— Помогите! Они убивают его! Убивают!
Перед ведьмой Аликой немолодой импозантный мужчина. В его глазах плещется ужас.
— Кого убивают? Где? — всполошилась колдунья. — Вызывайте полицию!
— Я не могу! — Казалось, ещё секунда — и мужчина кинется перед ней на колени. — В этом обличье я не в состоянии помочь своему другу-человеку!
Другу-человеку? Только сейчас ведьма начала догадываться, что перед ней дух. Только какой? На беса или тем более демона не похож. Дух рода? Тоже навряд ли. Переживал бы за правнучку или правнучка, не за друга.
— Конечно, вы не обязаны мне верить и уж тем более помогать. Мы даже не записаны к вам на приём. Но если так продолжится, другу конец! Я связался через сны со всеми восприимчивыми людьми, до которых мог дотянуться, и никто не приходит на помощь! — Голос собеседника звучал странно: то грохотал, то захлебывался от отчаяния, а то и вовсе становился умоляюще-тонким.
— Так. Где живёт твой друг?
Дух не сразу смог ответить и по этому поводу вновь рассыпался в эмоциональных руладах. Затем с горем пополам вспомнил, как друг диктовал адрес таксисту перед поездкой в театр.
— Вы нам поможете?
«Попробую», — успела подумать Алика, прежде чем очнулась в собственной кровати.
Чаще всего сны — это просто сны, мозг из-за отсутствия активности развлекается, придумывая причудливые образы. В глубине души ведьмы ещё жила надежда, что в этот раз на сюжет повлиял просмотренный на ночь детективный сериал.
Разложила таро. Нет, к сожалению, к ней в сон действительно пробрался дух. И всё, что он говорил, скорее всего, правда. Призраки могут лукавить, вводить в заблуждение, но ни один из них не способен открыто врать. А значит, нравится ей это или нет, прямо сейчас убивают человека.
Ведьма не знает, что там происходит: если жертве подсыпают отраву в еду, возможно, у неё ещё есть время; если приятеля духа ударили ножом, Алика могла уже опоздать.
Колдунья с некоторым сожалением покосилась на турку, возвышающуюся на плите. Привычные утренние радости — чашку ароматного кофе, полчаса чтения перед первым клиентом — придётся отложить.
Пойти в полицию? «Добрый день, мне приснилось, что по такому-то адресу происходит убийство!» — Алика поморщилась.
Но притвориться, что ничего не случилось, и как ни в чём не бывало раскладывать таро, разбираясь, любит ли клиентку очередной Васька, колдунья тоже не могла.
И ведьма сделала то, что всегда помогало в экстремальных случаях. Позвонила другу — демонологу Никите. Они были знакомы ещё со школы, вместе начинали магический путь и всегда выручали друг друга в непредвиденных ситуациях. Будь то встреча с демоном или…
— Кажется, я знаю, где происходит убийство. Приезжай, пожалуйста.
— И тебе с добрым утром. — Она не видела друга, но знала, что он мрачновато улыбнулся. — Сейчас приеду.
***
Всю дорогу ведьма выслушивала мнение Никиты о своей необыкновенной страсти находить приключения на… нижнюю чакру. С чего она вообще взяла, что произошло прeступление? Во сне привиделось? Ему вот недавно снилось, что власть на земле захватили говорящие котики. И что, стоит теперь опасаться всех хвостатых?
Но чем ближе они подходили к предполагаемому месту преступления, тем тревожнее становилось. Колдунья переживала, что они не смогут попасть в квартиру. Но из соседней двери высунулась любопытная старушечья головка:
— Вы к Пал Санычу? Внучка?
Алике даже не пришлось врать. Собеседница, как обычно, всё додумала за неё.
— Как вам не стыдно, про старика-то забыли совсем, — запричитала соседка. — Опомнились, когда дед в больницу угодил! Вы ему вещи, что ли, привезти хотите?
