28 октября. Уже месяц, как я живу в Воронеже. Привыкаю ко всему здесь довольно быстро. Дни в октябре в России удивительно хороши, особенно если сухо, солнечно и листва становится багряной и золотистой. Утром дописал поздравительные открытки Быстрову, Вепринцеву и поехал в город в редакцию журнала «Подъем». В аккуратном здании эпохи русского классицизма располагались вместе литературный музей и редакция журнала «Подъём». Познакомились здесь с Барановым; ему лет за сорок, седой и, по всему заметно, что принимает за воротник.
9 ноября. Вчера прилетел в Москву изучать Як-42. Быковское УТО выглядит приятно. Тут и женщины живут ниже этажом. Но одна беда – холод в общежитии кошмарный. То ли от одиночества, то ли от новизны положения чувствую грусть и душевный неуют. На занятиях приятная атмосфера.
15 ноября. Сегодняшний день с самого утра в Москве. Чтобы не кружить по старым, знакомым местам, поехал в сторону театра на Таганке. Побывал на спектакле «10 дней, которые потрясли мир». Забавно было проследить историю вырождения русской буржуазии глазами американца Джона Рида. После гулял пешком по Москве, и к своему удивлению, набрёл на бывший Хамовнический переулок и видел дом, где жил Лев Толстой. День сложился славно: вечером я снова на Таганке и смотрел спектакль «Три сестры». Чехов вызвал не новое в целом ощущение неудовлетворённости. Его герои восклицают: «Я волнуюсь, когда люди вокруг недостаточно умны, тонки и деликатны». Антон Павлович растравил душу, дал силу писать и размышлять. Захотелось писать много и обо всём, этакую «Человеческую комедию». И довольно жаться, пугливо прижимать уши, душу, хвост…
16 ноября. Сегодня вечер размышлений. Люблю слушать Вайсберга, когда он говорит о роли авиационного специалиста, его компетентности и принципиальности. В авиации знания – громадная сила, а ошибки, неведение здесь ценятся десятками и сотнями жизней. Помнить об этом всегда.
…Самое трудное мужество в преодолении мелких будничных обязанностей. Вот говорят: работа техника неблагодарная. А какая работа благодарная? Во всех делах надо держать ушки топориком, и не следует быть глупее тех, кто игнорируя специфику авиационной работы, заставляет техника рисковать или брать на себя несвойственные обязанности. Зная все документы, быть независимым – вот важное, чрезвычайное достоинство специалиста.
5 декабря. Сегодня побывал на Новодевичьем кладбище. Было очень волнительно бродить среди величественных памятников знаменитых своих соотечественников. Марк Бернес, Анатолий Папанов, Маяковский… Чехову оставил на могиле букетик гвоздик. Его памятник несёт на себе отпечаток древности, лишён вычурности. Простая часовня с металлической пластинкой, изображающей распятие. И надпись в старославянском стиле: Антон Павлович Чехов.
Будучи здесь, видишь суть человеческой жизни «от и до», когда круг завершён и осталась лишь чистая память. И грустно, и светло в этот момент сознавать, что величия как такового среди людей нет, у всех одна печальная участь, а именно – забвение, и нет ответа, в чём же счастье?
6 декабря. Утром ездил в Егорьевск, и пробыл там почти до вечера. С волнением вспоминал очертания тех мест, где прошла ранняя молодость, самые романтические годы. Я учился в этом городе 16 лет назад. Город в первые минуты показался деревушкой, но прошло каких-то полчаса и впечатление сменилось. Всё приобрело нормальный, прежний вид. Я шёл вглубь до самого дальнего парка, где когда-то ненасытно целовался с одной замечательной девкой, которую мои приятели звали Львицей. Время было тогда чудесное. Ещё помнится день, когда мы в выходные дни выезжали на озеро Любляна, что в километрах четырех от города. Была чудесная солнечная погода. Я плавал, нырял, а кроме того играл с одной прекрасной незнакомкой в бадминтон. Когда мы возвращались в город, пошёл тёплый дождь Мы шли босиком по асфальту, и большего счастья я, кажется, не припомню.
…Зашёл на территорию училища. Тут возникли несколько новых корпусов, а старые здания, где обитали мы, увы, в аварийном состоянии. В парке я поприветствовал скульптурного лося, как старого друга. Ничуть не изменился монастырь, что значит качество дореволюционной постройки! На стадионе сейчас действует спортивный клуб «Авиатор», выросли трибуны. По территории училища бродят девки, тоже учатся тут; в наши годы такой экзотики не было. Только по субботам вечерами во время танцев настежь открывали женскому полу ворота. Ну надо же! Невольно породил каламбур.
