— Миха, ты чего? — Николай, поправив сползающую на глаза ушанку, оглянулся, увидел, что друг застыл, смотрит куда–то в сторону, точно окаменел.
— Ничего, езжайте, я догоню! — парень вздрогнул, махнул рукой. — Давайте по маршруту, как договорились. Я быстро.
— Мих, да чего там? — не отставал Николай. Парень легко заскользил по укатанному снегу, притормозил, лихо свернув лыжами вбок, и проследил за взглядом Михаила.
— Ничего! Я же сказал, двигайтесь дальше. Устал, сердце ноет. Постою немного и догоню.
— Ну как хочешь, — кивнул Коля и принялся догонять товарищей, что пестрой от разноцветных курток лентой мчали по укатанному полотну лыжной трассы.
… Ребята приехали на турбазу отметить Новый год, погулять, покататься на лыжах, вырвавшись из однотонной, монохромной жизни города. Студенты–пятикурсники как будто захватили ртом глоток свежего, морозного воздуха между зачётами и экзаменами и теперь, вытаращив глаза, не хотят выдыхать, вбирая в себя всё до самой мелкой частицы – зиму, снежную, белую, тяжёлую в своих сугробных нарядах, небо, голубовато–розовое с росчерками самолетных полос, блестящую на солнце трассу, усыпанную серебряными, золотыми, рубиновыми искрами ультрафиолета, запах дров, сваленных у печи в гостевом домике, треск огня, тепло, разливающееся по телу томной, ласковой волной. Впереди защита диплома, нервы и суета. Но сегодня жизнь поставлена на паузу, перенесена в другие декорации, изменена, переключена на резервный источник питания, чтобы дать возможность подкопить энергии.
Места вокруг турбазы были красивыми, живописными. Изюминкой места был Ятагай – большое, вытянутого каплей озеро, летом привечающее на своих берегах палатки рыбаков, а зимой коварное и ненадёжное, заманивающее своей красотой на самое дно. Местные говорили, что озеро живет своей, мистической жизнью, некоторые будто видели, как по льду в самые морозные ночи, залитая лунным светом, ходит женщина. Её фигура в черном саване угольком перемещается по ровной поверхности, замирает иногда, будто прислушиваясь, а потом начинает кружиться, раскинув руки и запрокинув голову.
— Да кто же это такая? — спрашивают притихшие студентки, испугавшись рассказа инструктора, Бориса Игоревича, и тесно прижавшись друг к другу на диванчике.
— А кто ж знает… — пожимает Борис плечами. — Говорят, старуха какая–то. Она живет в лесу изгоем, будто наказала себя за что–то, в поселок приходит только один раз в месяц, покупает еду и увозит в свое логово. Сумасшедшая какая–то вроде. Она, говорят, заманивает на Ятагай людей, а те проваливаются под лед.
— А зачем же они за ней идут? — тихо спрашивает, широко раскрыв свои темно–зеленые, с коричневыми ободками глаза, Татьяна. — Если знают, что погибнут?!
— А кто ж их разберет… Она будто видит судьбу. Ну типа экстрасенса… Вот и идут к ней за советами… Но я надеюсь, вы в эту чушь не верите! По Ятагаю нельзя ходить, запомните! Нельзя перемещаться по льду, даже если вы думаете, что уже достаточно холодно, чтобы вода промерзла до дна. Наши ребята как–то исследовали озеро, сказали, что зимой откуда–то вдруг появляются теплые течения, лижут лед изнутри, а сверху–то он будто и крепкий. Человек проваливается не сразу, а когда ближе к середине дойдёт. Много случаев уже было… В общем, — поняв, что совсем запугал девчонок, Борис делает паузу, встаёт, берет с плиты чайник, доливает кипятка в выставленные на столе чашки, пододвигает ближе к гостям тарелку с бутербродами, — в общем, на озеро ни ногой. Мы и трассу от него в стороне хотели проложить, но местность не позволила, приходится ехать у берега. Красота там неимоверная, но голову не теряйте! Ваша безопасность в ваших руках. Ребята! — он повернулся к уткнувшимся в телефоны паренькам. — Вас это тоже касается.
— Угу, — нестройно ответили студенты.