То, что пациент скорее жив, чем мёртв, и находится в относительной безопасности, не могло не радовать. Под нескончаемые упрёки соседка выдала им ключи, наказав «собрать Пал Санычу всё самое тёплое и хорошее»! «Мы могли бы быть мошенниками», — подумала ведьма, переступая порог. Отметила передать неведомому Пал Санычу, чтобы не оставлял ключи кому попало.
— Ну что, будем искать улики? — с иронией спросил демонолог.
Дело в том, что никаких улик в квартире не было и быть не могло. Это была ничем не примечательная, захламлённая однушка. От тысячи похожих квартир её отличал лишь гордо разместившейся посреди комнаты рояль.
Из всех пьес Алика умела исполнять только собачий вальс. В детстве мама пыталась отдать будущую ворожею в школу искусств, но ведьма так настойчиво бойкотировала занятия, что из неё не вышло ни талантливой пианистки, ни хорошей певицы.
Сейчас, повинуясь то ли внезапному порыву, то ли лёгкой ностальгии, Алика положила руки на инструмент и выдала первые аккорды. В её ушах вместе с незамысловатой мелодией зазвучала история.
***
Сколько рояль себя помнил, он принадлежал этому пианисту. Инструмент знал руки хозяина и чувствовал, как они менялись. Вначале рояль ощущал неуклюжие пальчики мальчика, который не мог даже взять октаву, затем по-ученически выверенные прикосновения студента училища и, наконец, чувственные руки молодого виртуоза.
И если сперва Павлуша занимался потому, что родители заставляли, то чем больше времени он проводил с инструментом, тем сильнее к нему привязывался.
Во время игры Павел рассказывал пальцами, что у него произошло за день, делился с роялем, как с живым другом, первыми влюбленностями, победами и поражениями, и тот на самом деле начал понемногу оживать.
Пусть тело его было деревянным — душа инструмента, рождённая из чувств музыканта и композиторов, чьи пьесы пианист исполнял, приняла тот облик, которым его наделила фантазия хозяина — старомодного интеллигентного мужчины, голос которого, как у гениального актера, мог то громыхать грозным басом, то звенеть, будто переливы колокольчиков. Но какую бы роль рояль ни исполнял, он неизменно сохранял достоинство и элегантность.
Годы шли, Павел Александрович не молодел, и выступать приглашали всё реже. Однажды прямо посреди концерта пианист не смог воспроизвести концовку произведения. Старость пришла. Память начала подводить.
После этого музыкант отказался от всех выступлений, попрощался с учениками и ушёл из школы искусств на заслуженную пенсию. Он был убеждён: удаляться из зала, так же как и начинать выступление, нужно вовремя.
Первую неделю Пал Саныч пытался жить как обычный пенсионер. Но смотреть телевизор было мучительно скучно, болтать с давними приятелями и подавно. Привыкшие к большим нагрузкам руки постоянно ныли.
Он стал рассыпаться, как большинство музыкантов, оставшиеся без выступлений и учеников. Однажды Пал Саныч проснулся и почувствовал, что не хочет открывать глаза.
«Покидать сцену, пока не сыграна последняя нота, непростительно», — решил музыкант. Пал Саныч ещё пианист, а значит, всегда должен быть в форме. С того дня он продолжил заниматься. Повторял старые пьесы, разучивал новые — те, что давно хотел сыграть, но не хватало времени или сил. Серьёзный Бах, игривый Моцарт, пылкий Бетховен, Шопен, Шостакович, Брамс…
Когда звучала музыка, дом будто погружался в прошлое и, если закрыть глаза, можно было представить, что находишься не в ободранном подъезде, а в бальной зале, где под старинные мелодии кружатся дамы в пышных платьях и галантные кавалеры.
Кого-то из жильцов раздражала музыка, но она никогда не звучала раньше десяти утра и позднее девяти вечера — повода жаловаться не было; кому-то нравились импровизированные концерты, а соседская девочка Машенька и вовсе любила засиживаться у дверей музыканта, несмотря на грозные оклики мамы.
