НЕ ПРОСТО СТОРОЖ
Ближе к вечеру полетел снег. Не так, чтобы очень сильный, но такой, что присыпал землю тонким слоем и сделал всё вокруг очень светлым. Машины прорезали тёмные колеи по поверхности снега, а люди оставляли на тротуаре свои следы. Михаил Иванович не спеша возвращался с работы и почему-то испытывал радостные эмоции, которые последнее время его посещали не часто. Он свернул в частную улочку, где обычно в такие вечера слишком темно, но сегодня как-будто Господь просветил перед ним путь, чтобы ему было спокойней дойти до своего жилища. Михаил Иванович жил в церкви, в доме молитвы, в специальной комнатке для дежурных. Эта комнатка была его кельей, маленьким убежищем, которого вполне хватало для пожилого и очень скромного по жизни мужчины. Он даже не мог вспомнить, сколько уже прошло со времени его заселения в это жилище. Пожалуй, что не меньше десяти. Десять лет назад Михаил Иванович взял на себя роль дежурного сторожа и таким образом освободил остальных верующих от необходимости выстраивать графики дежурств и выкраивать время, отрываясь от домашнего уюта. И служителям церкви он облегчил участь, чтобы им не приходилось чуть-чуть надавливать на совесть остальным, призывая их к жертвенности ради сохранности дома молитвы. Тогда, десять лет назад, дом ещё отапливался углём и дровами, и в обязанности дежурного входило и это занятие. За последние годы систему отопления переделали на газ и обязанности Михаила Ивановича немного уменьшились. Он любил свою церковь и для него даже такой бытовой труд был делом приятным. Остальным посетителям церкви даже казалось, что всё в доме происходит само собой, сами вкручиваются перегоревшие лампочки, стрижётся газон вокруг палисадника, вывозится мусор из бака. Для всех это было очень удобно, дом всегда был присмотрен, аккуратно ухожен и готов к принятию посетителей. Михаил Иванович никогда и не просил для себя особой благодарности, это было его служением, воплощением его искренности перед Спасителем, его нереализованной любовью ко всему, что он считал принадлежащим Богу. Он жил внутри этого богослужебного здания не потому, что ему больше негде было жить, а потому, что он принял это дело от Господа. И постепенно он сросся со стенами дома молитвы, стал его душой, тенью, без которой это здание не может существовать.
Он вошёл во двор церкви и окинул его заботливым взглядом. Потом пошёл и переоделся в рабочую фуфайку и вооружился метлой и лопатой, чтобы почистить территорию от снега. Открыл ворота на улицу и выкатил сани с коробом для вывоза снега из двора. Работа закипела. Михаил Иванович слегка прихрамывал, но работал очень энергично и увлечённо. Иногда он останавливался, чтобы отдышаться, всё-таки ему шестьдесят восемь, а не восемнадцать. И вновь брался за черенок лопаты. Пожалуй, час у него на очистку двора ушёл. Но он в душе стал даже веселей, чем когда пришёл. Снег то был свежий и лёгонький, как летний тополиный пух. Войдя внутрь, он скинул фуфайку и почувствовал, что рубаха на спине порядочно взмокла. Даже и это для него сейчас не беда, братья купили для церкви стиральную машину, утюг и гладильную доску, создав для сторожа почти домашние условия.
Михаил Иванович поужинал и после ужина закинул вещи в стиральную машину. После этого он вошёл в основной богослужебный зал и решил посвятить время молитве.
- Господи! - начал он. - Я снова прихожу к Тебе в молитве. Прости меня, мой Спаситель, пока я чистил снег во дворе Твоего дома, я немного роптал в душе. Ты всё обо мне знаешь. Знаешь, что в душе моей есть остатки горечи и обид на разных людей, с которыми мне приходилось встречаться. Я хочу всех простить так, как простил нас Ты. Я рад, Господи, что нашёл на днях в доме Твоём старую книжку “Не просто плотник”. Это про Тебя, Иисус, Ты помогал Иосифу до времени выхода на Своё служение. И я подумал, Господи, что мне в жизни осталось быть только лишь сторожем этого дома. Я просто сторож, но я стараюсь, Господи, делать всё тщательно, чтобы людям было здесь хорошо. Когда то я хотел гораздо бОльшего служения, хотел проповедовать с кафедры и истолковывать людям Евангелие. Но, видимо, это не моё дело пред Тобой. Значит, я буду делать то, что у меня получается.
Он перестал молиться и вытер рукавом слезинку, которая набежала во время молитвы. Ушёл на кухню и поставил подогреть чайник на плиту. Поразмышлял о делах, какие могут происходить в ближайшие выходные. Завтра суббота и он будет весь день в доме молитвы. Может, конечно, и снег ещё навалить, придётся тогда снова поскрести во дворе и вокруг, приготовив к воскресному утру всё для собрания людей. Он полистал книгу “Не просто плотник” и решил отнести её на место, в библиотеку церкви. Значимую часть из книг, хранящихся там, он уже перечитал за все годы, что прожил здесь. А эта вдруг снова показалась на глаза и очень он был благодарен Богу за эту случайность. То, что он прочитал, заставило его подумать о самом себе и сравнить свои помыслы с чистыми мыслями Спасителя. Почему-то не гнушался Иисус Своего положения, что родился Он в бедной семье и со стороны людей не обрёл особой славы и благодарности. Если и искали Его многие, то только чтобы увидеть чудеса или получить исцеления. А сколько раз порывались разгорячённые фарисеи напасть на Него? А сколько людей, получив желаемое, уходили прочь, позабыв поблагодарить? А вот человеку это очень сложно. И вроде бы уже простил обидчика, а что-то там в душе ещё свербит и остаётся тёмный уголок, в который свет Господень не проникает. И у Михаила Ивановича были такие уголки. Он боролся с ними многие годы жизни, но не всегда выходил победителем. Как он оказался сторожем в доме молитвы? Просто ничего больше в жизни не осталось. Жена была и отвернулась от него, почти как от Иова, когда пришли на того напасти. И сын единственный живёт своей жизнью и об отце не всегда вспоминает. Он, конечно, молится за своих постоянно, иногда обливается слезами в этих воспоминаниях. Но изменить уже это всё не может. И в душе закрадывается мысль, что может и не достаточно чисто во всём поступает. И это побуждает его вновь брать себя в руки и нести своё простое служение по уходу за церковью.
Время уже было позднее, начало девятого, как вдруг зазвонил у Михаила Ивановича телефон. Он вздрогнул даже от звонка, прервавшего его тоскливые размышления.
- Кто это?
- Дядя Миш, здравствуйте, - раздался голос Артёма Тонких, руководителя церковной молодёжи, - извините меня. А Вы в доме сейчас?
- Привет, дорогой мой, - ответил немного повеселевший Михаил Иванович, - дома я, куда ж я могу деться? Я всегда здесь обитаю.
- Вы знаете, у меня к Вам необычный вопрос, - продолжил молодой брат, - а удобно будет, если я к Вам заеду сейчас?
- Ну, заезжай, - улыбнулся сторож, - если дела у тебя какие, конечно, всегда рад тебя видеть.
- Я не один хочу заехать, дядя Миш. Со мной Кристина ещё будет.
- Тогда вообще скрасите моё одиночество, - засмеялся Михаил Иванович. - Хоть со всей молодёжью приезжайте!
- Нет, мы именно вдвоём хотим приехать, - уточнил Артём. - И ещё хотелось бы, чтобы никого в доме точно не было.
- Да сегодня ж пятница, сегодня здесь ничего не будет. И время уж позднее. Ты не хочешь, чтобы ещё свидетели были? Чтоб не помешал никто?
- Ну да, - подтвердил Артём. - Хочу именно с Вами поговорить. В смысле, мы вдвоём хотим.
- Давай-давай, не смущайся, Артёмка, приезжайте. Если и постучит кто, я его не пущу.
