Макс, придавив Егора всем своим весом, бил, не разбираясь, куда попадает. Он крепко сжал кулаки и наносил удары так, будто от этого зависела его жизнь. Лицо, перекошенное от злости, покраснело, дыхание сбилось, из горла вырывался рык.
— Я тебе сказал, что мой нож будет? Я тебе сказал или нет? — процедил сквозь зубы Максим, на миг остановившись. — Отвечай!
Лежащий на песке противник просипел что–то, потом, извернувшись, отбросил Макса в сторону, больно ударив его в грудь ногами.
Парень охнул, растянулся, нелепо раскинув руки, но ловко вскочил и быком, выставив вперед голову и раздув ноздри, попер на Егора, который, вытирая разбитый нос, отряхивался и заправлял в брюки разодранную рубашку.
Мальчишка отвлекся лишь на миг, повернулся на окрик соседки, которая бежала по склону вниз, в карьер, к дерущимся подросткам, и тут же упал, сбитый с ног Максимом. Прикрыв голову руками, Егор замер, понимая, что больше уже с обидчиком не справится, силы закончились, и теперь нужно просто потерпеть, когда все закончится…
— Ты что делаешь?! А ну слезь! Слезай, тебе говорят! — Маринка рванулась к барахтающимся ребятам, схватила Максима за ухо и резко дернула вверх. Тот от неожиданности ослаб, отпустил Егора, развернулся и уже замахивался на девчонку, но остановился, опомнившись.
— Мариш, ты зря влезаешь! — покачал головой Макс, дотрагиваясь до разбитой губы. — У нас мужское дело, сами разберемся, правда Егор? Или за юбку Маринкину будешь прятаться?
Егор покраснел, потом, встав прямо, хотя очень сильно болели рёбра, кивнул.
— На! — бросил он что–то Максиму. Предмет, сверкнув, упал на песок. — Твой.
Марина вытянула шею, стараясь рассмотреть брошенную вещь, но Максим быстро подобрал ее и сунул в карман.
— То–то же! Ладно, пойду, дел еще много!
И, насвистывая, легко зашагал по тропинке вверх, к поселку.
— Егор! Егор, скажи, что ты ему отдал? Ну, говори же! — села рядом с поникшим товарищем Марина, стала судорожно собирать песок в горсти и просеивать его через пальцы тонкими струйками.
— Нож, — ответил Егор, почувствовал, как дрожат губы, всхлипнул, отвернулся.
— Ножик?! Отцовский? Трофейный, что еще от деда остался?! Который ты мне показывал?! Ты что, Егор, совсем полоумный?! Что ты теперь отцу скажешь? Как ты вообще мог отдать? Почему?!
Егор, пробуя открыть затекший глаз, посмотрел на девчонку.
— Почему? Да потому что Макс сильнее меня в сто раз, потому что он захотел этот нож, а я не смог его остановить. Не смог, Марина, понимаешь?.. Он очень больно бьет, очень сильно, приёмчики знает… Ну что я против него!..
— Я расскажу! — вскочила Маришка. — Я скажу дяде Паше, и он отберет! Он надерет уши этому хулигану, он…
— Не надо, пожалуйста… Ну пожалуйста!
Павел Романович, Егоров отец, знал Маринку, всегда радовался, когда она забегала к ним в дом проведать Егора, сделать с ним уроки. Он бы точно послушал девочку, поверил ей.
— Почему? Его надо наказать за такое!
— Нет, молчи! Молчи! — прошептал Егор, уже не сдерживая слез. — Меня и так хлюпиком считают, а если ты нажалуешься, то Макс меня вообще заклюёт, всех ребят против меня настроит, будут они дразниться. Марин, я тебя прошу…
Девочка, сжав кулаки и шумно выдохнув, топнула ногой, но потом послушно пошла за товарищем. Теперь главное прошмыгнуть в дом незаметно, чтобы не видели, что подрана рубашка и заплыл глаз, не задавали вопросов; дождаться, пока мать уйдет на ночную смену, а отец уляжется спать, а уж потом потихоньку прокрасться на кухню и раздобыть что–нибудь поесть. К утру, надеялся Егор, синяки на лице перестанут быть такими зловеще–бордовыми, а распухшая губа втянется обратно. Маришка, пока, прячась за кустами, пробирались к Егорову дому, предложила вынести ему, что найдет из провизии, но мальчик отказался. Не хватало еще соседей втягивать, пристанут с расспросами, еще хуже сделают!..
Пригнувшись, паренек посмотрел во двор. Мать уже стояла на крыльце, надевала туфли, значит, уходит. Отца видно не было. Окошко в комнате мальчика было открыто настежь. Егорка, проводив мать взглядом, прокрался, запрыгнул на подоконник и, раздевшись, юркнул под одеяло. Если что, скажет, что устал, есть не будет…
…Макс тихонько поднялся по скрипучим ступенькам крыльца, вразвалочку прошёл в кухню, быстро умылся, прополоскал рот, а потом, сев на стул, стал вытирать свой трофей полотенцем.
Складной ножик, небольшой, удобный, как раз и в руку помещается, и в кармане не высовывается, прятал лезвие в черен, украшенный вырезанной по металлу бегущей лисицей. Голова зверя направлена в сторону выскакивающего клинка, хвост прячет дополнительное перочинное лезвие. Смазать маслом, отчистить от ржавчины, заточить, и будет не нож – находка!
… Таких ножичков не было ни у кого из ребят в поселке. Егору он достался от отца, тот сделал сыну подарок на день рождения, а мальчик, радостный от самого слова «трофейный», от гордости, что теперь наследует такую памятную вещь, похвастался подарком перед друзьями. Сгрудившись вокруг именинника, ребята по очереди брали оружие в руки, щелкали пружиной, выставляя вперед затупившееся лезвие, потом, поцокав языком, возвращали владельцу. Ребята завидовали, но по–доброму, ведь Егор товарищ, пусть и у него будет что–то особенное.
