговорил.
— Офицер… Значит вот так вот… Дождался…
Затем, уже более твердо, он приказал:
— Так не топчитесь здесь, - и, посмотрев, на Кузнецова, добавил. — Леша, у тебя глаза молодые посмотри вокруг него внимательно. Может, что найдешь?
Кузнецов опустился на колени и запустил руки в густой слой пыли, окружавший скелет. Пыль была абсолютно сухой. Видимо за много лет сюда не проникала влага. В руки попалось что-то металлическое. Это был квадратный кусочек жести с облупившейся зеленой краской. Это был так называемый «кубик» с петлицы.
— Лейтенант, — еле слышно проговорил за спиной Кузнецова Зюзин.
— Младший офицер… — уточнил Жихарев.
Следом за кубиком на свет появились еще два, а также крупная кокарда с рубиновой звездочкой и маленький черный цилиндр.
Кузнецов передал цилиндр Золотухину.
— Смертный медальон, — проговорил тот, благоговением глядя на цилиндр. — повезло…
К концу дня скелет офицера извлекли из убежища и бережно уложили на плащ-палатку. Оттуда же извлекли остатки ППД, алюминиевую ложку и стеклянную флягу. Оставалась старая радиостанция. За ней спустился Зюзин и Жихарев. Они хотели вытащить станцию наверх, но ржавый корпус крошился под пальцами. Майор и прапорщик с сожалением прекратили свои попытки и усевшись на краю блокгауза закурили, глядя на раритет.
— Да работать она не могла, — задумчиво проговорил Жихарев, а затем, повернувшись к связистам, спросил. — Сигнал еще идет?
— Так точно, идет.
Зюзин вновь спустился вниз и внимательно осмотрел станцию:
— Смотри-ка, а тумблер питания до сих пор включен.
Сказав это, Зюзин нажал на тумблер. Тот неожиданно щелкнул и встал в положение «выключено».
Почти сразу же один из связистов доложил Жихареву:
— Товарищ майор, сигнал пропал!
Все, кто находился рядом, молча переглянулись. И только Жихарев, словно ожидавший чего-то подобного, сказал:
— Я же говорил — нам известно далеко не все…
Вечером того же дня Золотухин, Зюзин и Кузнецов сидели в канцелярии заставы, склонившись над столом. В кругу от настольной лампы лежал маленький черный цилиндр — медальон-«смертник» неизвестного офицера-пограничника, найденного в разрушенном блокгаузе.
Казалось, стоило сделать простое движение – отвернуть крышку и извлечь сокрытый внутри клочок бумаги с личными данными погибшего. Однако, Алексей убедил присутствующих этого не делать, а отослать медальон в специализированную лабораторию. Он уже успел почесть в интернете все, что касалось изучения медальонов-«смертников».
Однако, Золотухин сомневался:
— Ну почему мы не можем открыть и прочесть – что там написано? На следующей неделе мы его похороним в братской могиле. Написали бы на памятнике имя, родственников бы пригласили, если бы нашлись. А так — уйдет неизвестным.
— Товарищ полковник, вы поймите, за шестьдесят лет бумага истлела. Если она попадет на открытый воздух, то попросту рассыплется. А чернила наверняка выцвели. Я в интернете прочел, что медальоны можно вскрывать только в лабораторных условиях.
— Ну и где я тебе тут, в Карелии, лабораторию возьму? — импульсивно ответил начальник отдела.
Тут неожиданно подал голос Зюзин:
— Товарищ полковник, а давайте я свяжусь со знакомыми радиолюбителями, может они что-то посоветуют.
ПОХОРОНЫ лейтенанта-пограничника, обнаруженного на давно исчезнувшей заставе, всколыхнули райцентр. Никто не думал, что совсем рядом с поселком более шестидесяти лет земля скрывала неизвестного героя, встретившего врага на самой границе 22 июня 1941 года. В выходной день к братской могиле пограничников заставы «Красногорское» собрались почти все жители райцентра.
Кузнецов стоял рядом с солдатами почетного караула. За несколько дней потеплело еще больше. Комья земли от разрытой могилы пахли глиной и влагой. В воздухе с чириканием носились воробьи, предчувствовавшие скорый приход настоящего тепла. Алексей даже немного прищурился от мысли, что впереди его ждет цветущий май, а затем и вовсе — теплое лето, июнь. Интересно, а сколько лет было этому лейтенанту? Ведь когда он погиб, ему, скорее всего, было столько же сколько и Кузнецову, или, даже меньше. И он тоже хотел жить и радоваться жизни. Но вместо этого лейтенанта ждал страшный бой и гибель, в заваленном блокгаузе. И только голос по какой-то неведомой физической причине застрял на радиоволне, долгие годы безуспешно пытаясь достучаться до живых…
Алексей открыл глаза и посмотрел на небольшой, обитый алым сукном, гробик, что стоял на краю братской могилы. По размерам он был гораздо меньше, чем обычный гроб. Череп и кости заняли совсем немного места.