Артём отключился, а Михаил Иванович почему-то даже внутренне помолодел от самой мысли, что хотят с ним пообщаться ребята молодые. Знал он прекрасно и Артёма, внука прошлого ещё пресвитера церкви, Григория Максимовича, и девчушку эту, Кристину, которая не так давно появилась в среде молодёжи. Как говорят в среде евангельских верующих, пришла из мира. А Артём, можно сказать, и вырос с самого младенчества среди христиан. Весь путь прошёл, начиная с занятий в воскресной школе и до служения лидера молодёжи. А отец его, Андрей Григорьевич, на сегодняшний день был пастором церкви, которая собиралась в доме молитвы, охраняемом Михаилом Ивановичем. Такая вот выстроилась преемственность в семье служителей. Определённые годы возглавлял церковь Григорий Максимович, а сын его Андрюша руководил молодёжной группой. Теперь Андрей Григорьевич возглавил церковь и предложил руководить молодёжью своему старшему сыну Артёму. У Михаила Ивановича к сожалению не сложились в своё время отношения с Григорием Максимовичем, бывает так. А вот с Андреем, его сыном, когда тот стал пастором, уже получше получалось найти общий язык, и в его бытность и поселился Михаил Иванович в дом как сторож. Артём же, внук уже старого бывшего пастора, совсем по-доброму любил пожилого сторожа и часто советовался с ним по разным мелочам.
Через двадцать минут молодые ребята вошли в комнату сторожа и поздоровались. Михаил Иванович к тому моменту согрел ещё раз чайник и разложил на миске сладости, чтобы не в сухую шёл разговор. Сторож улыбнулся, глянув на раскрасневшиеся щёки его посетителей, от холода ли или от стеснения, он не знал.
- Что, Кристинка, замёрзла? - улыбнулся Михаил Иванович.
- Чуть-чуть.
- Так что ж ты без шапки ходишь?
- Не знаю, - скромно ответила она.
- Оно, конечно, не морозы пока. Кровь у вас молодая. Да и мода, наверно, требует того. - Михаил Иванович показал ребятам на диван, чтобы садились рядышком, а сам сел напротив на стул.
- Вы нас простите, дядя Миш, - начал неуверенно Артём. - Вроде можно было и в другое время поговорить. Но я предположил, что Вы сегодня вечером точно здесь один и так вот решил…
- Правильно решил, - поддержал его сторож. - Я даже немного предполагаю, на какую тему хотите со мной поговорить. Не стесняйтесь, если что.
- Так оно ведь уже и не секрет, что мы с Кристиной немножко дружим, - сказал молодой брат. - и в молодёжи церковной многие о нас догадываются.
- А что ж тут плохого, - с улыбкой сказал Михаил Иванович, - все мы когда-то проходили этот момент. Молодость для того и дана нам Господом, чтобы мы учились, путешествовали, влюблялись и строили планы. Когда тебе уже под семьдесят, как мне, ты уже не сильно думаешь про любовь, больше о здоровье заботишься или о покое. А в ваших летах самое время. А что, у вас какие-то трудности возникли? Я то за вами тоже немножко наблюдаю. Заметил как-то, что Артёмка по-другому стал на Кристинку поглядывать! А? Что застеснялась, сестрёнка? Ладно, не буду вас смущать! Хорошо это.
- Само по себе и правда хорошо, - сказал озабоченно Артём. - Мы уже готовы друг другу довериться. Мне двадцать пять будет, я не мальчишка уже, не готовый к семейной жизни. И Кристина, как мне кажется, очень искренно поверила в Иисуса Христа. Я даже не часто встречал среди сестёр в церкви такую живую веру. А в её обращении к Богу я абсолютно уверен. Она немного стесняется, что люди начинают узнавать о наших планах, а я её ободряю, чтобы она утвердилась, что мои намерения серьёзные и я готов прожить с ней всю мою жизнь.
- В чём же тогда заковыка вышла? - не понял Михаил Иванович. - Если вы оба христиане и любите друг друга, спокойно идите и не смущайтесь! Мало ли что там люди подумают. А может, и не подумают ничего. Насколько я знаю людей в нашем собрании, они даже ждут, когда кто-то из молоденьких ребят свадьбу объявит. Или…
- Понимаете, дядя Миш, - Артём расстегнул верхнюю пуговицу и пересел поудобней, - мы думали, что всё это так и будет. Постепенно объявим всем, что думаем о заключении брака, потом возгласим помолвку… И вдруг возникла недели две назад одна трудность, которую я не могу преодолеть. Я даже не представлял, что именно с этой стороны может произойти проблема. И такая проблема, что мы немного растерялись и чуть не впали в отчаяние. Мне очень жалко Кристину, именно она стала объектом нарекания.
- С чьей же стороны?
- Мои родители сказали, что пока не хотят даже слышать об этом, - Артём совсем раскраснелся. - И я абсолютно не понимаю, в какую сторону мне сейчас идти. Две недели назад мы с Кристиной решили окончательно и торжественно поговорить с моими родителями о нашем желании готовиться к будущей свадьбе. И вдруг… Прямо там за столом, в присутствии моего младшего брата, мама показала такое недовольство, что я сильно опешил. А потом и папа начал сильно намекать, что он, конечно, понимает мои чувства, но видит моё решение в данный момент преждевременным. Хотя, они ведь видели, что я общаюсь с Кристиной больше, чем с остальными, но до этого дня молчали. И как-будто специально оставляли оглашение своего решения на такой торжественный и волнительный для меня и Кристины момент. Я никогда в жизни, дядя Миш, не ссорился со своими родителями, с детства я впитал эту мысль, что Бог ждёт от меня уважения к ним. Я так всегда и старался жить, не потому, что хотел стать молодёжным лидером или в будущем рукоположенным пастором, а просто зная, что этого хочет Бог. И сейчас я переживаю сильнейший кризис в своей жизни. Я как-будто должен разорваться на две части. Или мне теперь уйти со служения молодёжи, или рассориться с родителями, или отвергнуть Кристину! Но она ведь ни в чём не виновата! Ни передо мной, ни перед церковью, ни перед отцом и матерью!
- Ты чаёк то пей, Артёмка, - сказал с тоской Михаил Иванович. - Погоди пока совсем то падать духом… А они причины то какие-то назвали? Не могут же просто так решить…
- Причины очень простые, - сказал с каким-то ожесточением лидер молодёжи, - Кристина пришла из греховного мира. Значит, в юности уже погрешила. И сыну служителя не надо связываться с такой сомнительной сестрой. Вот и все объяснения.
- А это папа или мама сказал?
- Больше даже мама.
- Да-а… - грустно усмехнулся Михаил Иванович. - Нехорошо получается. Не должна же обманывать жена пресвитера церкви…
Артём и Кристина резко посмотрели на пожилого брата и не поняли, что он имел в виду. А он понял, что придётся рассказать молодым нечто из прошлого, что помнят только такие братья как он.
- Эх-х, ребята, - сказал сторож, - никогда бы не захотел я залезать в прошлое, которое уже минуло, но иногда жизнь требует справедливости. В моём возрасте столько всего знаешь, что иногда хочется вытрясти всё это из памяти и смотреть на людей чистыми глазами. То, что я вам сейчас расскажу, может быть тяжёлым для ваших юных ушей, и всё-таки я это сделаю.
- Родители?
- Твоя мама, Артёмка, прежде, чем пришла в церковь, тоже была неверующей. Вернее, её родители были в церкви, и она в детстве ходила с ними. А потом немножко увильнула в сторону и перестала радовать глаз местных христиан. Жила мирской жизнью и от попыток наших пригласить её обратно отказывалась. Видели мы её в городке нашем в компании какого-то молодого человека. Я лично ей говорил: “Евгения, зря ты оставила собрание, ты молоденькая ещё, в жизни не совсем разобралась. Походила бы в молодёжь, поизучала бы Библию, обратилась бы к Богу...” А она отшучивалась тогда: “Дядя Миш, я всё равно там ничего не понимаю. Маленькая ходила, а сейчас повзрослела и пока мне не хочется.” И так несколько раз было. А я знал, что папа твой в молодости ей симпатизировал. Она же красивенькая была. Я с Андрюшкой, твоим папой, тогда тоже разговаривал, он мне тоже исповедовался, что в тайне любит Женечку, а она по миру ходит. Мы даже с ним молились вместе за это. Видишь, какая связь времён и поколений. А потом она однажды вернулась в церковь, только долгое время была очень закрытая и мало с кем общалась. Я знаю лишь, что мальчик тот её бросил и задружил с её подружкой. Может, и надо было ей такое пройти. Слова то, они до нас не очень доходят. Когда она вернулась, мы старались её поддерживать. Даже я ни один раз с ней по целому часу проговаривал. Видишь, братишка, вряд ли причиной недовольства Кристиной кроется в её прошлом неверии.