А вот Максим решил по–другому. Нож ему очень понравился, а значит, должен стать его собственностью. Всё вокруг, всё, что нравилось, должно было принадлежать Максу просто по праву его желания. Наслаждаться, созерцая вожделенную вещь в руках другого, он не мог. Только владеть!..
— Сынок, — усадив как–то мальчишку на лавку и наливая себе очередную рюмку, строго сказал отец, — если тебе что–то в этой жизни надо, что–то любо, так ты хватайся, рви и больше не отпускай! Ты мужик, ты сильный, злой медведь, который должен заботиться о себе. Ты хозяин жизни, понимаешь?!
— Миша! Чему ты учишь ребенка! Не слушай папу, сынок! Нельзя так жить, это… — встряла Галина, мама мальчика.
— Молчать, когда старший говорит! Иди прочь, Галка! — зло крикнул на жену Михаил и, схватив Макса за подбородок, притянул его голову к себе. — Никогда! Никогда не давай бабе слово, баба должна молчать и служить. А ты, если хочешь, чтобы она была твоей, бери. Всё бери, что надо, тогда не будешь тряпкой. Мать из тебя хочет червя сделать, а я в льва превращу! Ты меня слушай, меня держись, тогда все у тебя будет, весь мир!
Галина, схватив сына за плечо, показала глазами, чтобы уходил, но тот упрямо сжал губы.
— Я с папой посижу, — процедил он сквозь зубы и больше не обращал на мать внимания…
И делал, как учит отец. Игрушки, лучшие куски обеда, марки, которые тогда собирали многие, а Максу мать денег на них не давала, щенки, стоило им появиться у кого–то другого, тут же перекочевывали к Максиму. Иногда он брал нужное, просто попросив. Если это не срабатывало, применял силу. Если медведю нужен мед, он добывает его, не обращая внимания на укусы назойливых насекомых. Если насекомое, та же пчела, кусает, то ее надо просто прихлопнуть, чтобы больше не жужжала. Если это не насекомое, а, скажем, тупой, жирный боров, то надо просто пережить его фырканье, он скоро утомится и уйдёт обратно в свою грязную кучу. Так и Макс слабого противника загонял в угол и показывал, кто тут хозяин жизни, нудный же выговор сильного пропускал мимо себя — нравоучения школьных учителей, внушения матери, замечания от чужих людей, что становились свидетелями его поведения, — всё шло мимо. Макс равнодушно смотрел в сторону, пока его ругали, а потом, сплюнув, уходил домой, где хвастался своими приобретениями отцу. Тот хвалил паренька, называя остальных червяками земляными.
Первой вещью, которую отобрал Максим, был игрушечный грузовичок. Макс просто вырвал его из рук мальчишки, копающегося в песочнице.
Родители плачущего мальчонки поднял шум, стали выяснить, куда делась игрушка, ребенок показал на Максима. Но тот уже давно припрятал добычу, предложил обыскать себя, а потом пригрозил, что расскажет милиционеру, что его хотят обидеть посторонние…
Играть в машинку открыто он тогда боялся, носить с собой – тем более. Он вынимал ее ночью, возил по одеялу, поглядывая, не проснулась ли мать, а потом снова прятал в укромное местечко.
Дней через десять игрушка Максиму надоела, и он выбросил ее в канаву за коровником. А потом узнал, что у соседского мальчишки появился бинокль, он должен принадлежать Максиму, это же понятно!..
Галина умерла, когда сыну было тринадцать. Михаил особо в дела Макса не лез, дома бывал редко. Максима подкармливали соседи, жалея, что тот осиротел, помогали ему сделать уроки, предлагали кое–какие вещи, если выяснялось, что мальчик вырос из своей одежды.
Макс брал всё, потом, скрупулёзно осматривал, половину выкидывал, оставляя только понравившееся.
— Максимушка, а что же ты все в осенних ботиках своих ходишь? — удивилась соседка, — мы ж тебе Захаровы сапоги отдали, надевай. Они ж тебе впору были! Застудишь ноги, заболеешь!
— Не заболею. Порвались ваши сапоги, не успел и дня проходить, — бросил, не глядя на женщину, Макс и ушел. Незачем ей знать, что те сапоги отец продал на толкучке, а деньги потратил на горячительное. Макс сначала дулся на папу, но потом понял, что отец хороший и добрый, только когда пьян. Значит, если Максим хочет спокойной жизни, то надо действовать хитро, помогая отцу не просыхать по несколько дней… Пусть нет сапог, зато родитель не лезет в душу, позволяет парню жить, как он хочет…
Нож тот Максим на всякий случай спрятал в ящик стола. Если Егор все же проболтается, то парень будет всё отрицать, а потом устроит Егору темную, да так, чтобы костей уже не собрал.
Вот только Маринка… Симпатичная девчонка, веселая, звонкая, нравилась Максу уже давно. Сначала это было просто наблюдением за понравившейся вещью, разглядывание ее со всех сторон, а потом Макс понял, что Маринка должна стать частью его коллекции «хочу и получу».
Может зря он Егора отдубасил? Теперь Марина его и на пушечный выстрел к себе не подпустит!.. Они ведь с Егором соседи, дружат…
— Ладно, и не такие дела решали! — махнул рукой Макс, вынул трофейный ножичек, отогнул на столе скатерть и стал вырезать щепки из столешницы, крошить их на пол, потом, подумав, изобразил на деревянной спинке стула свои инициалы. Так–то!