6 января 1988 г. Новый год начат в обстоятельствах более чем неожиданных. Возвратившись накануне из Москвы с некоторым оптимизмом нашел несколько писем от Ярцева, письмо от Любы и наконец, письмо из Уфы от Галины Салий. Оно подействовало как-то странно. Мне виделась наивность этой девицы, взрослого ребенка, которого нужно развлекать. Познакомились мы в Ялте нынешним летом. О! Это было забавное знакомство – в море! Мы вместе плавали, загорали, бывали в кино, а когда расставались, я собственно и не верил в продолжение знакомства – высказал сожаление и только. И она в письмах сетовала о том же.
И вот последнее письмо с приглашением в Уфу на празднование Нового года. Взвесив все обстоятельства, я решил лететь. Но прежде отработал одну дневную смену – занимался дверью Ан-24, потом два транзитных обслуживания. На следующий день поехал в редакцию «Коммуны». Поспеловский меня вспомнил и обнадёжил насчет рассказов. Говорит, будем готовить к печати в январе. После этого зашёл к Дьякову. Тот при мне прочёл «Болтанку», отметил некоторые длинноты; может он и прав. Посидел я у него полчаса, потолковали, выпили чаю. Следующий мой визит был в редакцию «Подъёма» На сей раз обстоятельно побеседовал с Марфиным. Мужик он интеллигентный и доброжелательный.
Вечером этого же дня я вылетел в Уфу. Погода была холодная и неустойчивая, вокруг здорово мело. Очень понравился мне экипаж Ан-24, с которым я провёл этот вечер в пилотской кабине. Первая посадка в Куйбышеве. Погода как будто благоприятствовала, но временами так вьюжило, что можно было угодить куда-нибудь на запасной и просидеть там весь Новый год, но нам все же повезло. Когда садились в Уфе, чувствовалась сложность метеообстановки, нервное напряжение. Резкие порывы ветра, метель – всё это крайне опасно для самолёта, идущего на посадку.
Отдыхать довелось в гостинице Уфы в аэропорту. А на следующий день вечером я уже увиделся с Галиной. Встреча вышла очень милой; вечер весь в хлопотах, большей частью наивных ввиду странности её натуры. Рисовали с ней стенгазету к празднику. Поздно вечером пришла её подруга с парнем. Галина была в ударе – кружилась со мной по комнате в танцах и вообще развлекала…
Следующий день, то есть 31 декабря, я почти весь провел в гостинице аэропорта. Спал безмятежно, ощущая во всём этом и новизну и романтику положения. А вечером снова в гостях у Галины. Она вся в хлопотах, в ожидании гостей. И вот явились две или три пары. Девицы вполне миловидные и парни тоже, но только с виду, а за душой у них чёрт знает что! Общения между гостями и разговора достойного внимания не было. Так, пили, ели, потом кинулись плясать, пока ещё помнили себя. Я сказал им какой-то обычный тост, но это возымело в их глазах колоссальное значение. Похоже, живут эти люди бездумно. И досадно, что Галина держит их в качестве своих приятелей. После 12 часов пошли втроём в парк, где была наряжена ёлка, и толкались праздные люди. «Мужики, с Новым годом!» - кричали мы почти всем встречным, и нам отвечали бодро и вожделенно. Катались ледяной горки, падали в сугробы, и всё не отпускала меня мысль, что как-то не так встречаю Новый год.
Вернулись на квартиру. Тут уже половина гостей разбрелась по комнатам – спать. Болтались какие-то незапланированные гости. Под утро в квартиру ввалились новые гости, пьяные и бесцеремонные, некрасиво выражались, желая ещё выпить и побалдеть. Было весьма неприятно там оставаться, и я уехал на вокзал, купил на вечерний поезд билет. Когда вернулся – прошло несколько часов – гости ещё бесились, пили, горланили песни и дрались подушками. Хозяйка уморительно эксцентрична и не хочет понять, что всё её поведение пронизано пороками, главный из которых – вздорность натуры. В остальном же она весьма мила. Под вечер мы изрядно разговорились, я целовал её в пропахшие дымом губы, и было впечатление точно по Чехову (поцелуй пепельницы). Прощание было тёплым, и покидал я Уфу с лёгким сердцем. По крайней мере в этой поездке я почерпнул дивный материал для рассказа с названием «Счастье».