- Я же говорю, что вижу в Кристине больше веры, чем в остальных сёстрах, - резко сказал Артём. - И у меня тоже есть подозрение, что мирское прошлое – ненастоящая причина. Как-то, ещё весной, мама ко мне подошла и очень ласково начала мне нахваливать Свету Лихачёву. Я тогда просто перевёл разговор в другую тему. А потом ещё раз родители завели такой разговор. Я тогда подумал, неужели они меня решили женить на дочери своих близких друзей. Но возражать опасался, старался сохранять мир. Мы же свободные люди сегодня, не должны же родители в тайне договариваться и решать за нас. Если честно, то я не уверен, что Светка точно верит по-настоящему. Мне всё это не нравится. Получается, Света намекает своей маме, что я ей симпатичен, а та обрабатывает мою маму, чтобы она повлияла на меня. Глупость какая-то! А мне кажется, у Светы в голове одни глупости и мальчики!
- Не сердись, брат, - спокойно сказал Михаил Иванович, - не надо на родителей сердиться. Они в чём-то ошибаются, ты в чём-то не прав. Смотри, что я тебе посоветую. Тебе сейчас нужно прийти в равновесие и поступательно двигаться к твоей цели. Если ты это перед Богом решил, то у тебя всё получится. А задача у тебя с тремя неизвестными. Угодить Богу, реализовать свою любовь к Кристине и не поссориться с родителями. Если ты уйдёшь с молодёжного служения, кому ты что докажешь? Нет, брат, служи и неси свою ответственность перед Ним. Если разругаешься с родителями, можешь потерять и служение и счастье. Наберись решимости и смирения. Господь по прошествии времени восстанавливает справедливость. Поговори отдельно с отцом, но не обвиняй его сразу, а аккуратно, чтобы и в его сердце Господь совершил Свою работу и напомнил ему его прошлое. Можешь и на меня сослаться, меня он уважает, хоть и пастор. А Кристина пусть пока молится за них, тоже нельзя ей погрузиться в обиду и совсем всё растерять. Если вы ни в чём не виноваты, то правда на вашей стороне! А желание родителей через тебя породниться с Лихачёвыми – это их мечтания и ничего больше.
- А я почему-то оскорбилась, дядя Миш, - вступила в разговор девушка. - Я внутри готовилась к такому разговору. Мы с Артёмом хотели всё правильно сделать, чтобы сначала с родителями обсудить. Вы знаете, мы с моей мамой уже тоже встречались. И она Артёма очень хорошо приняла, хоть она и неверующая. Мне обидно очень стало и за церковь даже... Но я попробую Ваш совет послушать. Моя обида ничего здесь не решит, а только испортит. Может, хорошо, что мы к Вам пришли и Вы нас останавливаете от глупостей. Просто сложней стало церковь воспринимать.
- Эх, Кристинка, чистая душа, - улыбнулся Михаил Иванович. - Ты по жизни ещё столько обид переживёшь, что эту забудешь совсем. Вот посмотри на меня. Ты думаешь, что со мной всегда хорошо люди в церкви обходились? А я? Всегда ли был чист по отношению к другим? Господь нас учит настоящей справедливости, той, которая у Него считается подлинной. Мы эту правду Его лишь спустя годы начинаем понимать, из чего она состоит. Требует наше сердце всего здесь и сейчас, немедленно, чтобы всё, чего я только ни пожелаю, сразу ложилось мне в руки. И если на пути моём встанет кто-то, я возненавидеть его могу. А за что? Только за то, что он моей нужды не понимает? Нет, ребята, я верю, что в вашей ситуации вы как раз сможете преодолеть это. Послушайте старого брата во Христе. Я ведь тоже немало в душе ношу воспоминаний и не всегда они согревают моё сердце. Я ведь был диаконом этой общины и заведовал многими вопросами здесь. Была и супруга у меня и сын возрастал на наших руках. А сейчас то я не так ведь живу. Растерял многое по пути и где-то сам виноват был, и кого мне сейчас винить.
- Вы диаконом были? - спросил Артём.
- В бытность ещё твоего деда, - сказал Михаил Иванович. - На моих глазах отец твой поднялся из мальчишки несмышлёного до пресвитера церкви. И маму твою я ведь вернул в нормальное состояние и ободрил её, чтобы не пряталась она и не тосковала по причине своего отхода от веры и церкви. И свадьбу их помню, как вчера это было. Я и заведовал всем приготовлением к брачному пиру в этом доме.
- А почему так вышло, что сейчас Вы просто за домом следите? - не понял Артём. - Мне кажется, многие люди Вас очень уважают и идут к Вам за советом. Видите, даже мы, молодые, у Вас спрашиваем, как нам поступить.
- И я натворил ошибок, Артёмка, и не всегда мог мирно решать свои обиды. Хотел иногда доказать, что во всём прав, что несправедливо меня в чём-то подозревают. Боролся-боролся и доборолся до полного измождения. И понял, что правда не всегда в противостоянии отстаивается.
- Так Вы рукоположены?
- Был и рукоположен, - проговорил сторож. - А потом сам на время попросил себе академический отпуск. Да так и остался в нём… Но я не жалею. Служить Господу можно разными способами. Я помогаю людям, слежу за домом молитвы. В этом теперь моё духовное счастье.
- Вы говорите, что у вас жена была, - спросила Кристина, - а с ней что стало?
- Я и её потерял из виду во время своих переживаний, - констатировал сторож. - Почти как Иов. Каждый год по нескольку раз звоню ей, поздравляю с праздниками, спрашиваю про здоровье…
- Жалко так, - с горечью произнесла Кристина. - Мне кажется, Вы такой мирный и добрый человек. Почему она вас оставила в таком одиночестве?
- Она тоже живёт одна. И брак наш мы не расторгали. Я верю, что однажды мы вернёмся друг ко другу, много лет я жду этого часа. Вот и не хочу я, чтобы вы прошли тем же путём. А тем более от церкви отказались, от Божией воли. Что бы ни случилось со мной в жизни, этого я старался не оставлять.
- Спасибо, дядя Миш, - сказала Кристина. - Я за вас тоже молиться буду. Вот прямо сейчас я что-то внутри почувствовала, что Ваши слова мне в сердце вошли. И даже обида моя отошла немного. И я вдруг подумала, что это, наверно, я сама виновата, что Артёмины родители на меня так стали смотреть. Я недавно, абсолютно без задней мысли, спросила у пастора, почему дядя Миша наш не диакон в нашей церкви. То есть, про Вас спросила. Он мне ничего не ответил, но после этого стал как-то сторониться меня. Я Артёму это даже не говорила, он не знает.
- Спасибо, сестрёнка, за заботу и доверие, - сказал Михаил Иванович. - Но лучше, конечно, вам, молодым, не лезть в историю прошлого. Потому в своё время и я отступился и не стал отстаивать справедливость, что не хотел повредить церкви. Я натворил ошибок, братья натворили… Надо, чтобы на каком-то звене это остановилось. Я решил, что... пусть на мне остановится. Простите меня, ребята, не хочу я ваши юные души нагружать тяжёлыми воспоминаниями. Если молиться за меня будете, самое лучшее для меня сделаете. Хорошо?