… Егор так и не признался отцу, куда дел нож, рассказал только, что потерял его на карьере. Павел Романович с сожалением махнул рукой и отвернулся. Ножик был, действительно, памятный – всё, что осталось от Пашиного отца, всё, что привезли его сослуживцы тогда, в сорок пятом, матери и передали вместе с запиской от командира…
Паша долго смотрел сквозь сына за такой проступок, не разговаривал, не привечал, но потом оттаял. Вряд ли дед хотел бы, чтобы внучок из–за какого–то ножичка мучился…
А там появились и новые заботы — экзамены, вопрос, что делать дальше, куда поступать, кем быть… Уже в конце восьмого класса в голову полезли разные мысли о девчонках и мальчишках, о сокровенном и том, что мать называет постыдным, а пуще мыслей кипела в венах кровь, мешая сосредоточиться на учёбе.
Макс, осознав желание иметь Маринку в своей коллекции, не давал ей прохода. То после школы встречал, то на выходных как будто случайно оказывался среди гуляющих с ней ребят, приходил к ней домой, будто бы выполняя поручение классного руководителя.
Марина же парня избегала, нарочно отводила взгляд, переходила на другую сторону улицы, если замечала его на пути. Он был старше нее на два года, уже совсем сформировался, сложился в рослого, коренастого парня. Он был даже красив, и она это заметила. Но хищное выражение на лице ухажёра все портило, отталкивало, заставляло опасаться этого напористого молодого человека.
Макс играл с ней, дразнил, навязывался, пошел даже в театральный кружок, где занималась Маришка, чтобы еще раз напомнить ей о себе. Актер из Макса был отвратительный, чаще всего ему выпадали роли без слов, —деревья, тучки или бравые солдаты, что стоят на карауле и помалкивают.
Но это было даже удобно. Пока на тебя не обращают внимания, можно и похулиганить. Парень дёргал девчонок за накладные косы, мог подставить подножку не приглянувшемуся ему участнику спектакля, а потом, на премьере взять, да и выкинуть фортель – выйти вперед, перебив других, с какой–нибудь нелепой репликой или начать танцевать, вызывая в зале хохот…
В театральном кружке Макс продержался недолго, его исключили, мягко попросив найти себе другое применение.
— Ой, ладно! Да без меня все ваши спектакли превратятся в унылый вой десятка неудачников. Но мне не жаль вас. Марин! — обратился он к девушке. — Неужели останешься тут? Ну, точно, ты же для Егора стараешься, он всегда на первом ряду сидит. Но не надейся, крошка! Не он, а я теперь буду хлопать тебе из зала.
Марина, покраснев, потащила Макса со сцены, где он так ярко играл свою последнюю роль.
— Зачем? Зачем ты все это делаешь? Не выставляй себя клоуном, хватит!
Девчонка нахмурилась. Ох, как хотелось сграбастать ее прямо сейчас, не обращая внимания на визг и тычки, сжать, ощущая все выпуклости молодого тела, обладать тем, чего так хочется, на правах сильного. Маринке бы понравилось, Макс был уверен! Но… Он подождет, это даже интереснее – оттягивать момент полного подчинения себе. Можно похитрить, прикинуться ягненком, можно играть и путать следы, увлечься кем–то другим, тогда Маринка поймет, что натворила, оттолкнув такого бравого парня. Если уж она станет принадлежать ему, то такую вещицу не спрячешь в стол или под подушку, ее надо гордо показывать всем, а для этого необходимо кое–чему научиться…
— Я? А что я делаю, Мариш? По–моему, ты что–то себе просто надумала. Я пошутил, а ты уж уши развесила!
И он пошел прочь из актового зала, потом оглянулся, поклонился публике. Паяц…
… Дождавшись окончания занятий, Максим задержался у раздевалки, будто бы поправляя воротник куртки.
— Светка! — позвал он спустившуюся с лестницы одноклассницу.
Та удивленно оглянулась. Пухленькая, вся мягкая внешне и по натуре девчонка с усыпанными веснушками щеками и розовыми раковинами ушей, просвечивающими, если на них падал солнечный свет, она не пользовалась особенным вниманием у мальчиков. Когда была поменьше, над ее излишним весом смеялись, теперь же просто снисходительно улыбались, глядя, как неловкая Света пытается перепрыгнуть через «козла» на физкультуре или бежит по стадиону, красная, как рак, и пыхтит, вытягивая губы трубочкой.
Но у Светы было одно преимущество – она была отличницей.
— Внешность у нее так себе, но голова работает превосходно. Жалко девочку, ею пользуются только для того, чтобы списать домашнее задание… — обсуждали учителя. — В каждом классе есть такие... Это какой–то закон равновесия в природе, видимо. На десяток красивых посредственностей приходится одна звездочка, обделенная красотой…
Света понимала, что некрасива. Даже мать как–то обмолвилась, мол, ничего, дочка, с лица воды не пить, уж какая получилась, такая получилась…
Девочка всегда держалась в стороне от шумных компаний, краснела, если за ее спиной раздавался смех. Она думала, что он вызван именно ею – ее нелепым видом, коряжистыми ногами, круглыми, массивными плечами, походкой… Тогда надо просто ускорить шаг, втянув голову, и ни в коем случае не оборачиваться!..
Окрик Макса не предвещал ничего хорошего – или начнет высмеивать, или, в лучшем случае, попросит дать списать что–то, помочь с алгеброй или физикой…
— Света, а я тебя жду! — улыбнулся парень, выхватил из рук удивленной девушки портфель и, сняв с вешалки ее пальто, галантно расправил его, кивнув, чтобы она развернулась. — Надевай, там прохладно.
— Максим, ты чего? В чем подвох? — потупившись, спросила Света. — Мне сейчас не до игр. Я спешу.
— Так и я спешу! Подвоха нет, просто решил пройтись с тобой до дома. Нельзя?
