Продолжение. Начало здесь: Эмтегей 85’ Колыма реальная и мистическая
Это случилось в феврале на Сабагыле. Собирались с Кришной поохотиться, да подвёл меня друг — затемпературил, когда уже лыжи стояли в коридоре наготове. Звонит мне, говорит, мол, прости, не могу… Ну, а я что?
Рюкзак собран уже, одежда приготовлена… Решил идти в одиночку, рано поутру, а сегодня осталось только поскорее заснуть, чтобы хоть немного выспаться.
Накануне охоты мне всегда трудно уснуть. Воображение рисует яркие картины, посылает мощные импульсы по всему телу, и этот тонус не даёт расслабиться и отключиться. Встал рано, чтобы до рассвета добраться до русла замёрзшей речки Аркагала. Перехватив пару бутербродов с маслом и красной икрой, запив их большой кружкой чая с молоком, натягиваю поверх трико синий ватный полукомбинезон, такую же куртку, сую ноги в толстых шерстяных носках в неподшитые валенки, рюкзак за спину, широкие охотничьи лыжи в подмышки, и — вперёд.
Как планировали с Кришной, иду ставить петли на зайцев по Аркагале вниз до первого прорабства. Два километра до шахты, затем в сопку по дороге на «32 блок», где открытый угольный разрез. Мимо трёхметровых, освещённых изнутри электрическими лампочками букв, образующих на вершине сопки лозунг «Слава шахтёрам». Затем на юг, вниз по ручью, пересёк трассу Магадан — Усть-Нера, и ещё через пару километров — Аркагала.
Серый рассвет застал меня уже на льду реки. Воодушевило. Снега много, и тропы у зайцев натоптаны плотно, как асфальт. Троп — тьма тьмущая, выбирай — не хочу! Достаю из рюкзака связку петель из стальной проволоки, цепляю на пояс и лезу по кустам ставить на самых узких местах, где заяц гарантированно пойдёт и затянет удавку на шее или брюхе. Бывает, что и лапой попадает, но в таких неудачных случаях он просто отрывает лапу и уходит инвалидом. Острая проволока впивается в шкуру при рывках, когда зверь пытается высвободиться, и, словно пилой, перепиливает сустав.
Почти без остановок дошёл до длиннющего деревянного моста через Аркагалу. Это первое прорабство. Петель ещё целая куча, хоть и ставил их часто, не жалел. Не хочется домой, хоть убейте! А не прогуляться ли мне ещё несколько километров вниз по течению, до ручья Сабагыл, что у слияния Аркагалы и Эмтегея?
Правда, смеркается уже, ну и что! Облаков нет, луна будет яркая, проблем не возникнет. Да, вот ещё… Чувствую, как мороз крепчает. Ещё совсем недавно было около 20 градусов мороза, сейчас заметно холоднее, в воздухе появилась дымка вроде тумана. Это значит, что температура опустилась до минус сорока.
Закуриваю папироску и начинаю размышлять. Если что, поднимусь на скалу по верёвочной лестнице, там зимовье. Дрова всегда заготовлены, консервы, чай, посуда всегда есть. Каждый, кому доводится заночевать в таёжных зимовьях на Колыме, оставляет обязательно что-то из провианта и несколько охапок сырых дров. Это закон. Неписаный, но исполняется неукоснительно всеми. У меня за плечами ещё полтермоса чая, полбулки чёрного хлеба, шмат замёрзшего сала и банка тушёнки, покрытая смазкой и завёрнутая в давний номер газеты «Горняк Севера». Не пропаду.
К чёрной скале, на которой спрятана верёвочная лестница, пришёл, когда мороз уже ударил с такой силой, что лиственницы по всему лесу стали потрескивать. Луна яркая, аж глаза слепит, снег ещё искрится. Воздух, вырывающийся изо рта, мгновенно превращается в пар и даже звенит на морозе. В ватнике тепло, пока двигаешься, но стоит остановиться — сразу щупальца мороза проникают под одежду. Цепляю верёвку, на которой стальными крючками на изогнутых законцовках за отверстия к поясу зацеплены лыжи, хватаюсь за лестницу. Лестница — это громко сказано, на самом деле это толстый трос с завязанными узлами с шагом в 40 сантиметров. Ползу вверх, как скалолаз.
При определённой сноровке это совершенно несложно — как по лестнице подниматься. Пять метров по отвесной скале — и я в распадке ручья Сабагыл. Иначе со стороны Эмтегея сюда не попасть. Всё. Я дома: триста метров, и вот оно, зимовье. Избушка два метра на четыре и высотой метр восемьдесят, сколочена из среднего диаметра стволов лиственницы и засыпана дёрном вместе с крышей.