Михаил задумчиво потер лоб. Его всегда интересовали люди, которые утверждают, будто видят другого человека насквозь. Большинство из них шарлатаны, но ведь есть, наверное, и настоящие провидцы! Парень был бы не против поговорить с таким. Его мучал один вопрос, один на протяжении вот уже многих лет – что с ним не так? Почему он рос без родителей, почему те отказались от него? И почему никто не брал его из детдома, не усыновлял? Мишка, особенно когда учился в школе, ощущал эту свою особенность, как клеймо, свидетельство порченности, будто не дотягивал он до права быть как все – чьим–то сыном…
Если старуха–отшельница и правда что–то умеет, почему не пойти к ней? Интересно же!
Михаил отвлекся от своих размышлений. Кто–то включил музыку, молодежь потянулась на застеклённую террасу, начала танцевать. Бешеные подскоки, выкрутасы и смех скоро сменились объятиями и нежными прикосновениями, медленный, обволакивающий ритм разделил всех на пары. Одиночки, такие, как Михаил и Коля, стояли в стороне, смотрели, как мечется за окнами снег. Светлячки гирлянд горели теплым, желтовато–оранжевым светом, потом медленно гасли, погружая террасу во мрак, но скоро возрождались, прогоняя зимний сумрак в глубину трещащего от сильного ветра леса.
— Коль, надо бы навестить эту таинственную дамочку, — шепнул перед сном Миша другу. — Не каждый день такие колоритные люди нам встречаются!
Николай пожал плечами…
А утром, встав пораньше и плотно позавтракав, ребята уже разбирали стоящие вдоль стены лыжи, примерялись, хихикали, дергали друг друга за помпоны шапок, предвкушая веселую прогулку.
Татьяна, стоя на крыльце, упрямо стянула с головы шапку.
— Мне не идут головные уборы! Я так поеду!
— Белова, или ты возвращаешь шапку на место, или остаешься дома. Мне потом ваши простуды ни к чему! — инструктор спокойно встал на пути направившейся к выходу Тани.
— Извините, конечно, но я уже большая девочка, сама решаю. Я заплатила за отдых, а не нравоучения.
Ее длинные, прямые волосы, темно–каштановые, с чуть заметным золотистым отливом были стянуты на затылке тугой резинкой, челка аккуратно уложена. Ну как прятать такую красоту?!
— Надевай, Татьяна! Задерживаешь всех! — крикнула ей Иринка, а потом шепотом добавила:
— Миша всё равно на тебя не смотрит.
— Ну при чём тут Миша?! Отстань, я не для него! — покраснела девушка.
Но Ирина была права, именно для своего однокурсника старалась Таня, в эту поездку отправилась тоже из–за него, хотя лыжные прогулки не любила, предпочитая каток с непременной музыкой, огоньками и горячим кофе.
— Белова, мы тебя ждём! — инструктор заглянул с улицы в прихожую, где всё еще топталась студентка.
Таня недовольно нахмурилась, потом всё же натянула шапку и вышла, волоча за собой лыжи. Михаил стоял в конце цепочки лыжников. За ним только Колька Гоголев и Борис Игоревич.
Татьяна втиснулась между подружками, надела темляки на перчатки, отрегулировала их, чтобы палки слушались кисти рук, потом попробовала лыжи.
— Как по маслу! — довольно пискнула рядом Иринка. — Хорошая лыжня сегодня, и солнце будет! Красота!
Желто–белый диск дневного светила только–только вываливался из–за верхушек деревьев, точно подпихиваемый кем–то могучим, огромным, не боящимся раскаленного свечения. Вспыхнули позолотой ели, потянулись от крытых снегом берез длинные, тонкие тени, сизо–серые, полупрозрачные, исчирканные движущимися лыжниками.
Миша, работая палками и перейдя на коньковый ход, позволил Кольке поравняться с собой и, помолчав, жарко заговорил:
— А давай про нее репортаж сделаем? Я уверен, будет круто! Можно даже на конкурс отправить!
— Ты опять за своё? — поморщился Николай. За солнцезащитными очками было не видно, но парень не сводил глаз с маячившей впереди Иринкиной шапочки, ярко–салатовой, подпрыгивающей, когда Ира выпрямлялась, сделав очередной выпад руками. — Миш, мы отдыхаем, понимаешь? Ради чего мы здесь?!