— Нельзя! — отрезала Светланка, вырывая из рук вдруг нарисовавшегося ухажера пальтишко.
Максим улыбнулся кому–то за спиной Светы, кивнул. Девушка заметила это, обернулась.
Марина как раз выходила из здания школы, о чем–то споря с Егором.
— Светка, ну дай, провожу! — подойдя совсем близко к девчонке, прошептал Максим. — А хочешь договор? Ты позволяешь мне увлекаться тобой, а за это над тобой больше не станут смеяться. По рукам?
Светлана, не останавливаясь, пожала плечами.
— Молчание – знак согласия. Всё, заметано. С завтрашнего дня ты – королева…
Сначала они молча шли по улице, потом Максим будто осмелел, стал что–то рассказывать, пару раз пошутил, Света улыбнулась. Он сказал еще что–то хорошее, она совсем оттаяла. Потом ели мороженое и пили ситро, а у Светкиного дома попрощались. Максим быстро провел рукой по ее плечу, будто снимая волосок или соринку, Света чуть отпрянула, но, увидев, что из окошка кухни за ней наблюдают мать и бабушка, тепло улыбнулась провожатому.
— До завтра, Светлячок, — прошептал Макс в самое ее ухо, почувствовал, как приятно пахнут ее волосы, ощутил, как исходит тепло от розоватой кожи.
— Пока! — только и смогла ответить девчонка, развернулась и убежала в дом. Кровь стучала молоточками в висках, было жарко, хотелось плакать и смеяться одновременно.
— Дочка, это что ж такое, а?! — уперев руки в бока, накинулась на Свету мать. — С Гавриловым этим обжиманцы устроила! Совести у тебя нет, ты погляди на себя, вся горишь! Фу! Тебе лет–то сколько, а уж придумала себе! Смотри, отцу скажу, выпорет, чтобы дурь из головы ушла. Ремень–то, он вот, на гвозде висит, дожидается!
— Да что такое, мама? Он просто проводил меня, портфель тяжелый, книги вот из библиотеке взяла. Его учитель наш попросил, только и всего, — соврала Света. Свою тайну она будет хранить бережно, прятать от чужих рук и прикосновений! Мама никогда не верила, что Света будет счастлива, а вот ошиблась!..
На следующий день девушка нашла в парте букетик цветов, удивленно обернулась. Макс едва заметно приложил ладонь к груди, мол, тебе от всего сердца… Он научился быть романтичным, внимательным, заботливым. Если вдруг кто–то открывал рот, чтобы высмеять очередной раз Светлану, то тут же получал тычок в спину. Девчонки качали головами, не понимая, как так могло случиться, что в таком цветнике Максим, видный парень, модник и позер, выбрал такую неказистую девицу, пренебрег остальными вариантами…
Теперь из школы – только вместе, на выходных – прогулка тоже вместе, уроки Максим делал сам, но приносил Светлячку на проверку. Не забыл поздравить на день рождения, принес красивую шкатулку, деревянную, резную, подарил перед уроками, дождавшись, пока Света выйдет из раздевалки.
— Откуда, Максим? — покраснела она, чувствуя, что все на них смотрят.
— Да так... Думаешь, украл? Нет, не волнуйся. Ну, бери что ли! — улыбнулся он и тут, на миг оглянувшись, вдруг обхватил Светкино лицо руками, нежно притянул к себе и поцеловал.
Марина замерла на лестнице, Егор окликнул ее, что–то говорил, но она не слушала. Стало вдруг так обидно, будто твою игрушку отдали другому ребенку. Нет, Макс плохой, нахальный и беспринципный тип, но… Но терять его было досадно…
— Ты чего? Мариш, пойдем, география же сейчас, контрольная! — Егор дергал девушку за плечо. Та скинула его руку и быстро зашагала прочь.
— Ну и что?! — бросила она. — Я в отличницы не рвусь, других дел полно. А ты иди, Егор, иди! Выслуживайся!
Парень покраснел, вдохнул побольше воздуха, хотел что–то крикнуть, но передумал, махнул рукой и пошел вслед за расстроенной чем–то Мариной…
Поцелуй был быстрым, каким–то мокро–смазанным. Света неловко выставила губы, потом отпрянула, залепила Максу пощечину и убежала в класс.
Кто –то пошутил, мол, жирокомбинат дал дёру. Максим, услышал это, развернулся, нашел говорившего и, подойдя, ударил его кулаком в живот. Выскочка задохнулся, сложился пополам, осел на пол. Потом, чуть придя в себя, выпрямился, замахал кулаками, но Максим только сплюнул и ушел…
Лежа вечером под одеялом и слушая, как храпит отец, он улыбался. Вспомнив, как целовались со Светкой после школы, охнул, сжал кулаки, прогоняя возбуждение. Было приятно. Пускай Светлана только испытательный полигон, она – ступенька на пути к Маринке, тем более что та видела Максову шалость перед уроками и теперь наверняка ревнует. Но Светлячок и сама по себе конфетка, которую стоит попробовать. Знакомый Максима, Шурик, опытный в вопросах сердечных дел, говорил, что все женщины одинаковые. Оболочки разные, а по сути – один и тот же зефир. Ну вот Макс теперь и проверит, так ли это…
Света подаренную шкатулку никому из домочадцев не показала, спрятала на полке в шкафу, прикрыв старыми кофтами. Доставала только вечером, когда все уже спали, открывала, гладила резную поверхность, рассматривала узоры. Максим специально для неё это принес! Для своего Светлячка!.. А потом вспоминался поцелуй. Тогда внизу живота начинало щекотать, лицу становилось жарко, а губы расплывались в улыбке…
Шкатулка раньше принадлежала Максимовой матери. Там она хранила свои нехитрые богатства – пару золотых сережек, серебряную цепочку и перстенёк. Всё это давно продал отец, а шкатулку бросил в сарае на полке. Максим увидел ее там случайно, почистил, покрыл свежим слоем лака, подклеил, и вот, Светочка у него в полной власти. Теперь можно чуток еще с ней поиграть, а потом к Марине отправляться. Та, поди, уж локти кусает, что такого парня потеряла…
Мать Светланы, Евдокия, зная, что о Максе ходит по поселку дурная слава, ухажёра гоняла, но он не обращал на нее никакого внимания. Если надоедливая муха крутится вокруг тебя, ее можно прихлопнуть, а можно просто отогнать, не марая рук. Так и с тетей Дуней – отодвинул в сторону и пошел себе дальше, а она пусть там жужжит, трепещет своими облезлыми крыльями. Отец же, Фёдор, вообще считал, что молодежь сама разберется, кому с кем быть.