Торжественный митинг подходил концу. По очереди выступали чиновники, местные жители. В толпе Кузнецов заметил Василия Афанасьевича. Старый пограничник по такому случаю сменил камуфлированную куртку на синий пиджак, который он дополнил невесть как сохраненной, видимо еще со времен службы, зеленой фуражкой.
Последним взял слово полковник Золотарев. Он явно не умел и не любил говорить речи на митингах. Гораздо лучше ему удавались звучные команды и резкие приказы. Вот и сейчас полковник говорил тихо и сбивчиво:
— Тот, кого мы сегодня хороним, так же, как и я был офицером-пограничником… Носил такую же зеленую фуражку… И также защищал Государственную границу. Сегодня мы его возвращаем к его боевым друзьям – личному составу заставы «Красногорское» в полном составе погибшим в первый день войны… Мы не знаем имя этого героя. Но мы его постараемся узнать. Обязательно постараемся, - и уже повернувшись в сторону гроба, Золотухин добавил. – спи спокойно неизвестный пограничник. Твой подвиг не пропал даром. Как и прежде Государственная граница священна и неприкосновенна!
После этих слов похоронная команда легко подхватила гроб и опустила его в землю. Зазвучала медь оркестра, заглушая грохотание по крышке гроба комьев земли. Алесей подал знак солдатам почетного караула и скомандовал:
— Огонь!
Оружейный салют грохнул слажено и сухо, согнав с веток деревьев шумную стайку воробьев.
После митинга к Алексею подошел Золотухин.
— Я отправил медальон в Петербург. Зюзин выяснил адрес подходящей лаборатории. Обещали к началу лета расшифровать. Если текст, конечно, сохранился.
Ответ из Петербурга пришел, как и ожидалось, в самом начале лета. Все, кто знал о подоплеке истории, собрались в служебном кабинете Золотарева. Помимо Кузнецова, здесь были Зюзин, Жихарев и Василий Афанасьевич. Все напряженно ожидали, что же будет в письме, пришедшем из лаборатории. Золотухин не спеша распечатал конверт, из которого выпал уже знакомый черный цилиндр, сопроводительные бумаги и два листочка пожелтевшей бумаги, проклеенные специальным клеем.
Золотухин поднес листочки к глазам и неожиданно дрогнувшим голосом сказал:
— Ничего…
Он протянул листочки Зюзину. На бумаге действительно не было заметно никаких надписей. Покрутив листочки в руках, прапорщик осторожно предположил:
— Быть может, погибший свои данные и не оставлял? Была такая примета – мол, если заполнишь, то непременно убьют.
Алексей, в свою, очередь спросил:
— А что написано в сопроводительном письме.
Золотухин развернул лист бумаги и для начала пробежал его глазами. На глазах его лицо просветлело. Было видно, что историю с радиоволной Золотухин принял близко к сердцу. Кашлянув, для солидности, полковник зачитал письмо вслух:
— Изучив ваш образец, мы сумели установить следующее – надпись выполнена графитовым стержнем. Проведя лабораторное исследование предоставленного образца, нам удалось восстановить текст: «Старший лейтенант Ковязин Иван Сергеевич. 1918 года рождения. В случае моей гибели писать по адресу – Воронежская обл. село Монастырщина, сообщить жене – Ковязиной Олеге Петровне».
Некоторое время после того, как полковник замолк, все собравшиеся сидели молча. В тишине было слышно, как шумят за окнами сосны и где-то в отдалении галдит детвора. Наконец-то голос неизвестного обрел свое прошлое, стал зримым и осязаемым, словно вынырнул из бездны, в которую, казалось, провалился навсегда.
Тишину, повисшую в кабинете, нарушил его хозяин. Выразительно посмотрев на Алексея, Золотухин:
— У тебя отпуск, по плану когда?
- В конце июня.
— Ну вот и отлично. По дороге на моря, заедешь в Монастырщину. Быть может, там кто-то еще помнит Ивана Сергеевича Ковязина.