В дороге проснулся на следующий день. Утро было роскошным – мороз и солнце! А за окном милые сердцу российские просторы. На замерзшей Волге там и сям рыболовы. Под вечер познакомился с одной попутчицей – Натальей Таракановой. Я крайне изумился, когда увидел, как зажигательно действует на неё мужское внимание. Очень жаль было расставаться, но пришлось-таки выйти в Поворино, а она покатила дальше в Полтаву. Ночь я провёл прескверно – в креслах вокзала, утром проследовал до Борисоглебска, побывал у родственников. А вскоре встреча с Воронежем, и какой же милой она мне показалась! Значит, привык уже к своему городу.
В этот же вечер улетел в Москву на стажировку, и вот уже третий день здесь Вчера со мной в номере гостиницы ночевал милиционер-кинолог с немецкой овчаркой по кличке «Шериф». Приятный парень и славный пёс.
26 января 88 г. …Вчера день рождения. Пушкинский возраст. Как это, однако, странно! Убеждаюсь, что жизнь, вся её прелесть не в одном лишь напряжении творческой страсти. Жизнь хороша многообразием проявлений, где есть место и фантазии, и новизне, и творчеству, и приключениям.
18 мая. В путешествиях великий смысл. И вот ещё одно из них – Иркутск. Накануне отъезда я было уже твердо решил перебраться снова на юг. Решение, прямо скажем, абсурдное. Но вот летим из Москвы в Иркутск на Ту-154. Велика Россия! Даже в полёте со скоростью 900 км/час просторы кажутся бескрайними. Прибыли ночью на военный аэродром, а под утро были уже в Иркутске. Город в первые минуты показался каким-то мелким, патриархальным. На другой день, когда мы вышли гулять по набережной Ангары, город произвёл иное, более солидное впечатление. Чистый, аккуратный, здания на манер крепостей. И ставни, ставни кругом. Это здесь как черта архитектуры прошлого века. Улицы довольно узкие, но здания прекрасные, нарядные и величавые. Аэропорт расположен почти в центре города – это так мило, уютно. Мы расположились в номере гостиницы с Сергеем Мешковым, моим молодым коллегой. Работа здесь транзитная в своей основе, иногда её выпадает много, но в общем дело для нас привычное.
Здесь состоялось ещё одно чудное знакомство. Её зовут Валентина Боровская. Сближение было недолгим и приятным. В моей памяти не забылись ещё «Египетские ночи» Чимкента. Что-то вроде медового месяца состоялось и здесь, в Иркутске. Как это было романтично – бродить с нею по городу, покупать что-то из интимных предметов белья ей в подарок. Мы бывали в театре, гуляли по паркам. И ночи, ночи великолепных встреч! Жаль, что не состоялась наша повторная командировка в Иркутск. Но память всё-таки жива…
18 мая 88 г. Живу в Воронеже уже около месяца по возвращении из Чимкента, где был недавно в отпуске, и очень сильно прочувствовал, что жить нужно в России, а до этого ведь взвешивал и даже склонен был вернуться в Чимкент. Бред! Благо, вовремя одумался. Жизнь мудрее нас в сложные периоды, и сама выносит к нужному берегу, надо лишь на время расслабиться и ничего не предпринимать. Азия временами нравилась, жара была терпимою.
Довольно приятно прогулялся в Ташкенте, особенно в метро. В Чимкенте я уже не мог испытывать ничего такого, что волновало бы, составляло отраду. Очень тревожные дни пережил за это время, пытаясь продать дом, пока безуспешно. Перевёз все свои вещи на Чапаевку. И вот снова в Воронеже. Жизнь оборачивается хорошей ясностью; я как бы обретаю свою видимую дорогу. Заботы у меня теперь две: писать и познавать жизнь – быть среди людей, обогащать себя сюжетами, мыслями, наблюдениями. Пишу теперь, как Бальзак, по 15 часов в сутки; сладкое чувство профессионализма – могу писать о чём угодно. Был сегодня в ресторане «Славянский».