— Понимаю, Коль, но надо найти хижину этой старухи. Ты будешь снимать, я брать интервью. Ну не съест же она нас! Заплатим ей сколько–нибудь…
Николай остановился, снял очки и уставился на друга.
Борис Игоревич прикрикнул, чтобы не отставали, ребята кивнули, но с места не сдвинулись.
—Я не согласен. Извини, у меня другие планы! — крикнул Коля и помчался вперед.
Михаил задумчиво огляделся, потом, окликнутый Борисом, двинулся дальше…
Мишка учился на журналиста, еле пробился в институт, чуть не завалил экзамены, но всё же был зачислен «авансом».
Парень жил на попечении государства, в детдоме, с рождения. Мать от него отказалась, ее заявление на эту тему он видел собственными глазами. Буквы выведены неровным, дрожащим почерком, некрасивым, заваливающимся налево.
Миша тогда удивленно поднял брови – у него почерк такой же… Сколько ни бились с ним преподаватели, а но ничего не помогало. Точно такие же буквы, заломы у согласных, острые уголки вместо плавных овалов у гласных.
Парень усмехнулся: ведь ничего же от матери нет – ни памяти, ни вещей, а генетика лезет, проклятая, никуда от нее не деться!..
Тогда же Мишка зациклился на своих привычках – как морщит лоб, как держит ручку, что любит есть. А вдруг мать, ну или отец, такие же были? Противно! Он ненавидел этих двух людей всей душой, до белесых костяшек на крепко сжатых пальцах, до скрежета зубов. Они его бросили, а он теперь должен жить, даже если не хочет… И жить таким, каким они его сделали!..
Николай, с которым теперь учились в институте, тоже был когда–то воспитанником детдома, но в десять лет удачно попал в семью. Симпатичный, рыженький Колька очаровал своих приёмных родителей и сам полюбил их.
Однажды он уговорил их пригласить в гости Мишу.
Мальчик робко топтался в прихожей, стесняясь своей «неподходящести» домашнему уюту, размеренности существования семейного бытия. Он наблюдал за тем, как приёмная мать подаёт на стол, как весело смеется, поправляя кудряшку, выбившуюся из–за уха, как треплет Кольку по вихрастой голове…
Это было необычно, как–то неправдоподобно, смахивало на телевизионную постановку.
— Ну? — спросил потом шепотом Коля. — Как они тебе? Мировые? — И кивнул головой на гостиную, где родители смотрели телевизор.
— Да, хорошие… — улыбнулся Миша. За друга он был очень рад. — Я, наверное, пойду.
— Ты что! У нас еще торт! Мама… Ну, да, мама, — мальчик расплылся в улыбке, — сама печет, она кондитер. Оставайся!
— Не, рыжик, пойду. Давай, не пропадай!
Николай грустно вздохнул, сунул в карман Мишкиного рюкзака кулёк конфет и пожал протянутую руку.
— Ничего, Мишук, и тебе в жизни повезёт!
Гость кивнул, поблагодарил провожавших его взрослых и ушёл…
Когда–то, может, и повезёт…
Скоро Колю перевели в другую школу, так что ребята виделись редко, потом и вовсе потеряли друг друга. Но после одиннадцатого класса случайно встретились на медкомиссии в военкомате.
— Ну ты чего? Как? — деловито поинтересовался Николай у друга.
— Не знаю. У меня вроде сердце… — пожал плечами Миша. Ему в общем–то было всё равно, хоть в армию, хоть на завод. Он вступил в ту пору своего взросления, когда, вырвавшись из–под опеки детского дома, ты не знаешь, куда приложить свои усилия, и рискуешь наломать дров.
Ни Колю, ни Мишку не взяли. Михаил с пороком сердца и Колька с близорукостью были отправлены восвояси. Миша еще попытался, было, выклянчить разрешение, но его и слушать не стали.
— Ты жить хочешь? — спросил его суровый мужчина, подняв глаза от каких–то бумаг.
— Ну, хочу… — протянул Миша.
— Вот и я хочу. Нагрузки у нас большие, не выдюжишь. Иди, отучись, возвращайся кем–нибудь… Ну, скажем, журналистом, будешь про нас репортажи делать.
