Деревня наша была маленькая, но уютная и красивая. Две короткие улочки вокруг мелкого пруда, затянутого зеленой ряской. Дома в деревне были бревенчатые, в большинстве своём оббитые досками и покрашенные в разные цвета, отчего смотрелись нарядно и весело. Окна каждого дома украшены резными наличниками, на каждом доме разными.
Хозяин дома сам выпиливал наличники лобзиком, сам красил и прибивал. Если не умел, то заказывать было чрезвычайно дорого, деревенские без этого обходились. Но дом без резных наличников выглядел ненарядно, сиротливо и нелюбимо. У моего дедушки резные наличники - подзоры, были и под крышей. Наш дом был большой, пятистенок, под одной крышей две комнаты - избы. Одна жилая, с прозрачными окнами, обрамленными резными наличниками и веселенькиии занавесочками за ними. А вторая нежилая, с забитыми досками окнами без наличников. Жилая часть была оббита досками снаружи и покрашена в голубой цвет, а нежилая грустно темнела чёрными от времени боками брёвен.
Глухих заборов в деревне не было, только небольшие палисадники и невысокие неплотные заборчики, от скотины. К любому крыльцу можно было подойти и свободно зайти внутрь. Когда бабушка с дедушкой уходили из дома, замок не вешали, а накидывали щеколду на кольцо и вставляли щепочку. Это значило - мы недалеко ушли, скоро вернёмся. А вот если на двери висел замок, поблескивая тяжёлыми холодными боками, для деревенских это означало тревогу - ого, куда это они, что случилось? В деревне все обо всех всё знали.
Наша улица была с овражком посередине, один бережок у него был повыше, а второй пониже. Дедушкин дом стоял на самом высоком бережку деревенского овражка, гордо подставляя вымытые блестящие окна вечернему солнцу.
Раскинулась деревенька среди гречишных, гороховых и ржаных полей. И совсем недалеко был лес, со всех сторон окружая деревню. В детстве я видела так: центр мироздания - дом дедушки, высокий, на пригорке, вокруг него знакомые разноцветные дома соседей, потом жёлтые поля с синими глазами васильков и узкими тропинками, потом низкая зелень оврагов, потом ещё немного поля, и лес. Лес летом зеленел по разному, от нежной светлой зелени берёз до тёмной матово-изумрудной листвы старых дубов. А зимой, когда облетели листья, становилось хорошо видна благородная, густо зелёная хвоя елей и сосен.
Почва в тех местах песчаная, дороги и тропинки жёлтые и очень приятные на ощупь. Я до сих пор помню, как обволакивает босую ногу нагретый мелкий песок, щекочет, нежит, и струится между пальцами. И неприятное , скользкое и холодное, ощущение помню, когда вляпаешься этой же ногой в куриное гуано, коим усыпаны были лужайки вокруг домов. Мы с братом кричали : "Мина! " и бежали отмывать ноги к бочке. Но это были издержки хождения босиком и наслаждения они не затмевали. Ходить босиком нас никто не заставлял, обувь нам покупалась, но мы сами сбрасывали её сразу в мае и с неудовольствием влезали в новую, купленную уже к школе, в августе.
Отношения с курами у нас были нейтральными. Деревенские куры большого внимания на людей не обращают. У них собственная, интересная и насыщенная жизнь.
Вот утро. Я просыпаюсь во второй избе нашего пятистенного дома, она неотапливаемая и тёмная, с заколоченными окнами. Под пологом темно, в малюсеньком окошке жужжит муха, а со двора доносится куриное кудахтание : Кудах-тах-тах.... Я до сих пор умею расшифровывать куриные сообщения. Утром - это хвастовство. "Я снесла! Я снесла! Вот оно, яичко! Смотрите всё! " В курином голосе гордость и удовольствие, просто распирающие куриное горло.
Днём можно услышать, как негромко заквохтала курочка, захотевшая детишек. Интонация её квох-квох-квох звучит совсем иначе, более мягко, по матерински.