31 июля 88 г. Ясное тихое, тёплое утро. На автовокзале обычная сутолока, толпы в очередях, сварливые голоса. На рынке неподалёку купил груши, и вот уже в пути. Романтика странствий у меня переплетена с писательством, и одно без другого просто неинтересно. Сегодня путешествую по своей области. Вижу вдоль дороги берёзы, сосны, бабочки порхают над разноцветным лугом. В одном месте изумительно сверкнула на солнце речная вода. Искры появились и исчезли, играючи. На лужайках бродили телята и козы, вороны завтракали и вели себя мирно, очевидно, сытые. Перед посадкой они гасят скорость, в точности, как самолёт, выпуская закрылки.
Вот и Борисоглебск. Горький жил тут в доме напротив вокзала в дореволюционные времена, лет сто назад. В парке у киоска народ стоит в очереди за мороженым.. Подходят две девки и берут без очереди. Женщина упрекает их: молодые, мол, а такие наглые. Девки, как ни в чём ни бывало заявили:
- Мы с поезда, нам некогда.
- Не врите, - стояла на своём женщина.
- А откуда вы знаете, что мы врём?..
Приятно было пройти по городу, думалось, что смог бы жить и тут если бы пришлось. Ну одноэтажный город, не Москва, не Воронеж, ну и что? Зато это малая Родина, и я готов целовать эту землю. Когда я бывал в Борисоглебске в детстве, до 1965 года, я посещал площадь в центре, недалеко от памятника Неделину, которого тогда, конечно же, не было. Помню кинотеатр, куда я заходил, смотрел фильм «Добровольцы». Рядом продавали мороженое, и оно было верхом блаженства. Теперь этого здания нет, кинотеатр новый, но прежний был интереснее. Прошёлся до парка, видел там старый Ил-14, установленный в углу на вечное обозрение. Изрядно потрёпан он временем и детьми. Очень понравилось название кафе «У тополя». Лирично и в самом деле – у старого, высокого тополя.
После Борисоглебска мой путь лежал в родную деревню. Снова на вокзале, ищу возможность уехать. От Грибановки до разъезда «Карачан» шёл пешком. Тоже волнующие места. По этому громадному полю я ходил на лыжах в школу, причём, в тёмное время, ориентируясь по огням. Оно навсегда для меня – Русское Поле, о котором поётся. Там мы кушали с Виталиком горох, удирали от объездчиков, сохранившихся со сталинских времён. Одновременно мы воображали, что низина в конце поля под горой когда-то была залита водой, и тут было море. Дядя Ваня работал тогда на полустанке стрелочником. Зимой Виталик подарил мне немецкий или австрийский штык, и я шёл с ним и с мамой по рельсам. Потом этот штык сломался при ударе о мёрзлую землю. В доме из красного кирпича дядя жил в однокомнатной квартире с высокими потолками. Ездил он тогда на велосипеде.
… И вот я снова в тех же местах, иду по шпалам. Вдруг слева вижу пруд, где бывал не раз и не забуду его никогда. Мы приезжали сюда с Виталиком; однажды я купался тут с девками лет по шестнадцати, чувствовал к ним любопытство. Плавали вместе… И вот опять этот пруд, точно я в колыбель забрался. А на берегу вырос и шумел молодой лес – дубы, берёзы. Двадцать шесть лет пробежало, а пруд всё тот же. Просто непостижимо!.. На берегу с другой стороны цветная палатка, молодёжь играет в волейбол, рыбаки сидят с удочками, и в самой атмосфере колобродит какая-то новая, молодая, неизвестная жизнь.
Мужики грузили сено на мотоцикл, а мы с дядькой когда-то запасали сено иначе, возили его на ручной тележке. Дядька был посередине, словно коренник, а мы с Виталиком по сторонам вроде пристяжных. Грустно оттого что прошлое не возвращается никогда. Как это точно выражено в чьём-то стихотворении:
Никогда ничего не вернуть,
Как на солнце не вытравить пятна;
И в обратный отправившись путь,
Всё равно не вернёшься обратно.
Эта истина очень проста,
И она, точно смерть, непреложна:
Можно в те же вернуться места,
Но вернуться назад невозможно…
Около разъезда ко мне выбежали три собаки, с лаем доказывая, что они тут хозяйки. Дом двухэтажный, как будто вчера оставлен. Я иду полем; недавно тут рос ячмень, по жнивью идти колко, но приятно. Шёл по памяти и не ошибся, вышел к спуску, где не раз катился по сугробам с горы, кувыркался, потому что спуск был крутым и обрывистым. Вскоре стемнело, и следом за мной из-за горы поднялась огромная, красная луна.