Для кого пианист играл? Пал Саныч сам толком не знал. Не для Маши же, в самом деле! Вначале музыкант был уверен, что занимается для себя: всю жизнь посвятил игре для других и впервые мог исполнять то, что хотел, и так, как хотел.
Но в то же время чего-то не хватало. Сам того не осознавая, в служении музыки старый пианист надеялся на Чудо. И однажды оно приключилось.
Пал Саныч был одинок. Его жена давно умерла. Дочка с внучкой забегали нечасто, приносили продуктов, чмокали в щечку и вечно куда-то спешили.
Временами, особенно по вечерам, тоска подкрадывалась сзади, клала руки на его сутулые плечи, и из глаз текли слёзы, для которых, на первый взгляд, не было ни единой причины. Пал Саныч ругал себя, стыдился их, но ничего не мог с этим поделать. В один из таких вечеров, когда пианист старался отогнать грусть беззаботными регтаймами Джоплина, он услышал, как за стеной тоже кто-то играет.
Музыка была совсем иной — современной. И несмотря на то, что для слуха Пал Саныча казалась непривычной, дерзкой, можно даже сказать, революционной — она бесспорно заслуживала внимания. Именно таким и должно было быть передовое искусство.
Первые несколько минут Пал Саныч настороженно вслушивался: уж не причудилась ли ему эта пьеса? Затем обрадовался как ребенок и осторожно ответил неожиданному собеседнику вальсом Шопена.
Из-за стены загрохотали вариации на какую-то современную песенку. Импровизация превосходила оригинал, как настоящий бриллиант — выращенный в искусственных условиях фианит.
Впервые за много лет музыкант чувствовал, что нашел собрата. И пусть соседи не знали друг друга — лишь слегка кивали при встрече, жизнь наполнилась новым смыслом: каждый вечер они «разговаривали музыкой» — так старость и опыт общались с молодостью и пылом, а два служителя одной музы приоткрывали друг перед другом частички души.
Идиллия длилась три месяца. Однажды Павел Александрович возвращался с концерта и увидел, что у квартиры его друга толпится целая компания. Кто с гитарой, кто с контрабасом, кто с саксофоном. Парни стояли спиной, о чём-то говорили. Пал Саныч подошел поздороваться и услышал насмешливый голос одного из приятелей «тайного друга»:
— Ну что твой старикан? Всё терзает инструмент?
Сосед брезгливо поморщился.
— Мне кажется, некоторым людям играть должно быть запрещено законом. Его музыка устарела века так три назад. Лучше бы, как все нормальные старики, копил похоронные да смотрел телик. Ему неймётся, но бедняги-соседи и несчастный рояль здесь причём?
Раздался смех. Раскатисто хохотал «контрабас», хихикал «саксофон», посмеивалась «гитара».
Кровь прилила к щекам Пал Саныча. Он хотел что-то возразить, но слова застыли внутри. Старик сгорбившись засеменил к квартире под новый взрыв хохота.
В тот вечер Пал Саныч впервые не сел за рояль. Ночью его увезли на скорой — сердце не выдержало. А рояль остался безмолвный и бессильный. Он мучительно ждал, пока пианист вернётся, переживал, как не может переживать обычная деревяшка, — лишь близкий друг. И, как мог, забил тревогу.
— Как только пианиста выпишут из больницы, его добьют, — простонал рояль последним аккордом.
Ведьме нечего было ему возразить. Нет, в Пал Саныча никто не будет стрелять из пистолета или добавлять отраву старику в кефир. Его уничтожали гораздо изысканнее — насмешливыми перемигиваниями, преувеличенной вежливостью, разговорами о том, какой забавный раритет этот старик и его музыка.
Они мне не нравятся — значит, не должны существовать. Так в нашем мире и совершается большинство бескровных убiйств.
— Лика, — раздался за спиной голос Никиты.
Друг держал в руках фото пожилого музыканта с семьёй.