Михаил Иванович смотрел на своих юных гостей вопрошающим взглядом, а они смотрели на него. Видно было, что очень им хотелось услышать его печальную историю, но одновременно они согласны были не требовать от него этого.
- Да, конечно, дядя Миш, - проговорил Артём. - Извините нас. Мы своим визитом немного и Вашу память растормошили. Вы тоже молитесь о нас. Нам больше не с кем посоветоваться. А мы Вас в курсе будем держать, чтобы и в будущем нам получать Вашу поддержку.
- Справимся, Артёмка, - ободрил сторож молодых. - Если что, я за вас немножко заступлюсь. Это будет благородней, чем когда за себя справедливость ищешь.
Михаил Иванович ещё какое-то время поговорил с ребятами и потом проводил их до калитки. Запер дом уже на ночь и вернулся к себе, чтобы немного прибраться и потом готовиться к ночному отдыху. Хоть и не выдавал он молодым своей тоски, старался не выдавать, а всё же внутри сильно всё в нём перевернулось после этого разговора. И себя вновь стало невыносимо жалко. Столько сил он в последние годы истратил, моля Господа полностью стереть из памяти всё негативное, но где-то оно ещё хранилось в сердце, всякий раз воскрешая из памяти то, что давно бы уж надо было забыть. Даже сердце кольнуло какой-то пронзительной болью и пульс начал отдаваться в висках. Он не пошёл на кухню, чтоб перемыть посуду, а сразу присел на свой диванчик, а потом и лёг на него, даже не достав подушку и одеяло.
Эх… Зачем же он вспомнил при ребятах про жену свою, с которой разъехались они в разные стороны ещё пятнадцать лет назад. Люба, Любушка… Как хранил он их мирный дом, их семейный очаг. И она была женой уважаемого человека, диакона церкви евангельских христиан-баптистов, брата Михаила Ивановича. Шли к нему люди в поисках ответов в жизненных ситуациях, с вопросами, возникающими при чтении Евангелия. Любушка всех людей принимала, обнимала своей женской заботой, будучи верной помощницей своему мужу служителю. И некоторые даже говорили, что в доме диакона больше людей собирается, чем в домах других служителей и проповедников. А это ведь приятно было слышать. И кто-то, приходя, как бы между делом мог и предложить брату Михаилу подумать о возможном повышении. Мол, когда-нибудь всё равно в церкви могут быть и перевыборы пресвитера, иногда же случается такое событие. И вот бы к месту здесь и пришёлся к тому времени опытный и преданный брат. И мысль эта иногда зацеплялась внутри, и ему самому вместе с Любушкой иногда казалось, что это может быть справедливо. Со временем он всё больше чувствовал себя тем, кто имеет право отстаивать правду, если вдруг другие братья неправомерно кого-то обвинят или обидят. Даже самому Григорию Максимовичу Тонких, пастырю церкви, Михаил Иванович мог высказать иногда неприятные вещи, заступаясь за других верующих. Тот, конечно, выслушивал всё и старался исправить положение, но, возможно, у него накапливалось какое-то недовольство слишком разыгравшейся прытью в душе диакона. А может, тоже находились люди, которые и самому Григорию Максимовичу намекали, что, посмотри, мол, не прёт ли Михаил Иванович на самое высокое пасторское место. Все ведь знают историю Авессалома, сына Давидова, который вставал у ворот царских и решал проблемы людей, помышляя в будущем перехватить власть у отца. И среди этих тончайших нитей человеческих отношений смогла укрыться отчуждённость, которая постепенно начала отдалять друг от друга двух опытных служителей, Михаила Ивановича и Григория Максимовича. А когда такое отдаление происходит, в душах людей меньше остаётся друг ко другу жалости и способности сопереживать.
Ко всему прочему, так иногда получается, что среди верующих, искренних овец стада, закрадываются волки в овечьей шкуре. Они живут среди всех, посещают собрания, но носят в себе что-то чуждое, неприятное, не открытое Богу. И когда происходит разоблачение такого чужеродного элемента в церкви, может произойти и немало неприятного между самими служителями. Как и здесь, в родной для Михаила Ивановича церкви, затесался один неискренний человек. Приходил, посещал все собрания, участвовал во всём, в чём только можно, как-будто очень настоящий брат. И все были ему рады, благоговели перед искренностью и пылкой ревностью нового человека в церкви. И лишь Михаил Иванович заметил в этом человеке что-то неоднозначное, нехристианское. Поделился с пресвитером церкви, с Григорием Максимовичем. Но тот не вник ещё в суть дела и от проблемы отмахнулся. Михаилу Ивановичу показалось такое отношение пастора слишком легкомысленным и решил он сам понаблюдать за братом, который ему не очень нравился и в котором он находил что-то наигранное. Опять между двумя служителями произошло разномыслие. И так получилось, что Григорий Максимович как бы в противовес диакону стал немножко заступаться за того человека. Они поменялись ролями между собой. А человек тот, который не нравился Михаилу Ивановичу, абсолютно неверно и неправильно вёл себя со своею женой. Но он уловил момент, что между братьями есть некоторое разномыслие. А Михаил Иванович по ревности своей сделал одну непростительную ошибку. Они с Любушкой зазвали как-то к себе домой в гости жену того самого неискреннего человека из церкви. И вот, этот факт был им уловлен и сразу же доложен пастору, Григорию Максимовичу. И не просто доложен, но он ещё был искажён в пересказе этим человеком. Ещё более ревностно начал пастор вступаться за того, чьё сердце не было предано Богу. А Михаил Иванович ещё яростней захотел разобраться в неправедности того человека. И в своей неутомимой решимости подозвал после собрания жену того ненастоящего брата для разговора прямо в церкви. А виновник всех этих событий подошёл потихоньку к руководителю церкви и показал на беседующих в углу диакона со своей супругой. И ещё подлил яду, предположив, что Михаил Иванович пытается установить дружбу с чужой женой. Григорий Максимович не спешил верить в такой вздор, но в его сердце кое-что осело.
Сейчас Михаил Иванович лежал на диване и с тоской вспоминал все эти сложные времена. Сегодня бы он не стал именно так отстаивать правду как тогда, и попробовал бы призвать братьев к осторожности. Да и сам бы вёл себя чуть аккуратней, зная, что столкнулся с непорядочным человеком, пришедшим отнять мир между бывшими сослуживцами. Теперь ему оставалось с кротостью и мудростью дожить свои положенные годы, не раздражая больше Господа и не внося в среду верующих смущение. Вдруг, во время этих грустных воспоминаний, у него снова зазвонил телефон. Пришлось подняться со своего лежбища и ответить. Слава Богу, пульс и сердечко успокоились.
- Слушаю, дорогой брат, - поздоровался по телефону сторож. На том конце говорил с ним сам пастор церкви Андрей Григорьевич, папа Артёма, недавно уехавшего домой.
- Привет, дядя Миш, - отозвался Андрей, - не разбудил тебя?
- Прилёг немного, - сказал Михаил Иванович, - но не спал. Что то случилось?
- Дядя Миш, прости покорно, но разговор у меня к тебе есть, - сказал пастор каким-то неуверенным голосом. - Если бы тебе удобно было, хотелось бы с глазу на глаз. Я бы приехал сейчас и мы бы спокойно пообщались.
- Да приезжай, - сказал сторож, - рад буду твоё лицо увидеть. С полчаса назад сын твой у меня здесь сидел, и тебе буду рад.
- Тогда я выезжаю, через десять минут буду.
Михаил Иванович накинул куртку и пошёл во двор, чтобы вновь отпереть калитку, закрытую на ночь. Снова пошёл лёгкий снег и снова на улице стало светло и очень приятно. Если разговор с пастором не затянется, то можно будет на ночь ещё и поработать и отвлечься от тусклых мыслей сегодняшнего вечера.
Пастор приехал быстро, потопал в прихожей ногами, отрясая снег. Вошёл в сторожку и поприветствовал Михаила Ивановича. Сели напротив и Михаил Иванович заметил смятение на лице Андрея.
- Наверно, Артёмка тебе про наш разговор рассказал? - предположил сторож.