Зажигаю свечу. Вот дрова, всё в порядке, только до чего же холодно-то! Печка-буржуйка сварена из листовой стали толщиной около трёх миллиметров. Быстро растапливаю её, огонь неохотно, но всё ж занялся, загудел. Посидел на корточках, подождал, пока рассеется весь дым, скопившийся под потолком. Затем плотно затворил дверь в хижину и открыл ножом банку с тушёной говядиной.
Поставил на печку рядом с тушёнкой чифир-бак, полный кристаллов льда, которые нарастают за зиму под слоем осадочного снега у самой земли. Сижу, наслаждаюсь. Усталость во всём теле неимоверная. Пошло тепло от печки наконец. Скидываю тяжёлую куртку. Достаю из рюкзака хлеб, а он на ощупь — как камень. Замёрз, однако!
Открываю заслонку печи и жарю промёрзший чёрный хлеб на огне. Вкуснятина непередаваемая! Тушёнка — просто супер! Кто не пробовал советскую тушёнку из Гособоронрезерва, тот не поймёт. Ну, всё… Сыт, согрелся, чаю напился. Однако дровишек на всю ночь маловато будет, думаю. Придётся искать сухостой. Беру топор и снова на мороз.
Чёрт, ну где хоть одно сухое дерево?! За годы существования зимовья на Сабагыле путники вырубили всю сухую древесину в радиусе километра, наверное. Скачу, как кабарга, по глубокому снегу, вдруг вижу поваленный ствол лиственницы, присыпанный снегом почти полностью. Только ветки торчат. Пошевелил, постучал, вроде сухое.
Усталость и небрежность сделали своё чёрное дело. Вместо сухих дров я нарубил две охапки сырой, промёрзшей насквозь, заледеневшей лиственницы. «Пойдёт!!!» В зимовье уже настоящий рай! Жарко. Раздеваюсь, закидываю полную печь дров и решаю пока подождать, чтоб наверняка разгорелось. Откинулся на нары и….
Проснулся от ощущения опасности. Первое, что дошло — не слышно треска дров в печи. Вскакиваю и понимаю: руки у меня настолько окоченели, что совершенно меня не слушаются! Чужие пальцы… Не чувствую их вообще! Вдруг понимаю, что что-то ещё не так. На спине и ногах появились какие-то шишки. Твёрдые, идут вдоль спины, как струны. И тут до меня доходит, что это в щели между брёвен, из которых сооружены нары, надуло, и это отмороженные участки моего собственного мяса, а не шишки! Чёрт! Приплыли!
Хватаюсь ладонями за печку и не могу понять, холодная она или тёплая. Растираю кисти рук снегом, напряжённо, сосредоточенно, понимая, что только так я смогу спастись. Вот пальцы понемногу начинают шевелиться. Выгребаю потухшие поленья из печи и пихаю внутрь газету. Зажигаю спичку с десятой, наверное, попытки — настолько плохо слушаются пальцы. Наконец газета горит, кидаю сухие щепочки с пола хижины, не позволяю огню угаснуть. Несколько минут, и вот печь снова гудит. Сажусь верхом на печь и сижу в обнимку с трубой, пока не начинаю улавливать запах жареного мяса от ладоней.
Больше я уже спать не пытался. Ходил, приседал, пил жутко крепкий чай без сахара и курил дешёвый «Север». Часов в одиннадцать утра оделся, «взял в запас тепла от печки» и рванул к чёрной скале.
Домой добрался быстро, но уже после заката солнца. В марте оно уже поднимается над горизонтом, но день ещё слишком короткий. Вваливаюсь в коридор, гремя лыжами, развязываю ушанку и отдираю от бровей и ресниц лёд, намёрзший от дыхания на морозе. С пунцовым лицом, весь мокрый от пота, пропахший снегом и дымом, ступаю в зал. Кайф! Мама зовёт из кухни:
— Андрюша! Садись кушать, как раз всё готово.
— Не, мам! Попозже, дай отдышусь.
Валюсь на кровать в своей комнате, даже не сняв свитер. Лежу, уткнувшись носом в подушку, наслаждаюсь теплом и чувством безопасности в родном доме! Вдруг чувствую, что плечи мои вздрагивают, а из груди вырвался стон… Проклятие! Меня «отпустило». Только когда вырвался из лап смерти, разум дал волю эмоциям. Подушка намокла от слёз. Слышу, как мама вошла в комнату. Притворяюсь, что сплю. Слышу тяжёлый вздох и щелчок выключателя. Дверь закрылась… Лишь тонкая полоска света на полу. Закрылась дверь, а с нею закрылся день, который едва не стал для меня последним.
То ли воспоминания так на меня подействовали, то ли на самом деле было очень холодно, но меня начала колотить крупная дрожь. Стук моих зубов вызывает смех у Лося. Подкалывает, мерзавец, а у самого-то вон как плечи вздрагивают…