— Я его знаю. Это мой учитель фоно! Такой хороший мужик. Я до сих пор музицирую. — Демонолог смутился, будто признался в чём-то очень личном, и даже немножечко покраснел.
Алика старалась не показывать, как удивлена: в голове никак не укладывался образ брутального колдуна, играющего на фортепиано менуэт. Спасти Пал Саныча стало ещё важнее.
Первым делом они решили пойти и поговорить с соседом. Дверь открыл манерный юноша, похожий на вампира из подростковых фильмов. Такой же высокомерный.
— Добрый день, вы знаете Пал Саныча?
— Не знаю.
Парень захлопнул бы дверь у них перед носом, если бы Никита решительным жестом не просунул ногу в зазор между створкой и косяком.
— Ваш сосед, — учтиво уточнил маг.
У демонолога, когда он хотел, был очень устрашающий вид. Видимо, гениальный музыкант прикинул диспозицию и решил не лезть на рожон.
— Этот сумасшедший? Пиликает на старом рояле целыми днями, уровень — господи прости. Да и пьесы выбирает… заигранные всеми кому не лень. Устаревшие.
Можно было бы списать его слова на злобную зависть, но Алика заглянула молодому дарованию в глаза и поняла, что парень искренен.
Он действительно считает — музыка Пал Саныча устаревшая, никому не нужная и её можно списать со счетов, как и самого старика. Потому что для пианиста его музыка — это он сам.
Но самое главное — и в то же время горькое — «гений» имеет право так считать.
— Что делать? — мрачновато спросил Никита.
Его предложение — начистить парню рожу — Алика отмела. Вариантов оставалось немного.
Можно с помощью магии заставить соседа вести себя со стариком корректно, но истинное отношение будет просачиваться — через принужденную вежливость, едкие улыбки и колкие взгляды. Можно навести морок и изменить его отношение к «пиликанию соседа» — но подавление воли человека никогда не сказывалось положительно на его психике. Имеют ли они право ломать молодого парня?
— Значит, так, — сказала ведьма. — Мы не можем повлиять на «гения» и его взгляды. Придётся его отселять.
— Хочешь, подселю ему в хату какую-нибудь астральную шушеру? — хмыкнул демонолог.
Сначала колдунья хотела возразить, но решила, что демонический барабашка будет как нельзя кстати. Она тем временем подмагичит, чтобы парню досталась по дешёвке хорошая квартира со звукоизоляцией.
Но этого недостаточно. Пусть сосед к приезду Пал Саныча съедет, его слова будут звучать в голове старика снова и снова. Необходимо противоядие. С этим было сложнее.
— Давай я подойду к нему, скажу — крутой вы пианист. Мне, как вы играете, нравится, значит — крутой, — всё порывался Никита.
— Не пойдёт, — мотнула головой Алика. — Ты бывший ученик — решит, хвалишь, чтобы приободрить. Или хуже — из жалости.
Пока два колдуна неделями ломали головы, Пал Саныча выписали из больницы. Он вернулся похудевшим, осунувшимся, очень мрачным. И с задачей, которую не могли решить два взрослых мага, с лёгкостью справился шестилетний ребёнок. Соседка Машенька, что любила подолгу задерживаться возле двери, подошла к Пал Санычу и строго спросила:
— А когда вы играть будете?
Музыкант смутился.
— Стар я стал. Куда мне — играть.
— А мне нравится, — с детской непосредственностью заявила Маша. — Я буду ждать.
Старик для виду поломался, но уже через несколько дней в подъезде звучали фортепианные концерты: вальсы, полонезы, мазурки и менуэты.
И если войти в часы, когда Пал Саныч занимается, можно представить, что вы не в грязном подъезде, а в великолепной бальной зале, где под старинные мелодии кружатся дамы в пышных платьях и галантные кавалеры.
И музыка не заглохнет — имеет право существовать. Даже если нужна только Пал Санычу и маленькой девочке Маше.