- Частично да, - сказал пастор. - Поделился… Но я не только об этом хочу с тобой поговорить. То, что Артём побывал сегодня у тебя, это даже логично. И мне кажется, разговор этот нужен был, и без такого разговора с тобой он бы натворил глупостей. Он сейчас находится не в самой лучшей духовной поре и я даже благодарен тебе за твоё участие, дядя Миш. То, что мы с Евгенией высказали ему свои опасения относительно Кристины, тоже имеет свой смысл. Ему сейчас это очень трудно понять. Но ты ведь, дядя Миш, очень хорошо помнишь нашу с Женей историю. И как я понимаю, ты немножко Артёму об этом рассказал, и это правильно. Я пытаюсь ему просигналить, что в том-то всё и дело, что мы с его мамой прошли не самые лучшие времена, уже после того, как поженились. И это тебе тоже хорошо известно. Сколько часов проговорили мы с тобой в прошлом. Я ведь даже отцу бы никогда не смог открыть того, что рассказывал тебе. Это ведь ты, дядя Миш, частично спас мою семью от очень трудных времён, а значит, благодаря тебе я и сохранился как пастор. Я всё это прекрасно помню, дядя Миш.
- Ты не волнуйся так, Андрюш, - с состраданием сказал Михаил Иванович. - Я к тебе всегда очень по-отцовски относился. И если даже у тебя есть в мой адрес какое-то несогласие, ты говори и не стесняйся. Я тебе всегда старался помогать.
- Спасибо, - ответил пастор, - но я не буду делать тебе замечаний. Даже наоборот, хочу поблагодарить тебя за всё… Артём ещё очень молод, и у него есть возможность сделать разные манёвры в жизни. Мы ведь не можем ему ничего запретить. Но… То, что вы с ним поговорили, подняло из глубин прошлого некоторые воспоминания и много незавершённых дел. Есть в моей памяти нечто, что мучит меня уже много лет. И это связано не с Артёмом и даже не с моей семейной жизнью. Это связано… с несправедливостью, которую я лично так и не смог преодолеть. Сегодня, когда я перешагнул рубеж в пятьдесят лет, я начинаю переосмысливать свою жизнь с более честным подходом. Внешне, так, как видят меня люди в церкви, особенно молодые, я могу показаться им опытным и почти безупречным служителем. Но ведь есть и моя собственная оценка прожитого периода от молодёжного служения до сегодняшнего дня. Может, я немного многословно всё это объясняю, но сейчас я попробую подойти к самой сути того, к чему я шёл за последние годы.
Пастор на некоторое время замолчал, собираясь с мыслями. Михаил Иванович старался ничего не говорить, чтобы не сбивать с мысли.
- Я должен тебе признаться кое в чём, - продолжил он. - Артём стал катализатором для меня, он поднял из глубин моего сердца то, что копилось там очень долго. Я просто не решался открыться тебе и себе. Мне так было удобней. Каждый из нас держится за то, что у тебя есть сейчас. Каждый боится резких перемен.
- Говори, Андрюш, - поддержал его сторож. - Что бы ты ни сказал, я никогда не подниму на тебя руку. Ты в моих глазах Божий человек, жизнь которого прошла на моих глазах.
- Поэтому я и чувствую себя не очень чистым, - продолжил пастор. - Если говорить совсем прямо, то я считаю, что я однажды занял твоё место в церкви, дядя Миш. Ты знаешь, о чём я. Вся та гадкая история с обвинением тебя этим недобросовестным человеком, Карповым, именно она отбросила тебя от возможности утвердиться в служении и стать преемником моего отца, Григория Максимовича. Я ещё тогда всё это понял, но тогда я был очень молод. Я знал мысли и желания отца, который в разговоре со мной часто рассуждал о том, что скоро он может уехать и что ему очень хочется, чтобы я, как его сын, поднялся на самую высокую ступень церковного служения. А я к тому времени уже чувствовал, что молодёжное служение становится слишком тесным для меня. Мне было уже тридцать пять, семья, трое детей, много лет, проведённых в церкви. Я тоже мысленно мечтал о доверии мне церковью такого высокого положения. И тут, как-будто по мановению высшей воли происходит такой громкий скандал, замаравший твоё имя. Я внутренне не верил уверениям Карпова, что дядя Миша может иметь злой умысел. Он был хитрым клеветником, затесавшимся в наши ряды. Но ведь я не смог встать на твою сторону и сказать открыто и отцу и всем братьям, что неискренний человек водит всех нас за нос.
- Погоди, Андрей, - попытался успокоить пастора Михаил Иванович. - Не так то просто было разоблачить Карпова в его ложности. Люди смотрят на поверхность, на внешнее поведение. Ведь я один в то время смог поговорить с его супругой и заподозрить в нём лукавое сердце.
- Но мы ведь могли послушать тебя, а не его, - в сердцах сказал пастор. - Какая-то пелена окутала тогда, какая-то вялость была и неуверенность. И в тайне сердца была у меня мысль, что, если вдруг прав Карпов, то значит, открывает Бог для меня путь на пасторское служение. И у отца моего это же было в мыслях. Несколько дней назад я разговаривал с ним по телефону. Хоть ему уже за восемьдесят, я всё-таки решился поговорить с ним об этом эпизоде в истории церкви. И он сокрушается, дядя Миш, что не разобрался тогда тщательно и пошёл самым простым путём. А то, что тебя это сбило с ног, он в то время не принял близко к себе. Не смог пожалеть тебя и твою семью и поступить как абсолютно не предвзятый судия.
- Не совсем так, - вставил Михаил Иванович. - Эх, брат мой дорогой, если бы всё так легко решалось. Ты видишь многие вещи со своей стороны и не знаешь, что я тоже не всегда был справедлив по отношению к папе твоему. Я в последние годы много обдумывал произошедшее тогда. И я не имею права сказать, что со мной совсем несправедливо поступили. Ты сейчас исповедался передо мной, что не решился заступиться за меня. Не смог встать и попросить братьев разобраться более тщательно. И что в душе у тебя скрывалось тайное желание подняться повыше в своём служении. Тебя угнетает этот стыд и осознание своей хитрости. Мы все похожи друг на друга, Андрюш. И я тебе скажу, что ты более достоин служения пастора, чем я. Когда ты был молодым, а я занимал должность диакона церкви, я позволял себе очень жёсткие суждения в адрес твоего отца. Люди что-то рассказывали мне, а я незамедлительно шёл к пресвитеру и выговаривал ему претензии. Видишь, как тут всё? Я тоже не заботился о том, как он переживает мои обличения, что происходит в его сердце. Я чувствовал себя заступником людей, служителем, решающим все сложные задачи в церкви. Во мне тоже не было жалости к твоему отцу. Как ты правильно сказал… Он не смог пожалеть… И я не жалел его, я восстанавливал правду, так мне казалось. И лишь годы жизни и служения, через которые Бог открывает нам сущность Своей любви, начали медленно открывать мне глаза… Я ведь тоже хотел в душе стать пастором нашей церкви. Я верил, что если я разоблачу Карпова, это даст мне возможность выглядеть перед верующими очень духовным, смелым и неподкупным. Даже сегодня, когда я много лет живу простым сторожем нашей маленькой общины, я не могу полностью изгладить горечь моих воспоминаний. Это учит меня служить Господу искренно, не за какие-то почести, а просто так, чтобы хоть чуть-чуть помочь людям приблизиться к Богу…
- Спасибо, дяд Миш, - сказал пастор. - Первый, кого ты научил по-настоящему любить Бога, это я. Как бы смешно это не звучало, но именно мне, пастору церкви, ты сделал больше всего добра! И ничего никогда не взял с меня. А я…
- Ты знаешь, Андрей, я нашёл невероятную радость делать добро для церкви без всяких похвал. Если бы я оставался диаконом, или стал пастором, мне было бы трудней делать всё бескорыстно. Я очень рад, что меня любит наша молодёжь! Я для них как дедушка, как отец, они не должны меня слушаться, но слушаются от души, - Михаил Иванович сказал это с сияющей улыбкой.