— Ей уж скоро в институт, пусть своей головой думает! — пожимал он плечами, отмахиваясь от причитаний жены. — Дунь, ну дай девке нагуляться, вишь, как расцвела!
— И то правда… — вздыхала Евдокия. Такой счастливой она дочку давно не видела…
… Марина, положив ручку на стол и не замечая окриков учителя, смотрела в окно. Там, на школьном дворе, стоя совсем близко друг к другу, смеялись о чем–то Света и Максим. Они только что сдали выпускные экзамены, а Маринка сидела в душном кабинете, потому что за последнее время очень отстала и теперь исправляла свои двойки. Сегодня сдавали литературу, нужно было написать сочинение, но строчки почему–то плавали перед глазами, результат был уже не важен. Отвернувшись и глядя в окно, Марина наблюдала прохаживающихся по тротуару Макса со Светой.
Ничего особенного, просто гуляют после экзамена…
— Марина! Да что ты будешь делать с ней! Яковлева, проснись же! — в который раз позвала ее педагог.
Егор, сидевший рядом, чуть толкнул девчонку локтем. Та обернулась.
— Чего тебе? Отстань.
— Яковлева! Ты в себе вообще? Выйди из класса. Всё, ставлю «тройку» в четверти. Иди.
Девушка равнодушно пожала плечами, собрала вещи и ушла.
Егор, извинившись, выбежал вслед за ней.
— Марина! Чего ты? — он догнал ее уже на лестнице.
— Ничего. Я же сказала, отвяжись. Знаешь, я вот раньше не замечала, а ты такой слабак… Помнишь тот случай с ножиком? Ты струсил, просто сдался, хотя знал, что вещь не простая, для отца ценная. Но ты же у нас выше драк. Я вообще сомневаюсь, получится ли из тебя мужчина. Ты весь такой осторожненький, мягкотелый, уступчивый. Тебя всегда будут принижать, а ты терпеть. Ты за мной больше не ходи, слышишь? Хватит.
Егор растерянно слушал, а потом, вдруг догадавшись, сложив кусочки картинки, посерьезнел, отступил на шаг.
— Аааа, вот в чем дело… Макс на другую запал, а ты уж вся занервничала, да? Как же, ты же у нас красотка, а он на толстуху свое внимание переметнул… Жалеешь? Упустила? Да ты пойми, ты для него вещь, которой надо обладать. Наиграется, выкинет на помойку. Светка эта тоже уши развесила, а ведь в беду попадет! Максим просто хищник, берущий то, что хочет. Он и по головам пойдет, если надо будет, и тебя предаст!
— Может, я хочу, чтобы мной обладали, а не в рот заглядывали, ожидая поручений! Я хочу видеть рядом с собой сильного парня, а не слабачка нерешительного. Я–то раньше тебя защищала, жалела, а теперь понимаю, что для мужчины это унизительно. Если ты этого не понимаешь, так и не ходи за мной, понял?!..
… Максима забрали в армию осенью. Учиться он не хотел, болтался по поселку, подрабатывал, маялся пустотой. Света ему надоела, он бы и рад прогнать ее, да было как–то жалко. Так жалеют старики потертые шубы. И не нужна уже, и выкинуть боязно, вдруг еще пригодится…
Оставалось последняя неделя перед службой, когда можно взять себе в коллекцию Маринку. Но та уехала к родне под Звенигород.
Макс, взяв у отца денег, потолкался на рынке, купил зеркальце закрывающееся, точно ракушка, бусы и шарфик, сложил всё в рюкзак и пошел на станцию. Света догнала его уже у касс.
— Максюша! — позвала она. Макса раздражала такая кличка, но он терпел, пока не получил от Светки её всю, целиком, а потом охладел. Надоела игрушка, приелась, прошла испытания, ну и дело с концом. Девушка таскала Максиму пирожки, сюсюкала с ним, мешая быть главным. Вроде бы раболепно преклонялась, но делала это так противно, будто и не мужик Максим вовсе, а так, юродивый, с ним только жалостливо и разговаривать…
— А, это ты… Привет. Я же просил называть меня нормально. Забыла?
— Извини. А ты куда? Разве мы сегодня на пляж не идем? — К лету Света чуть похудела и теперь готовилась похвастаться перед Максимом новым купальником. — Вода, говорят, очень хорошая сегодня…
— Уезжаю я, Света. К тетке. Вернусь ближе к призыву. Так что иди без меня.
— Почему? Что случилось? Может, помощь нужна? Давай вместе поедем, а? Заболела она?
— Кто? — не понял Максим.
— Тетя, конечно.
— Да, ухаживать надо, а некому… — протянул Макс.
— Так я могу! Мы же теперь вроде семья, да? Мы же не чужие, а значит…
— Свет, ты глаза–то разуй! — усмехнулся Максим. — Какая семья? Ты же гулящая, как такую в жены брать! Ты же не постеснялась, ты… Эх, даже говорить не хочу. Не прошла ты проверку. Уходи, у меня электричка. Ну что ты ревешь?! Сама виновата, ну какому мужчине такая нужна?!
