Провинциальная цензура 1920-х гг. на примере Саратова
Посмотрим на процесс печати глазами саратовского литератора и опишем те утомительные «круги ада», сопровождающие процесс книгоиздания, которые автору предстояло проходить в первой трети прошлого века. Чаще всего именно на подающего рукопись была возложена не только стоимость издания книги, но и оплата услуг цензора, что в итоге делало процесс печати значительно более затратным.
Итак, вы - саратовский автор 1920-х годов. Как вы понимаете, в провинции немного денег для удовлетворения творческих и идейных амбиций. Культурная жизнь поддерживается либо усилиями заинтересованных «спонсоров», либо с помощью обязательных отчислений из членских взносов профсоюзов (а среди них есть и разоряющиеся). Компетентные люди в Москве не станут испытывать прилив гордости от того, что в провинции появились энтузиасты советского книгопечатания. Вплоть до конца 1920-х годов, в условиях постоянных споров не только о судьбах художественной литературы, но и о школьной программе на всех ее уровнях, даже десятистраничные учебные пособия рекомендовалось закупать в столице. Отношение к периферии исчерпывающе описывается тем, что право выполнить заказ на печать бланков железнодорожных билетов для саратовцев (а это почти пятая часть всей прибыли саратовских типографий того времени) нужно было отстаивать, так как работу с бланками хотели отдать московскому агентству «Транспечать».
Таким образом, если ваша тема не признана приоритетной для государства (а попасть в список приоритетных было нелегко), за рукопись придется заплатить. После денежной реформы полистный сбор за просмотр цензором 40 000 знаков текста стоит рубль и пятьдесят копеек золотом. За один акт пьесы заплатите еще больше – три рубля. Логика проста: в губернии, где еще не ликвидирована неграмотность, читателя найти труднее, чем зрителя, реальный кассовый сбор можно ожидать в театре и кино. Учитывая, что вердикт, вынесенный по предлагаемой к печати книге, может быть отрицательным, высокие порывы души автора обречены на некоторое метание в плену материи.
Если вы живете в Саратове, вам повезло, например, в сравнении с автором из села Ключи, так как он оказывается на ступень ниже в длинной лестнице бюрократической волокиты.
Венец труда и сладостных мук творчества – разрешительная карточка для типографии, в которой черным по белому написано, что книга допущена к печати. Здесь начинается самое интересное. На этом этапе вы благополучно миновали государственное крыло цензуры, но еще не видели, что такое цензура партийная. В процесс имеет право вмешаться сотрудник Агитационно-пропагандистского отдела партии и запретить решение, вынесенное ранее Гублитом.
При таком двойном контроле вы теряете колоссальное количество времени, если заново собираете визы у цензоров. Чуть ли не каждый исполняющий обязанности цензора в провинции работает по совместительству, не на единственном рабочем месте (причина – не только финансовый, но и кадровый дефицит первых советских лет). Вашу рукопись снова держат подолгу: в строящемся государстве полно других культурных задач, не только же вас читать.
Вполне возможно, вы столкнетесь и с тем, что называлось в те годы «затоваренностью»: книгу в издательстве поставят в очередь, растягивающуюся из-за технических возможностей типографий и дефицита бумаги на месяцы, если не на годы. Саратовское государственное издательство в 1926 году, например, имело очередь из заказов, но не справлялось с работой, показывало регулярную убыточность, доходящую до 36 тысяч рублей в месяц. Его сотрудники переводились на неполный рабочий день, а профсоюз печатников считался одним из наименее благополучных по городу.
Но не все так мрачно. Строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения. Циркуляры в провинцию шли долго, в своих обязанностях цензоры разбирались не сразу, поэтому в период НЭПа на периферию полетели первые свободные «ласточки»: авторы, осведомленные о малой компетентности губернских цензоров, банально пользовались ею. Так, в отдаленных населенных пунктах книга могла выйти несколько быстрее, с пропуском отдельных цензорских виз, потому что местного литературного функционера не проинструктировали должным образом. Понятно, что скорость книгоизданию придавало наличие нужных социальных связей и рекомендаций авторитетных людей.
Но существовал и список безусловно вычеркиваемых тем, при освещении которых автору оказались бы бесполезны любые связи. В 1923 году запрещалось упоминать экспорт хлеба, концессии, выдачу части заработной платы облигациями. В 1926 году нельзя было описывать бандитские налеты на поезда, обсуждать сведения о внешней торговле. В 1927 году запретными темами считались неблагоприятные виды на урожай и добыча платины.
Таким образом, два серьезных барьера мешали саратовским авторам – издание книги было недешевым и долгим процессом, обремененным многоступенчатостью цензуры. В поздние годы существования СССР ситуация изменилась: cложилась система, позволяющая поддерживать региональную печать. Но этот цикл завершен: издание саратовской книги не займет так много времени, как прежде, но оно снова обходится дорого, осуществляется за счет автора, и часто – таким же скромным тиражом, как и в 1920-е годы.