- В этом я даже завидую тебе, - улыбнулся пастор. - Меня они уважают по должности, а тебя любят от души.
- Видишь, Андрей, - продолжил сторож, - Господь воздаёт мне Своим способом.
- Но это не всё, что я хотел тебе сказать, - пастор встал на ноги. - Все эти мысли заставили меня сдвинуться с мёртвой точки. Я позвонил отцу и передал ему всё, что было у меня в сердце. Сначала он немного защищался и не хотел говорить на такую тему, а потом... он просто заплакал, заплакал перед Богом, признался, что и его долгое время мучает это воспоминание. Он очень уважает тебя, дядя Миш, помнит всё, что вас связывало тогда. Он пообещал мне одну вещь, очень важную для тебя. Пообещал и сделал… Он поговорил с твоей супругой, он знает, что вы не расторгли вашего брака. Он сказал мне это вчера вечером, позвонил специально.
Михаил Иванович оцепенел, затаил дыхание, ожидая, что же скажет пастор далее. Неужели однажды произойдёт то, чего он жаждет уже почти пятнадцать лет?
- Я откладывал этот разговор на воскресение, - продолжил пастор. - Но, раз уж Артём сегодня был у тебя, то и я решил не томить тебя и не тянуть резину. Дядя Миш, отец сказал, что Любовь Сергеевна ждёт твоего звонка. Он пересказал ей все мои слова и от себя добавил, что это абсолютная правда, что ты, её муж, никогда не прикасался к жене Карпова. Что это всё абсолютная клевета чуждого церкви человека, в которую к великому сожалению поверили многие верующие тогда. Что твоё отстранение от служения диакона было неправильным и весь скандал той поры лежит полностью на совести Карпова и нас, поверивших в неправду служителей. Вот и всё… Теперь я чувствую, что я перешагнул свой страх и тоже хоть маленько смог сделать для тебя.
- Спасибо, - грустно сказал сторож. - Я даже не понимаю пока, рад я этому или нет. Или ещё не понял, не дошло до меня. Я позвоню… обязательно позвоню.
Пастор смотрел на плачущего пожилого брата. В своём же сердце он почувствовал облегчение, снятие тяжести страха и нечестности, в которой он жил долгое время. Может быть, это его признание станет самым лучшим действием за всё время его пастырства.
- Я не буду тебя больше утруждать, дядя Миш, - сказал пастор и подошёл к двери. - Прости меня, что так долго не мог преодолеть инерцию своей души и сделать это намного раньше. Иногда трачу много часов на общение с людьми, которые не приносят никакой пользы в церкви. Тем самым как бы отрабатываю свой пасторский долг. А вот сделать добро для столь близкого человека как ты, долго не мог… Ты позвони ей прямо сейчас, я сам закрою ворота за собой, не провожай меня.
- Спасибо, Андрей, - сказал сторож. - А я смотрю, и на улице сегодня так повеселело! Снег такой лёгкий и чистый… Это Господь мне заранее знак Свой подал. Ты ведь тоже сейчас для меня самые лучшие вести принёс. И я сейчас настроюсь и позвоню Любушке… Ты помолись за нас, Андрюш, пастырь наш…
- Обязательно, я все эти дни молюсь, не переставая. Я пойду… С Богом, дядя Миш!
Пастор ушёл. Михаил Иванович дождался момента, когда щёлкнул замок в калитке. Встал и ушёл в богослужебный зал. Свет он не зажёг и сквозь окна внутрь зала вливался какой-то особый свет, создаваемый свежим снегом. Он тяжело и одновременно радостно дышал, сердце его славило Господа, он даже не произносил каких-то определённых слов, лишь подчиняясь этому внутреннему пробуждению. Он как бы оттягивал минуту, когда возьмёт в руку телефон и наберёт номер своей супруги, которая по словам Андрея на том конце тоже ждёт от него этого звонка. Значит, она не забыла его. Потоки горечи, что она пережила тогда, должно быть оставили её душу, раз она согласилась поговорить с ним. Михаил Иванович подошёл к одному из окон, ведущих во двор. Снег опять присыпал его, нужно будет перед сном ещё раз почистить дворик. Но это потом, это никуда не денется. Он поднёс к лицу экран телефона, открыл знакомый номер, постоял ещё немного…
- Привет, дорогая моя, - сказал он, когда на том конце Любовь Сергеевна ответила ему. - У меня был сегодня Андрей Тонких и он сказал мне, что ты готова меня выслушать.
Там на другом конце телефонной связи раздавались звуки рыдания его жены, с которой они столько лет не виделись.
- Подожди ты, Люба, милая моя, - говорил Михаил Иванович. - Ты уж не плачь так, я ведь и сам еле держусь от этого. Хотя… Плачь, конечно, плачь, если сердце плачет. А я буду говорить. А то, последние времена я только лишь поздравлял тебя с днём рождения или с Пасхой. А это всё очень официальные были слова, не решался я говорить что-то более проникновенное. Да и сейчас сердце моё сильно ноет и замирает от одной мысли, что я вновь говорю с тобой. И вновь хочу попросить у тебя прощения, Любушка, за то, что в пылу своей борьбы за правду, как я себе представлял, я не сохранил мира между нами. Обидно мне было, до боли обидно, что ты мне не поверила тогда. Но ты тоже не знала, как и я, что это всё искушение, пришедшее через неправедного человека. Я нисколько не сужу тебя, я больше сужу себя, это я должен был всё понять сразу и быть намного осторожней, чтоб сохранить сердечко твоё от искушений и от болей. А я… Но сейчас другое время настаёт, Любушка, и мы с тобой всё это исправим, я верю в это. Сам Господь нам с тобой поможет. Ты ведь прекрасно знаешь, что сейчас я не занимаю никакой должности в церкви, я простой сторож. Видишь, как всё хорошо сложилось! Мне теперь и не надо ничего, Бог всё мне открыл, всё дал в изобилии. Я живу здесь в церкви и служу всем братьям и сёстрам! Ко мне и молодые приходят, чтоб совет мой спросить. Вот, за сегодняшний вечер у меня и Артём Тонких побывал, лидер молодёжный, и отец его, Андрей Григорьевич. И все ко мне очень уважительно относятся. Да и сам я научился быть более спокойным и смиренным, а Бог ведь смиренным даёт благодать. И ты сестра смиренная, и с тобой пребывает рука Божия.
- Здравствуй, Миш, - ответила наконец Любовь Сергеевна. - Прости меня, разревелась я что-то… Спасибо, что ты сам мне звонишь, я бы могла и не решиться. Мне на днях Григорий Максимович звонил. Сильно долго мы с ним говорили. И как всё сложно получилось… И он внутри знал, что неправедно наговорили на тебя, и я внутри предполагала. А восстановить эту правду никто не решился. А ты смирился…
- Так это Андрей всё организовал, - с радостью сказал Михаил Иванович. - Ему Господь положил на сердце, чтоб он с отцом поговорил. Видишь, Люба, я смирился под крепкую руку, а правда, она сама выявилась! Годы, конечно, прошли немного… Но я и этому рад! Состарились мы немного, но не совсем же мы при смерти! Время то, оно всегда есть на добрые дела.
- Я даже Аркаше позвонила, чтобы не сторонился он тебя, - сказала она. - Сыну полагается отца почитать. А он с тобой мало общается.
- Ничего, родная, сначала мы с тобой потихоньку вместе соберёмся, обо всём договоримся, чтоб снова нам с тобой друг ко другу привыкнуть. А там и Аркашу позовём и будем учиться, как нам снова друг с другом общаться. Я ведь и квартирку нашу старенькую содержу в надлежащем состоянии. Сам то я здесь живу, в церкви, а там сохраняю порядочек, потому что ношу все эти годы в себе веру, что она ещё послужит нам. Никого не пускал туда в качестве жильцов и сам всё оплачивал. Я же помимо пенсии ещё зарплату получаю, мне хватает.
