Ранней одаренностью в прежние века трудно было кого-то удивить. Гении хоть и не рождались десятками, но вырастали куда чаще, чем в наше время, требующее не гениев, а исполнителей – отсюда такие «наезды» на педагогические вузы и настойчивое намерение властей развивать сферу среднего профессионального образования.
И все же без гуманитарной «начинки» никакой «технарь» в перспективе не обойдется. Вернее, обойтись может. Если только не ставит перед собой далеко идущих целей. Не обтачивать же всю жизнь одну и ту же болванку, пять дней в неделю быть законопослушным и работящим, а в пятницу вечером «отрываться» на полную катушку. Вот тут вопрос о необходимости самообразования и встает с особой остротой.
Этот вопрос не стоял для людей XIX столетия. Особенно первой его половины. Как ни ругали домашнее образование – оно тоже принесло добрые плоды. Да и можно было оставаться «вечным студентом», переходить из вуза в вуз, так и не кончив курса. Так и произошло, кстати, с одним из ярчайших поэтов пушкинского круга – Николаем Языковым. Но разве повернется язык назвать его «образованцем»?
Еще в середине века, о котором идет речь, сорокалетний возраст для мужчины считался возрастом почтенным. Так, гибель Пушкина на тридцать восьмом году жизни, конечно, была воспринята как национальная трагедия, и все же с одним существенным «но». Пушкин уже не оставлял впечатление человека, который еще мог сказать что-то принципиально новое в литературе своего времени. Такое впечатление оставляли Лермонтов и еще раньше – Дмитрий Веневитинов.
Основоположник философского экзистенциализма, французский писатель, драматург и мыслитель Ж.П.Сартр считал, что все несбывшиеся мечты и планы позволяют оценить человека с отрицательной точки зрения: того-то не написал, то-то не успел. В этом есть своя правота. В том числе применительно к Веневитинову. После его безвременной кончины от нервной горячки друзья схватились за головы. Веневитинов был издан и причислен к лику созревавших гениев. А что на самом деле?
Стихи Веневитинова, несомненно, обнаруживают в их авторе поэтическое дарование. И все же не поднимаются над массой таких же стихов второй половины 20-х гг. «золотого века». Романтизм еще не изжил себя окончательно. Еще свежа была в памяти современников расправа над декабристами, среди которых романтиков хватало – и Рылеев, и Кюхельбекер, и Раевский…
Но романтизм на русской почве тоже не был однородным явлением. Кроме романтизма гражданского и мистического пробивал себе дорогу в большую литературу романтизм философский. Так появились любомудры – кружок «архивных юношей», из числа которых выйдут будущие выдающиеся славянофилы и люди, сочувствующие их взглядам, - А.С.Хомяков, братья Киреевские, историк М.П.Погодин и др. В этот круг и входил Веневитинов. И все-таки его опыты значительно уступают трагическим откровениям Евгения Боратынского – крупнейшего поэта-философа того времени, во многом предвосхитившего художественные искания Федора Тютчева.
Нет смысла гадать, как сложилась бы его судьба в стоявшие на пороге 30-е годы. Этот тонкий, нервный юноша был слишком хрупок для эпохи наступавшего николаевского безвременья. Оно перемололо его одним из первых. Дальше будут Александр Полежаев, Антон Дельвиг, Пушкин и Кольцов… «Мартиролог» - так Герцен определит состояние русской словесности в 30-40-е гг. И будет прав.
Стихотворную эпитафию Веневитинову даже искать и сочинять не пришлось. Она взята из его последнего стихотворения – «Поэт и друг»: «Как знал он жизнь, как мало жил!» С первой частью строки можно и поспорить, со второй, к сожалению, соглашаешься...