— Я думала, что тебе… — Светлана побледнела, в глазах стало темнеть, будто солнце выключили.
— Свет, вот не надо этих сцен, ладно? А ну пусти! — скинул он со своего плеча руку девушки. — Бывай!
Он вошел в тамбур электрички, повернулся, увидел, как к Светке бежит какая–то женщина, хлопает ее по щекам, усаживает на лавку. Ничего! Он, в конце концов, ей ничего не обещал. Пусть живет своим умом! Выкарабкается…
…Марина выпрямилась, стряхнула с подола платья землю, потерла руки и, приподняла брови.
— Привет, Мариш. А я вот мимо проезжал, дай, думаю, навещу. А то забирают меня в армию, не свидимся может уже. Как дела? Ты тут надолго? Погуляем?
Девушка улыбнулась.
— Что, Светочка от ворот поворот дала? Ты думаешь, я не понимаю, что ты с ней роман закрутил только из–за меня? Не жалко девчонку? Я ей хотела все объяснить, но она и слушать не стала, всё твердила, что ты ее любишь…
— Ой, не напоминай мне о ней! Такую сцену мне устроила на станции, противно! И почему вы, женщины, считаете, что можете вот так пришить к себе мужчину?! Светка много себе напридумывала, но ты же поняла, что я лучше Егора, так ведь? Я могу взять, что захочу, а он только подбирает остатки. Я сам решаю, с кем и где мне быть, а он плетется за сильными, кланяется. А вот, кстати, его ножик, взял, мало ли, пригодится. Тогда все по–честному было, я победил. Он проиграл. Нож – приз.
— А я? Тоже приз? — поднимая с земли вилы, спросила Марина. — За какие ж такие твои заслуги, а?
— А за то, что не червяк я, как Егор твой, я медведь, — вспомнил Максим отцовские слова. — Такого зверя любой охотник побаивается. А кто со мной будет, бед не узнает никогда. Марин! Маринка, ну дай поцелую, соскучился я! — Макс открыл калитку, пошел, раскинув руки, к девчонке, но та, выставив вилы перед собой, усмехнулась.
— А я со зверьми не вожусь. Я с людьми больше, знаешь ли… Иди в берлогу, там тебе место.
— Марин, обиделась, вижу! Прости, дай вину замолить. Ведь самой счастливой сделаю!
— Уходи, Максим. Противно даже! Уходи!
Она наставила на гостя вилы и шагнула вперед. Потом сделала еще шаг. Максим стоял на месте, даже не дрогнул. Он понимал, что Марина никогда не решится ударить его.
Поняв, что проиграла, девчонка бросила инструмент и убежала в дом. Скоро оттуда послышались голоса, на крыльцо вышел Маринин дядя. Максим с удивлением разглядел у него в руках ружье.
— Лёва! Не надо, Лёва! — хватала мужа за руки тетя Катя. — Заряжено же! Господи!
— Так на зверя и ходят. С патронами. Уходи, парень, пока я в тебе лишнее отверстие не сделал. Ну! — Лев Кириллович прицелился.
— Вы больной? — спросил Максим, отступив на шаг. — Да вам надо в больницу! Эй, Марина, вызывай врача!
Дядя Лёва больше ждать не стал. Двор огласил громкий, похожий на гром, звук выстрела. Макс пригнулся, рванул в сторону. Из соседних домов стали выглядывать люди.
Парень выругался и быстро зашагал по улице, держась за ухо. Пуля чуть задела мочку, чудом не пробив шею.
— Дядя Лёва, что вы наделали?! — выскочила на крыльцо Марина.
— Я на охоте был. Зверя отпустил, он какой–то больной, может, бешенство…
Максим тогда, наверное, впервые почувствовав силу другого. Отец его жалел, соседи просто презирали, но связываться боялись, мать, пока была жива, с ним не справлялась… А тут ружьё…
Рука была липкой от засохшей крови, внутри все кипело.
Макс, остановившись, пнул урну у лавочек, та упала, выплюнув на асфальт мусор. Обернулись прохожие, засвистел милиционер. Макс припустил бегом к станции.
Он плакал. Впервые за много лет, впервые после смерти мамы он плакал. Он не богатырь, а всего лишь червяк, пресмыкающееся, он думал, что правит всем миром, но мир пустил в него пулю…
Скоро Максим уехал, став солдатом. Отец, продрав глаза и увидев, что сын с рюкзаком стоит у зеркала в комнате, скривился.
— Максимушка, я тебя провожать не пойду, голова что–то… Ну ты давай там, служи хорошо, понял? Как мужик!
— Как ты? — тихо спросил, повернувшись, парень.
— Да! Вот точно ты как сказал сейчас! Как я! Червяков там дави, не забывай. Их что–то много развелось. А ты дави! Прямо сапогом!
— Замолчи, батя. Ты сам червяк. Замолчи!
Максим ушел, хлопнув дверью. Не оглянулся…
…На присягу отец не приехал. Макс искал его глазами, искал Марину, Свету, – хоть кого–то, кому писал письма, но никого не было…
Отслужив, он вернулся домой немного другим – чуть притихшим, возмужавшем, но как будто погасли огни в глазах. Она разучился чего–то хотеть. Выполнять приказы стало так легко и понятно, а жизнь по расписанию, до ломоты в костях, до сведенных судорогой мышц, просто не оставляла места раздумьям, что бы такого получить, отобрав у другого.
— Макс? — услышал парень оклик Егора. — Вернулся?
Максим кивнул.
— Понятно.