- Спасибо тебе, Миша, - вновь заплакала Любовь Сергеевна. - Я никогда не забывала тебя, молилась как умела. Я мало здесь в церковь хожу, неудобно мне перед сёстрами местными. Приходится объяснять, почему я отдельно от мужа и семьи живу. А теперь мы можем понемножку начать восстанавливать наш брак. И я готова пойти по тому пути, который ты мне предложишь. Конечно, какое-то время нужно будет на перестройку, чтобы и мысли и жизнь мою вновь переделать. Я ведь привыкла уже к одиночеству. Иногда так считала, что придётся доживать одной. У тебя веры больше, чем у меня. Я всегда была домохозяйкой раньше и все духовные вопросы тебе доверяла. Пока… не наступили худшие времена…
- Ну, давай мы пока так договоримся. Будем молиться и Бога благодарить и за прожитое и за будущее наше. Потом поищем, как нам и когда встретиться. Я могу к тебе приехать потом и там мы более детально обсудим. У меня тут тоже работа есть, надо дни какие-то попросить у начальства. Тебе то, наверно, не так просто будет сюда приехать, лучше я это на себя возьму. А если с Аркашей будешь разговаривать, то и ему скажи, что мы с тобой потихоньку начинаем общаться. Мне он иногда звонит, мы чуть-чуть с ним общаемся. В прошлом году он даже приезжал ко мне, я его в квартире нашей поселил, чтоб ему хорошо и комфортно было. Я верю, что и ему Господь всё откроет. Он тоже ведь уже не маленький ребёнок, когда приезжал, смотрю, и у него седина на висках появилась. У меня есть его фотографии в телефоне, видишь, какие сейчас технологии создали. Я тебе, Люба, и свою фотографию пришлю, если у тебя такой телефон, чтобы можно было картинки смотреть. Я то себе купил, у меня же и пенсия и зарплата есть, а трачу я на жизнь немного.
- Пришли, Миш, - сказала она. - Хотя Аркаша мне показывал твоё лицо в прошлом году. Ты не сильно изменился и выглядишь бодро, почти как молодой.
- Ну уж, - застеснялся Михаил Иванович. - Хотя, Люба, я стараюсь себя в форме держать. Гуляю, когда погода позволяет, и от физического труда не отказываюсь, снег чищу, старикам из церкви помогаю по хозяйству. И когда так чуть-чуть работаешь, то чувствуешь себя моложе. А если Господь позволит нам с тобой вновь в будущем объединиться, будем вместе гулять или спортом заниматься. А то, временами бывает, что где-то в груди прихватит, то ли сердце, то ли мышцу какую-то зажмёт.
- Ты береги себя, Миш, пожалуйста. Было время, я злилась на тебя и перед Господом роптала, что разрушилась наша семья. Постепенно ушло это и часто тосковала я, но гордость сердца не позволяла пойти навстречу, хотя все твои поздравления я читала.
- Я на тебя, что греха таить, тоже обижался, было. - Сказал Михаил Иванович. - А с другой стороны, я всегда любил тебя и помнил всю нашу жизнь. Как встретились мы с тобой тогда, так больше никто мне и не нужен был.
- Спасибо тебе, Миша…
- Да не плачь ты, - в сердцах сказал он. - Увидимся ещё, какие наши годы. Сейчас, выходные пройдут, я с начальством увижусь, и приеду повидаться. Давай, пока мы паузу сделаем, а завтра я ещё могу позвонить. Наговоримся мы ещё, Люба, всё ещё впереди!
- До свидания, Миша, звони хоть когда. С Богом!
Сторож, исполненный счастья после разговора с женой, быстро вернулся в свою комнатку и положил телефон на стол. Слёзы радости катились по его морщинистым щекам, а внутренность души его ликовала от неожиданных перемен в его прежде немного безрадостной жизни. Скольким людям вокруг себя он рассказывал о Боге, как самом любящем, самом справедливом. А в собственной душе, в самых глубоких тайничках сердца, обнаруживал у себя скорбь и скрытый ропот. Изо всех сил помогая людям, сам он однако находил в своей жизни неисцелённую тоску. И вот теперь сдвинулся этот неимоверно тяжёлый камень, слетел с души пепел накопившейся грусти. Теперь он может расправить плечи и от души, пережившей своё исцеление, воздавать Богу достойную хвалу!
И опять рассуждения его, в эту минуту очень счастливого, прервал телефонный звонок. Эх, ну и денёк сегодня ему выдался! Он взял в руки аппарат и посмотрел. Ещё один неожиданный товарищ захотел потревожить Михаила Ивановича.
- Слушаю тебя, - светлым голосом сказал сторож, - говори, Роман, друг мой дорогой. Что у тебя случилось?
- Здорово, дядя Миш, - ответил Роман. - Прости, что так поздно тебя беспокою, срочный вопрос у меня к тебе есть. Найдётся минутка для меня?
- Что ж, и для тебя найдётся, - ответил сторож. - Сегодня у меня вечер телефонных разговоров. Как на телефонной станции в советские времена. Я ж, Ромка, сейчас только с женой своей разговаривал, а? Слышишь ты меня? Я ж сегодня помолодел на десять годиков, брат мой дорогой! И тебе готов хоть всю ночь эту посвятить, на все твои вопросы ответить. А если хочешь, то и приезжай ко мне, вытащим раскладушку, матрас постелим… Снег поможешь мне почистить, накормлю тебя как в лучшем ресторане!
- Рад за тебя, дядя Миш. Давно тебя таким не слышал. Только я вряд ли сейчас приеду, не дома я…
- А что у тебя случилось? - спросил сторож.
- Так-то ничего особенного не случилось, дядя Миш, - Роман замялся. - Понимаешь, тут такая ситуация у меня. Я же из реабилитационного центра вышел три месяца назад, устроился на работу, комнатку снял. Начал пытаться жизнь налаживать. В общем всё хорошо у меня. Но есть небольшие проблемки. Ты же знаешь, какой жизнью я проживал до знакомства с тобой и братьями. Чего только я не перепробовал с самой молодости. Помнишь же, я всё тебе рассказывал, как родному отцу.
- Помню.
- И всё нормально вроде. Только постепенно я стал расслабляться, ну, понимаешь, сложно же всё время жить и опасаться всякого искушения. А они, дядя Миш, искушения эти, потихоньку стали опять лезть ко мне в голову. Так вроде и ничего, а в процессе жизни ощущаю, как я слаб. Денежки получу и чувствую, что что-то внутри так и тянет вновь пойти вечером в какой-нибудь магазинчик и купить чего-то покрепче. Потом вспоминаю, что братьям обещал завязать и у Господа просил изо всех сил освобождения от прошлой жизни. На время отпускает, а потом снова.
- Эх, Ромка, - сказал Михаил Иванович. - Искушения, они как птицы над головой. Разве можно им запретить летать? Только бы не последовать им. А то, придётся потом заново себя восстанавливать и у Господа сил просить. Я сейчас не о твоих даже искушениях говорю, а о своих…
- Да что ты, дядя Миш, у тебя то какие искушения? Ты святой человек, поэтому к тебе первому иду за помощью! - Роман на том конце сглотнул слюну. - Если бы только искушениями всё оканчивалось. А оно ведь развивается! Тебе только могу сказать. Я ведь целую неделю тут похмелялся, снова в своё болото погрузился. Сидел как-то, размышлял, и хорошо всё у меня. Я и расслабился и дал себе пофантазировать. И тут мысль такая пронзила, а почему я один живу? Почему нет у меня любимой женщины или сестры жены? А эти мысли для меня опасны. Вот так и вышел из жилища и пошёл прогуляться до магазина. И денежки в кармане… И уже не могу себя сдержать, дядя Миш. И всё… Понеслось у меня, как-будто и не боролся и не жил в реабилитационном центре. И мат на устах.
Михаил Иванович с грустью выслушал исповедание упавшего брата. Настроение немножко испортилось.