Проводив Золотухина и Жихарева, Алексей вернулся в канцелярию. Зюзин по-прежнему сидел за столом и рассматривал листки из медальона, словно мог что-то на них прочесть.
— Ковязин Иван Сергеевич. 1918 года рождения, - задумчиво размышлял он. — Значит, было ему двадцать два, или двадцать три. Как вам сейчас.
- Да, почти столько же. А его жене сейчас, наверное, далеко за восемьдесят. Жива ли еще?
— Выяснить это можно только на месте — в Монастырщине, — ответил старшина. Затем, уже деловито, добавил. — пойду на кухню, проверю, как там ужин готовят.
— Да-да идите…
После того, как за Зюзиным захлопнулась дверь, Кузнецов взял со стола черный шестигранный цилиндр смертного медальона. Более шестидесяти лет он не знал человеческого тепла, скрывая под землей свою тайну.
Кусочек текстолита в руках быстро стал теплым. Тепло скользнуло по рукам Алексея, наполнило тело, добралось до век, и словно наполнило их свинцом. Кузнецов закрыл глаза, и почти сразу в памяти всплыла сосна на острове посреди болота, покрытый изумрудно-зеленой травой холмик у ее подножия…
На бугорке сидел старший лейтенант, одетый в форму довоенного образца, в зеленой фуражке с широким козырьком-лопатой. Эмалевые кубики и пряжка «комсоставского» ремня лучились на ярком солнце. Рядом, на траве лежал, поблескивая лакированным прикладом, пистолет-пулемет.
Алексей подошел к старшему лейтенанту и приветственно кивнул. Тот кивнул в ответ и, махнув ладонью, предложил сесть рядом. Алексей почему-то не удивившись происходящему, присел на траву. Некоторое время оба сидели молча.
Тишину нарушил старший лейтенант:
— Ну, как меня зовут, ты знаешь. А тебя как зовут?
— Алексей. Старший лейтенант Алексей Кузнецов.
— Значит, тоже старший лейтенант. Будем, стало быть, знакомы.
Помолчав еще немного, Ковязин извлек из галифе кисет, спички и папиросную бумагу, ловко свернул «козью ножку» и закурил.
—У меня портсигар был, но я папиросы не люблю. —пояснил он, указав на кисет, — привык, по-крестьянски, махорку курить. Ох, извини, браток, тебе не предложил. Будешь? —
Ковязин протянул кисет Алексею, но тот привычно ответил:
— Я не курю.
— Это правильно. А я вот привык, не могу отвыкнуть никак… — глубоко затянувшись, Ковязин некоторое время смотрел прямо перед собой, затем посмотрел на Алексея. — Слушай, а как ты меня нашел?
— Случайно, волну поймали.
— А, понятно… Я не надеялся, что услышат. Нас тогда сильно прижали. Сначала пулеметами, думали нас легко сковырнуть. Потом минометы подтащили. Я тогда пакет вскрыл, в нем было написано, что делать в таком случае. Написано — держитесь до подхода частей РККА. Ну мы держались… Меня ранило вот сюда, — старший лейтенант показал на левую сторону груди. — принесли в блокгауз, и я истек кровью. Долго умирал… Потом еще мина в блокгауз попала, завалило меня. Но пока живой был — подмогу вызывал. Думал наши быстро придут, а вишь как — задержались вы.
Ковязин докурил, отбросил в сторону окурок и посмотрел на небо.
— Яркое солнце сегодня, давно не его видел… А я ведь женат был, братишка, жену Ольгой звали. В мае ребенка родила, мальчишку. Сейчас, наверное, большой совсем… Ладно, пора мне, свидимся еще, как-нибудь.
Сказав это, Ковязин встал и пошел в сторону садившегося солнца.
— Стой, погоди, когда увидимся? — почти крикнул старшему лейтенанту Кузнецов, но тот словно растворился в закатных лучах…
Кузнецов проснулся. Он по-прежнему сидел за столом. Судя по часам сон длился всего пару минут. Алексей протер глаза, подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. За ограждением отделения под порывами деревьев раскачивались верхушки деревьев. Где-то там, в глубине леса когда-то погибли бойцы Ковязина. Они сражались без надежды на помощь, не зная, кто одержит победу в той страшной войне…
Вдруг Кузнецову показалось, что за ним кто-то наблюдает оттуда, из глубины леса. Он раскрыл окно и до рези в глазах вгляделся в темноту. Но там лишь по-прежнему раскачивались деревья, да шумел ветер.