По пути к Поповке за мной увязалась в сумерках сова, летела следом километра три. Я свистел, кричал, а она всё равно кружила в потёмках. Через речку перешёл вброд, дальше до Михайловки по грейдеру и новая остановка у Михайловского пруда. Купание ночью – великолепное наслаждение. Ещё подумалось: как было бы здорово жить в своём доме на берегу такого пруда! Утопия, конечно, но всё равно приятно вообразить. Ночевал у Василия Михайловича. Постарели дальние родственники, но ещё держатся, бодрятся. Утром кто-то, проезжая по деревне на «Жигулях», предлагал нитки в бобинах для вязания. Тётя Таня взяла, а её дед удивляется:
- Где же они берут?
- Да где, на фабрике воруют…
- …от суки, что делают! – восхищённо воскликнул Василий Михайлович.
_____________________
Однажды зашёл поужинать в ресторан «Брно». Ещё не поднялся даже по лестнице в зал, смотрю, около зеркал потасканная на вид бабёнка просит у меня расчёску. «Ладно, - думаю, - интересно будет понаблюдать». И вот заказал коньяк, сидим с этой дивой, общаемся. Тем временем к столику подсели двое; мужичок этак лет за тридцать – своенравный, с гонором, второй – молодой, но уже погубленный духовно. Тоже заказали графин коньяку, курят.
Моя знакомая по имени Тамара желает выпить и пьет вместе с ними. Потом она пошла к сидевшим неподалёку финнам канючить сигарету. Постояла там минут пять, помялась, пришла с сигаретой. Говорит, что кто-то из этих финнов ей знаком, но сейчас уже не узнает её, хотя и предлагал сесть на колени. Далее, оставаясь за нашим столом, Тамара неотвязно глядела в сторону финнов, и глаза её блестели. Кончилось тем, что уйти из ресторана ей захотелось с теми двумя, что угощали её коньяком. Тот, что постарше, хвастал: был, дескать, барменом где-то на Кавказе, а молодой его приятель, судя по всему, прожигатель жизни, начал службу в стройбате. Говорил, что на гражданке он без машины и ста метров пройти ленится…
22 августа 88 г. Отправился на велосипеде в Рамонь; ехал туда, видимо, больше часа. По пути любовался перелесками, долинами, оврагами. Погода тёплая, солнечная, на душе приятно. Рамонь знаменита тем, что когда-то здесь жил Сергей Иванович Мосин, конструктор русской трехлинейки, полный георгиевский кавалер. Еду дальше и оказываюсь на краю высокого склона, переходящего в долину, где виднеется река Воронеж, и густыми массивами простираются леса. Оглядевшись, я заметил строение, похожее на замок. Рядом грандиозные ворота с кованой ажурной решёткой и башня-часовня. При всем благородстве сооружения тяжёлое чувство вызывает общее запустение, которое бросается в глаза; окрестности заросли чертополохом.
…Спустившись к реке, вижу в роще «Жигули»; какие-то женщины загорают, а в стороне сидит на скамье малый лет тридцати. Вода в конце августа очень свежая, бодрящая. Я немного поплавал тем не менее. В одном месте мужик звал домой барана, и этот баран, похоже, был для мужика значительной фигурой.
- Боря, Боря, иди домой, Борис… - ласково, просительно звал мужик.
Возвращаясь, я проезжал мимо заброшенного храма; стены его из красного кирпича стойко сопротивлялись времени, но на крыше храма росла полынь. Мерзость запустения, о которой говорится в Библии, здесь, в России, наш вечный спутник…
31 августа 88 г. Нынче утром долго не мог втянуться в работу над рассказом, и только к полудню одолел первый абзац. Я очень дорожу своим прозрением в литературных занятиях, и сравнить это можно с машиной, которая была для меня неведомой. Я пытался владеть ею, дергал то одну, то другую ручку, а недавно эта машина вдруг покорилась, пришла в действие.
Вечером гулял по лесу и читал книжку об уходе Л. Толстого из Ясной Поляны. По-прежнему хочется равняться на Толстого и Чехова. Как я ещё далёк от желанного состояния духа и как одинок! Можно ли ещё что-то исправить? Не знаю… Боюсь новых ошибок, но может быть и сегодняшнее одиночество тоже ошибка. Предпочитаю жить только в России, и неплохо бы иметь на окраине города свой домишко, сад и хозяйство. Пришло письмо от Ярцева. Он переменился, ушёл от своих прежних идеалов, живёт тем, что тренируется в группе захвата. Оно, конечно, здорово, но куда полезней и интересней тренировать мозг.