Самая интригующая интонация, это у петуха, когда он нашёл червячка или жучка, или другую вкусняшечку. Он никогда не съест сам, никогда. Заквохчет бархатным обольстительным голосом, ко-ко-ко, ко-ко-ко, вроде как :"Сюда, сюда, девочки, я нашёл, для вас, моих красавиц! ", ногой вокруг зашоркает, в поисках вкусняшечки побольше , и девочки - курочки несутся к нему со всех ног, скользя на поворотах. А он, гордый, понаблюдает, как едят его жены и дочери, вскинет голову, расправит крылья и издаст победный клич : " Ку- ка- ре- кууууу!!!! "
И к курам интересно ходить с дедой за яичком. Яичко лежит в гнезде, ещё тёплое, гладенькое, кругленькое. Его приятно взять рукой и принести домой. Бабушка скажет : Ух ты, какое большущее", и сделает в печи вкуснейший омлет, с которого я всегда сначала съедала желтенькую корочку и плотные краешки, а уж потом доедала мягкую белую серединку.
А вот отношения с гусями не складывались изначально. Гуси были не наши, соседские, паслись на лужайке у их дома. Беда была в том, что сквозь их строй вела единственная дорожка к центру деревни от нашего дома. И хоть раз в день по ней приходилось проходить. Гуси шипели, вытягивали шеи и шли на меня в атаку. Клювы у них длинные, плоские, неприятные. Я понимала, что всеми силами надо избежать соприкосновения моих ног, чуть прикрытых сверху лёгким летним платьишком, и этим орудием пытки, гусиным клювом.
Поэтому вместо прямой дорожки я оббегала опасный участок по другой стороне деревенской улицы, с изрядным крюком и неудобством. А самым вредным, злобным и враждебным был главный гусак, предводитель всей стаи. Он не любил меня, видел издалека и особенно злобно кидался, пригнув шею и норовя достать меня даже на другой стороне улицы, за овражком. Сейчас я понимаю, что гусь нёс великую ответственность за свою стаю, за гарем белых томных гусынь и их маленьких жёлтых неловких гусят. Защищал их и оберегал от всех посягательств. Но тогда, в детстве, понять этого я не могла и думала, что гусь испытывает личную неприязнь ко мне, выслеживает и подстерегает. Я была шустрой, ущипнуть меня ему не удавалось, гусак злился и злобно гоготал, хлопая крыльями. А я оббегала опасную зону по дальней траектории.
Однажды моя мама заметила это и сказала :
- Не бойся гусей, есть приемчик против них, я тебя научу, смотри!
Она вытянула руку, широко развела большой и указательный пальцы, как бы намереваясь захватить шею гуся, и пошла прямо на вожака гусиной стаи. Вожак, мой враг, самый крупный и злобный гусак, припал к земле, вытянул шею совершенно по-змейски, громко зашипел, и ринулся навстречу моей смелой маме. А за ним, конечно, уже подтягивалась его шипящая гвардия, ещё два белых гуся.
Сердце моё замерло, я даже дышать перестала от страха, мне хотелось бежать от зверюг, уводя с собой маму.
А мама не испугалась, не свернула! Она шла на гусака спокойно, вытянув руку и чётко целясь в его шею.
И что бы вы думали? Почти добежав до цели, до ног моей мамы, гусаки не выдержали напряжения лобовой атаки. Главный гусак остановился в сантиметрах от маминых ног, вскинул голову, захлопал крыльями, возмущённо загоготал , развернулся и ринулся прочь! А за ним, также громко гогоча, драпала его свита. Победа была полной и безоговорочной! Поле боя мгновенно превратилось в удобную песчаную тропинку среди зелёной травы и мы с мамой пошли по ней совершенно беспрепятственно.
С тех пор ни один гусь не смог меня испугать. Мне даже нравилось направлять на них руку, имитируя захват, и однозначно давая им понять, кто тут главный.
А когда в моём любимом фильме "В бой идут одни старики" лётчики обсуждали лобовую атаку, я прекрасно понимала, о чем речь. И понимала, что побеждает тот, у кого есть сила духа не свернуть.