- Послушай меня, Ромка. Ты можешь и не один раз ещё отклониться от истины. Не сразу проходит в человеке его прошлая жизнь. Я сегодня как бы второе рождение переживаю. Но знаешь, сколько в душе моей тайной горечи перегорело за последние годы. Сколько страстей моя душа пережила? Нет, Ромка, не падай до конца! Даже когда совсем зажмёт за горло, держись! Иисуса вспомни, за нас с тобой страдавшего! Я иногда запрещаю себе нюни распускать. Да кто я вообще такой? Господь Иову строго выговорил, а тем паче мне или тебе. Ромка, я молюсь за тебя! Не опускай рук, ты добрый парень, у тебя всё ещё может быть. Если нужно, рядом с тобой встану и понесу тебя на руках!
- Вот, дядя Миш, - дрогнувшим голосом сказал Роман, - ты в церкви как бы за сторожа. А только твои слова душу мою укрепляют. Иногда рычать хочется, настолько я не могу понять самого себя. Слёзы мои перед Богом изливаю за все свои преступления, за падения безрассудные. Ты знаешь, дядя Миш, я пожалуй завтра к тебе приеду. Хочется мне тебя увидать и услышать твоё отцовское наставление.
- Приезжай, Ромка, приезжай. Дом Господень вместит нас с тобой. В таком месте душа находит только доброе. Ждать тебя буду завтра.
- Да, так и лучше будет. Точно. Вылезать надо из кельи своей для общения с братьями. Давай, дядя Миш, до завтра, до встречи.
- С Богом, Ромка, приезжай!
Роман отключился. Михаил Иванович возблагодарил Бога и за этого человека. Слабого и много погрешившего в жизни, но пытающегося вырываться из греховного бытия обратно в праведность Божию.
Он снова оделся и вышел во двор. Свежего снегу уже опять навалило заметным слоем. Но сторож с воодушевлением взялся за свой инструмент и начал чистить территорию. Широкой лопатой сдвигал груды снега ближе к воротам. Потом грузил на сани и оттаскивал подальше, чтобы оставить место для следующей порции. Трудился энергично, пот уже стекал по спине, но радостно настроенный брат не унимался. Временами поднимал глаза к небу, откуда всё падали и падали на него чистые белые снежинки, как напоминание прекрасных слов из Писания: “Если будут грехи ваши как багряное, как снег убелю”.
Чуть-чуть почистив двор церкви, взялся он ещё и за территорию вокруг дома со стороны улицы. Временами делал остановку, передыхал и снова хватался за лопату. Как-будто открылись в нём источники новой какой-то энергии. Пока трудился, не переставал возносить Богу славословия свои и самые искренние слова.
- Эх, Господи! - говорил он. - Да кто ж я такой перед тобой? Сколько ж я, Господи милосердый, сетовал перед лицом Твоим? Всё ропта-ал, думал, что не придёт от Всевышнего помощь! Извивался как червяк последний. Честно перед тобой скажу, Создатель мой, нравилось душонке моей жаловаться Тебе на тяжкую долю мою. А сам себя не пожалеешь, кто ещё пожалеет? Не тем путём я шёл перед Тобой, Спаситель, не тем мысли свои жалкие забивал! Ты то ведь знал по величию Твоему, что придёт этот прекрасный час и всё на места встанет! Просто не открывал мне дня и часа. А разве должен знать человек, когда и что свершиться? Прости меня, Господи, много слов ненужных допустил я в сердце своём! Смиряюсь перед Тобой теперь, Ты праведен во всех делах Своих!!!
У самого перед глазами вспоминалось то лицо Любы, то Артёмки, посетившего его сегодня, то Романа, то Андрея Тонких. И он всё кидал и кидал груды снега, разгребая последствия небесной стихии. Когда окончательно изнемог и оглянулся, то увидел, что всё широкое пространство улицы, где стоял дом, им ровненько очищено. И в этот миг снег перестал лететь. Как бы Бог дал понять ему, что можно сделать паузу и пойти отдохнуть. Он собрал свой инструмент и разложил по местам. Сердце в груди вдруг сильно так кольнуло, что Михаил Иванович прижал кулаки к тому месту, где оно находится. Отдышался немного, покорил себя, что разошёлся слишком. Вошёл внутрь, умылся до пояса как следует, и прилёг на своей постели. Руки продолжал держать на груди, как бы сам себя поглаживая, чтобы уменьшить сердечную боль. Молитва же не оканчивалась на устах его. Он вздохнул несколько раз очень глубоко и… уснул…
Рано утром, часов в девять, к дому подъехал пастор церкви Андрей Тонких. В пылу вчерашнего разговора с Михаилом Ивановичем забыл он сделать одно нужное дело. Ключ от калитки у него был свой и он решил не беспокоить сторожа, заметив, насколько тщательно расчищена вся территория вокруг церкви. Войдя внутрь, Андрей походил по зданию, попутно делая какие-то свои дела. Увидел, что дверца в комнату сторожа приоткрыта, подумал, что тот уже не спит, и подошёл, чтобы его поприветствовать. Вошёл… Михаил Иванович лежал на спине, а руки его были прижаты к груди. Что-то неестественное было во всей этой позе. Андрей подскочил к постели сторожа и положил свою руку на руки его… Они были холодные и безжизненно твёрдые… Он всё понял. Михаил Иванович ушёл… Ушёл навсегда. Веки его глаз были сомкнуты, а в выражении лица отобразились спокойствие и радость.
Пастор сел прямо на пол рядом с постелью ушедшего брата и громко зарыдал. Он не плакал так с того времени, когда был ещё мальчишкой. Всю жизнь он старался контролировать эмоции и показывать в себе образец устойчивости к стрессам и трудностям. Но сейчас он не мог сдержаться и уже не думал ни о своём образе, ни о чём-либо другом. Ушёл из земной жизни ближайший ему человек, которому он только вчера смог открыться от души. Которого он заставил много лет жить малозаметной жизнью сторожа церкви. Дядя Миша был его учителем и добрым другом на протяжении многих лет.
- Зачем же ты так ушёл? - сетовал пастор. - Я знаю, что нельзя разговаривать с мёртвыми. Но я не наговорился с тобой, дядя Миш. Даже вчера я убежал как можно раньше, чтобы не выдать свои эмоции. Эмо-оции! Кому они теперь нужны, Господи? Кому они нужны? Господи, я виноват перед дядей Мишей, очень виноват! Я исправлю это. Пусть все услышат, что умер прекрасный брат, служитель церкви, диакон церкви! Однажды оклеветанный, униженный, сражённый… Невероятно искренний и добрый ко всем. Твой служитель, Господи! Ты воздашь ему благом у Тебя в вечности, а я уже не смогу реабилитировать его при жизни. Потому что эта жизнь закончилась… И он ушёл…
Пастор сел на край кровати, где лежало тело умершего Михаила Ивановича. Лицо дяди миши излучало спокойствие, руки были прижаты к груди, морщинки лица как-будто расправились. Пастор достал телефон и набрал номер одного из братьев церкви.
- Саша, привет. Прости, что так рано звоню. Что? Да, я плачу… Дядя Миша умер… Я хочу тебя попросить. Позвони, пожалуйста, Аркаше, сыну его, а я сейчас тёте Любе сообщу. И ещё… Я хочу, чтобы мы собрались сегодня и восстановили его как диакона, пусть посмертно. Обзвони всех братьев наших, пусть постараются через час быть здесь. Хорошо? Спасибо!
Пастор встал и походил по комнате сторожа. Набрал номер своего сына Артёма.
- Артём, привет. Это я. Я хочу сказать тебе две вещи. Первая. Дядя Миша умер… Да… К сожалению… И… вторая. Я благословляю вас с Кристиной, как жениха с невестой. Можем завтра сказать это перед всеми. Если хочешь, возьми её с собой и приезжайте в дом, может помощь потребоваться. И ещё… Прости меня и маму… Приезжайте.
Теперь нужно будет совершить ещё несколько звонков, вызвать скорую и полицию. А пока у него есть немножко времени оплакать своего духовного отца, пока не приехал народ и не началась суета.