СТЕПЬ, пересеченная густыми лесополосами, разительно отличалась от карельских лесов, которым Кузнецов так привык за время службы. Казалось, взгляд может без конца скользить по поверхности горизонта и не находить никакого препятствия. Только желтая гладь пшеничных полей, да огромное ярко-синее небо, в пронизанное многочисленными жаворонками.
Сойдя на железнодорожной станции, Алексей, не без труда нашел нужный автобус, шедший до Монастырщины. Теперь старый чадящий ПАЗ медленно поз по тряской грунтовке, приближая старшего лейтенанта к родине того, кто погиб в тысячах километрах отсюда более шестидесяти лет тому назад.
Удастся ли найти родственников Ковязина, размышлял Кузнецов. Ведь столько лет прошло. Конечно, по уму следовало отправить официальный запрос в архив, связаться с военкоматом. Но все это требовало времени. А Алексею так хотелось сообщить родственникам о судьбе без вести пропавшего пограничника как можно скорее. Хотя иногда закрадывались сомнения. Ведь могло случиться так, что во время той страшной войны все родственники Ковязина могли погибнуть. Их могли угнать в Германию. Или они просто могли забыть, что был такой их родственник. Ведь мало кто помнит у нас своих предков. А уж тех, кого никогда не видел и подавно.
И все же, несмотря на сомнения, Кузнецов ехал в неизвестную Монастырщину, надеясь на лучшее. На дне его дорожной сумки лежало все что осталось от старшего лейтенанта – три кубика с петлиц, красная звездочка, офицерский ремень, да черный медальон.
Монастырщина оказалась большим селом, со своим клубом и библиотекой. Кузнецов первым делом пошел в контору. Но она оказалась закрыта по причине уборочной. Делать было нечего оставалось уповать на язык, который, как известно «до Киева» доведет.
Следующим пунктом, который посетил Алексей, стал магазин. Молодая крепко сбитая продавщица поначалу стала заигрывать с новым, не виданным до того, посетителем. Но узнав о цели его визита, сразу посерьезнела:
— Ковязины говорите? Да есть у нас такие. Сразу три семьи живут. Вы идите в сторону колхозного сада… Хотя, откуда вы знаете где у нас тут сад. Давайте я вас провожу.
После этого, продавщица закрыла магазин и повела его на окраину села.
По дороге Алексей спросил:
— А кто из них самый старший?
— Самой старшей была Ольга Петровна. Но она умерла два года назад, на пасху. А сейчас самый старый ее сын — Иван Иванович Ковязин. Хотите с ним поговорить?
Кузнецов на секунду остановился:
— Как вы сказали — Ольга Петровна ее звали? Так значит она и была женой того офицера, что мы нашли… Значит два года всего не дожила… А Иван Иванович, получается его сын.
Иван Иванович был не просто удивлен появлением Кузнецова. Во взгляде шестидесятилетнего мужчины сквозило явное недоверие. Поэтому он не пустил пришедшего во двор, а усадил на лавку перед калиткой. Затем, глядя на дорожную одежду Алексея, он поинтересовался:
— Вот вы говорите, что на границе служите. А документы у вас есть?
Пришлось показать ему удостоверение личности. Внимательно изучив, его Иван Иванович все же не проникся доверием к нежданному визитеру. Лишь когда Кузнецов выложил на стол вещи его отца, Кавязин-младший стал более общительным. Покрутив в руках звездочку, он ушел в дом и вернулся с фотоальбомом. Раскрыв его, он указал на пожелтевшую фотокарточку:
— Вот он мой отец. Единственное фото уцелело.
Наконец, Кузнецов увидел лицо старшего лейтенанта Ковязина. С обычной для довоенного времени студийной карточки «с зубчиками» смотрело почти юношеское лицо молодого офицера, только недавно окончившего училище. В новенькой офицерской форме, перетянутый портупеей он старался выглядеть как можно более солидно, чего так трудно добиться, когда тебе едва за двадцать. На оборотной стороне каллиграфическим почерком было выведено «Моей дорогой Оле! Харьков. 1940 год».
— Я его, ведь, не помню, — нервно закурил «Приму» Иван Иванович. — я родился в мае сорок первого. Отец уехал на заставу сразу после родов. Мать должна была поехать к нему в июле… Во время войны ее хотели угнать в Германию, но староста спас, не включил в списки. После войны слали на отца запросы. Но отвечали одно и то же – «пропал без вести». Вот такая вот судьба… Но как вы-то его нашли?
Алексей, подумав немного, достал из сумки цифровой диктофон:
— Вы не поверите, но…