Егор отвернулся, пошел прочь. Все как будто отводили глаза, не желали смотреть на вернувшегося бойца. Соседи закрыли окна шторами, когда Максим кивнул им с улицы, знакомые девчонки, стайкой идущие куда–то, юркнули в сторону, даже не улыбнулись…
— Батя! Вернулся я, батя! — Максим зашел в дом, положил рюкзак на пол, увидел сидящего на кровати отца. — Ну, встречай!
— Прочь пошёл. — Михаил отвернулся. — Нет у тебя тут дома.
— Пап, ты что?! Да что стряслось?! Прокаженный я что ли? А ну говори! — он рывком повернул отца к себе.
— Света на себя руки наложила. Ты виноват. Ты! Ты! Ты!!! — отец вдруг ударил Макса по лицу. Сын отшатнулся, но устоял.
— Как так?.. Она… Она… — сказать это было страшно. Услышать еще ужаснее.
— Жива. Глупая, на кого она позарилась… Кого я вырастил!.. Максим?! Кого! А у нее мальчонка родился, внучок мой… Но ты его не будешь воспитывать, слышишь! Не дам!
Максим потер лицо руками, подошел к раковине, вылил на голову ковш воды. В черепной коробке гудело, будто включили мотор и всё прибавляли силу вращения турбины. Скоро это стало невыносимо, Макс застонал.
— Так ты сам говорил, что мир – это червяки, а я медведь. Помнишь? Ты разрешил брать, что я хочу. Мама ругалась, а ты ее одергивал, говорил, что я сильный, у меня право есть…
— Помню. Не научил любоваться издалека, моя вина. Но я искупил. Я всё искупил. А тебе ещё с этим жить. Я Светке все отписал – дом, деньги, что на сберкнижке. Все её. А ты бы уехал, а? Не нужен ты здесь.
— Марина что? Где она?
— Зачем тебе?
— Попрощаться хочу, — ответил Макс. Если тебя гонит отец, это конец. Это точка невозврата. Всё.
— Марина уехала. Не знаю, куда.
— Хорошо…
… Егор нашел Максима на задах авторемонтной мастерской. Тот сидел, прислонившись к стене и сжимая в руке нож, тот самый, трофейный, с бегущей лисицей.
Три часа назад Максим ходил к Светлане, хотел поговорить, но она прогнала его. Он видел лежащего в коляске сына, но ему не позволили подойти. Света, похудевшая, бледная, с такой ненавистью смотрела на бывшего ухажера, что, кажется, могла бы просто убить его взглядом.
Она прогнала его со двора как бешеную собаку…
— Макс! Макс, ты что наделал?! Ты что натворил, глупый?! — Егор тряс парня за плечи, хлопал по щекам. — Ты что с собой сотворил?
— Ничего. Не ори, — открыв глаза, усмехнулся Макс. От него пахло спиртным, язык заплетался. — Я, понимаешь, не смог… Хотел, а вот не смог… На, держи, твой.
Он бросил на колени Егора нож, отвернулся, сжался комком и затих, тяжело дыша.
— Слышь… Ну надо как–то дальше жить. Хватит валяться, пойдем домой!
— Батя не пускает. Ха! Папаша родной на порог не пускает, вот оно как. Господи, и что я вернулся? Что спешил? Чего ты мне не написал про Свету? — рыкнул Макс, развернулся и схватил Егора за воротник рубашки. — Трудно было?
— Она запретила.
— Понятно… А я ведь ей даже не изменял… Смешно, правда? Ни разу… Смотри, луна танцует… На Светку похожа… — Макс пьяно улыбнулся, потом махнул на небо рукой, погрозил кулаком. — Уйди, не маячь перед глазами!
— Нормально все будет. Нормально, я тебе говорю. Было и прошло, — Егор с трудом поставил на ноги Максима, перевалил его руку себе на плечо. — Дальше надо жить, на то и дано оно, это «дальше», чтобы исправлять ошибки. Ко мне пойдем тогда. Отоспишься, решим, что делать…
Егор притащил полусонного Максима к себе домой, уложил на кровать. Тот всю ночь стонал и ругался на кого–то, потом звал Свету и просил у нее прощения…
Утром Его растолкал гостя, велел идти умываться и садиться за стол. Родители, уходя на работу, удивленно смотрели на спящего Макса. Егор велел им молчать и не будить парня.
На столе уже стояли тарелки с кашей, нарезанная кружочками колбаса, кусок нежно–желтого, чуть подтаявшего масла. На плите закипал чайник.
— Ты меня завтраком, что ли, собрался кормить? — усмехнулся Максим. — Ты меня?
— А что такое?
— Да я ж тебя, как таракана, в детстве давил. Ты ж мне все отдавал, что я захочу… Неужели ты такой мягкотелый, а? Неужели вообще себя не ценишь?!
Егор, резавший свежий, только что из булочной, хлеб, выпрямился, задумчиво поглядел на Максима, потом ответил:
— Ну отчего же, ценю. Я вот учусь, работаю, с Мариной поженимся скоро. Ну что старое вспоминать?..
— Чего? На Маринке?! Жениться собрался? Да ты ж мизинца ее не стоишь! Да она ж тебя все детство опекала. Ааа! Ты себе мамочку нашел новую, да? Мало одной, теперь вторую, да?
Егор ударил его неожиданно, не сильно, но чувствительно. По скуле разлилась боль, во рту появился вкус крови. Макс выплюнул на пол отломанный зуб, чертыхнулся, сжал кулаки и попер тараном на обидчика. Но споткнулся о коврик, упал на колени и еще раз выругался.
— Сейчас ты поешь и уйдешь. Понял? И никогда больше в моей жизни не появляйся. В нашей с Мариной жизни. Ты был никто и им же и остался. Сильный, глупый и одинокий. Не сомневаюсь, что ты возьмешь в этой жизни всё, что захочешь – нахрапом, хитростью, наглым своим умишком. Только с людьми так нельзя. Их можно заставить быть с тобой, но полюбить тебя – нет. Вот Светка тебя любила, теперь локти кусай. И без нее, и без ребенка остался.