29 сентября 88 г. Стоят тёплые дни бабьего лета. С некоторой опаской жду холодов, которые уже вот-вот нагрянут. Жизнь в России, как писал Антон Павлович, располагает к неопрятности в одежде и лежанию на печи. Вечером состоялось заседание клуба «Гренада». Лица в большинстве своём новые, и сама атмосфера этих встреч приятна и любопытна. Получаешь нужный настрой, заряд бодрости. Рядом со мной сидела молодая пианистка, пишущая повести. Ей двадцать восемь лет, симпатична и довольно проста, хотя и не без кокетства уже от литературы. Судя по тому, как она держалась, реагировала на читаемое, толк в ней есть.
Я начинаю сознавать, что общение необходимо, как воздух, и очень желательно изучение женщин, знание вопросов психологии. Была ещё одна начинающая писательница; написала рассказ о проститутке. Написан скверно и в смысле стиля, и в смысле логического построения. Бабе лет тридцать шесть, финансист. Наивна, и чувствуется, что критика её задела за живое. Казалось, что скажи ещё кто-нибудь два-три правдивых слова о сущности её рассказа, и она закатила бы скандал.
Запомнилась ещё одна фифа. Эта ещё не определилась: о чём ей писать? Хочется, мол, начать с исторической темы. Это было потешно. Посидела, никчёмно уставясь на читающих, и ушла, по-видимому, навсегда.
Я читал свой рассказ «Социальный заказ» и впервые по-настоящему рад критике. Действительно, надо лишь подводить читателя к прекрасной догадке, когда не договаривается многое… а смысл написанного очень емкий. От мыслей, глубинных идей, высказанных в лоб, нужно уходить. Интересен всё-таки руководитель сборов Баранов. Интеллигент, умница и очень чуток. Этим и оригинален.
30 сентября 88 г. Прилетел на месяц в Москву для работы на самолётах Як-42 в аэропорту Быково. Командировка полезная и приятная; объезжу всю Москву и область, причём, сделаю это на принципиальной основе. Достану карты, путеводитель и побываю там, где жили знаменитые писатели.
Письмо Олегу Быстрову
"Привет, великий и мудрый и вещий Олег!
Когда я был в Чимкенте и заходил в редакцию «Южного Казахстана», тебя там отчего-то не встретил; возникла догадка, что где-нибудь в Алма-Ате в книгоиздательстве, ибо я уверен, что газетная работа не для тебя. Ты скорее пойдешь в вахтёры, чтоб писать своё. Пожалуй, ты постиг уже всё, что могла дать газета. Имею в виду не навыки, конечно, а саму жизнь в редакции со всеми её противоречиями, как материал для будущих романов. А может быть эта тема у тебя уже на щите? Ну что ещё? Живу пока, как студент – ни кола, ни двора и всё потому что сознаю все прочие заботы помимо писательства второстепенными и малозначащими. Ты знаешь, Олег, нынешним летом пришло, наконец, новое творческое состояние, сладкое ощущение профессионализма. Не знаю, как у тебя, а у меня все жизненные интересы сошлись именно на том, чтобы писать, писать и писать. И скажу ещё такую вещь: писать нужно запоем – от темна до темна, в этом великий, спасительный эффект.
Пишу тебе из гостиницы «Аэрофлот» московского аэропорта Быково. Второй день я тут в месячной командировке и весьма доволен ею, работаю на самолётах Як-42. Завтра начинаю поездки по Москве и Московской области. Как твои дела? Пишутся ли новые романы? По прежнему отнимаешь хлеб у Жоржа Сименона? Что нового в Чимкенте, на душе? Пиши. До конца октября я наблюдаю жизнь в Москве, брожу маршрутами Толстого и Чехова, сижу в кабаках и сплю в электричках. Пора здесь сейчас прекрасная – золотая осень. А гонорары пока что – кошачьи слёзы. Ну пока! Желаю, чтобы правая рука у тебя высохла, как у Белинского… Кланяйся всем нашим, а Леонтию Овечкину скажи, чтоб сменил фамилию, иначе его ни в один самолёт не пустят.
Привет семье!
Лев, вечный поклонник твоего авантюрного творчества."