Егор схватил с вешалки пиджак и ушел, захлопнув дверь.
Макс видел, как он идет по двору, как открывает калитку и с силой хлопает ею.
— Жених… — процедил сквозь зубы парень и, сев за стол, стал завтракать…
… Макс уехал в тот же день. В соседнем городе у него были знакомые, такие же дембеля, как и он. У них и стал жить. Ребята подобрались рукастые, смекалистые и рисковые. Устроились на работу в автомастерскую, благо на службе уже кое–чему научились, потом окончили курсы, по ночам в старом гараже тайком чинили машины знакомых, беря за услуги умеренную плату.
Подсобрав приличную сумму, Максим купил билет на электричку, доехал до родного поселка и, подойдя к Светиной калитке, остановился, наблюдая как мальчишка лет пяти ковыряется на крыльце с щенками, тискает их, тормошит. Ребенок смеялся, щенки пищали и дрыгали на весу ножками, но вдруг из конуры выскочила собака. Макс не знал ее, видимо, завели уже после его отъезда. Животное, зарычав, стало подбираться к мальчонке, тот, испуганно глядя на нее, завалился набок, придавив одного щенка. Тот взвизгнул, собака бросилась на обидчика ее детенышей. Максим сам не помнил, как оказался на крыльце, как, схватив рычащее животное, отбросил его далеко к забору, а мальчишку затолкал в дом и захлопнул дверь. Сам зайти не успел, собака, защищая разбегающееся потомство, бросилась Максу на спину, вцепилась зубами в плечо.
Перед глазами заплясали красные огоньки, потом всё вспыхнуло, залилось багрянцем, медленно погасло. Макс осел на деревянный пол крылечка, попробовал закричать, но потом вспомнил, что за дверью мальчишка, он испугается… И тогда просто свернулся комком, закрывая голову руками…
Яркий свет ударил в глаза. Парень прищурился, скривился. Потом, чуть повернув голову, увидел сидящую рядом с кроватью Светку. Она спала.
Максим закашлялся, плечо прострелила острая боль.
— Проснулся? — вскочила Светлана. — Я сейчас врача позову, ты не двигайся только!
— Погоди, сядь, — Максим показал глазами на одеяло. Света послушно примостилась на краешке кровати. — Что там мальчик? Цел?
— Да. Спасибо тебе, Я Коле столько раз говорила, чтобы щенков не трогал! А он берет их и берет! А Райка, ну собака, она добрая. Мы ее подобрали недалеко от карьера. Ее мучил кто–то, щенков тогда не нашли, видимо. их уже… — Света смутилась.
— Я понял, — кивнул парень.
— Так вот, она теперь никого к новым деткам не подпускает… Коля сильно испугался, но… Но он хочет увидеть тебя… Теперь только и разговоры, что о дяде–силаче…
Светлана отвела глаза, вздохнула.
— Ну и что ты? Разрешишь? — тихо спросил Максим. — Свет, я приехал прощения попросить. Если не мил, уеду обратно, не вопрос…
Сын Николай – не вещь, его нельзя купить, взять силой, заставить быть твоим, слушаться и гордиться… Он должен сам этого захотеть. И Света… Они с Максом словно поменялись ролями – теперь она решает, будет ли он при ней, а ему остается только ждать…
— Я не знаю… Мне надо подумать…
Пока Макс лежал в больнице, Света носила ему еду, иногда рассказывала что–нибудь о Коле, показывала его рисунки.
— А кто это такой квадратный? — ткнул пальцем в фигурку на картинке Максим.
— Это ты. Коля сказал, что ты богатырь. Ждет тебя, хочет перенять волшебную силу…
Парень горько усмехнулся…
… Максим пришел к ним в гости через месяц, осторожно постучался в дверь, держа в одной руке цветы, в другой – купленную сыну машинку.
Коля выскочил на крыльцо, чуть не сбив гостя с ног.
— Дядя Максим пришёл! Мама! — закричал он, запрыгал, захлопал в ладоши…
Они пообедали и пошли гулять, Коля волочил за собой привязанную за веревочку машинку, а Максим прислушивался к новым, невероятным ощущениям, каково это – быть отцом…
Папой мальчик назовет Макса позднее, когда Света это позволит…
… — Коля, откуда у тебя этот солдатик? — Максим вынул из–под подушки сына фигурку.
— Это мой, — отвернувшись, ответил Николай. — Я его спрятал.
— Зачем?
— Чтобы мама не видела. Папа, ты мне друг?
— Друг.
— Тогда скажу. Я хотел этого солдатика, у Славки Чернышева отобрал, а мама ругалась, велела мне его отдать обратно. А я не отдал. И Славке велел сказать, что отдал, а то побью его. Мама, если найдет, будет ругаться. Не говори ей.
Максим, положив игрушку, грустно покачал головой.
— Мы сейчас вместе пойдем и отдадим солдатика мальчику.
— Нет!
— Да. Ни одной вещью нельзя обладать насильно, ни всё, что тебе нравится, должно быть у тебя. Достаточно просто того, что это есть в мире рядом с тобой.
— Я не понимаю! — насупился Коля.
— Ну тогда так – есть твоё, есть чужое. Даже если ты побил бы Славку, то солдатик был бы его, а ты стал бы вором и хулиганом. Ты бы не победил, сынок, а стал плохим.
— И тогда ты ушел бы от меня? — испуганно спросил Николай.
— Нет, я никогда от тебя не уйду. Я постараюсь помочь тебе стать хорошим… и себе… — тихо ответил Максим…