Идея Мише понравилась, тем более что кочевая, не терпящая нудного постоянства работа была его мечтой.
Колька, наслушавшись друга, тоже решил податься в журналистику. Так вместе и поступили.
На экзаменах Михаил чуть не срезался на истории. В его голове от испуга вдруг перемешались даты, события, имена. Он что–то лепетал, потом и вовсе затих. Председатель комиссии посмотрел документы паренька, увидел пометку о сиротстве, шепнул что–то коллегам. Те быстро кивнули и велели Мише уходить.
— Это всё? — с досадой спросил он. — Но я могу попробовать еще раз! Дайте шанс!
Опять клеймо «детдомовского» мешало ему почувствовать себя наравне со всеми.
— Идите, шанс вам уже обеспечила судьба! — усмехнулся Петр Андреевич. — «Четвёрку» мы вам ставим, успокойтесь!
Так Мишка стал учиться на журналиста. И вот теперь загорелся этой странной, таинственной легендой об озере, живущей на его берегу женщине, ее сверхъестественных способностях…
… — Тогда я пойду один, — сказа Михаил вслед убежавшему другу.
Озеро лежало впереди огромной, плоской каплей. Миша сошел с лыжни, стал осторожно пробираться по глубоким сугробам к кромке льда. Нет, он не станет выходить на Ятагай, а просто двинется вдоль берега, идя к чернеющей за зарослями орешника избе. Парень без труда разглядел ее в тени деревьев…
Обогнув озеро справа, лыжник увидел цепочку следов, ведущую к бревенчатому домику, почерневшему, с поросшей мхом крышей. Тяжелый снег продавил кровлю на крыльце, покосил набок опоры, того гляди, завалятся в сторону, затрещав и унося с собой прогнившие ступеньки.
Дом как дом, с виду заброшенный, но вот мелькнуло в окне женское лицо, спряталось за шторой, что–то загремело, упало в сенях, потом дверь раскрылась, и на улицу вышла закутанная в платок женщина. Густые, черные волосы свободно разбросаны по плечам, лицо с едва различимыми морщинками напряжено, брови сведены у переносицы, под бледной кожей проступают голубоватые, тонкие вены.
Михаил поздоровался, раскрыл рот, чтобы всё объяснить, для чего он здесь, но женщина покачала головой, распахнула дверь и кинув через плечо: «Заходи!», первой ушла в темноту дома.
Миша, постояв секунду, отстегнул лыжи, воткнул палки в сугроб, поднялся по ступенькам, отряхнул ботинки от снега и шагнул за порог. Прищурившись в полутемных сенцах, он, не разуваясь, прошёл дальше, в комнату.
Грязный и ветхий снаружи, внутри домик преображался. Чисто выскобленный пол, светлые стены, цветастые, вышитые гладью салфетки на поверхности комода. Половина окон закрыта ставнями, но света хватает. Небольшая печка–буржуйка просвечивает через щели ярко–красными язычками пламени.
— Зачем дверь закрыл? — усмехнулась незнакомка. — Поди, помоги ей зайти, она стесняется.
— Кто? — удивленно оглянулся гость.
— Иди, открой, я тебе говорю, девчонка твоя там! — прозвучал ответ.
Парень подумал, что она подшучивает над ним, принялся объяснять, что он хотел бы поговорить о жизни в этих краях, что он учится, ему нужно сделать интересный репортаж…
Но женщина оборвала его речь взмахом руки и ткнула пальцем на дверь. Пришлось идти открывать. На пороге стояла, переминаясь с ноги на ногу, Татьяна.
— Ты? — нахмурился Миша.
— Ну а кто?! А я смотрю, свернул куда–то, дай, думаю, с тобой поеду! Чего у вас тут? Ой, здравствуйте! — Таня оробела, разглядев хозяйку избы.
— Заходите, нечего тепло выпускать! — вместо приветствия бросила незнакомка.
… Татьяна недавно перевелась из другого института, переехав с родителями из Питера в Москву. Михаила из общей массы ребят она выделила сразу, сначала приглядывалась, точно изучала новый экземпляр, его повадки, особенности, характер, потом стала подбираться поближе, что–то спрашивала, старалась на лекциях сесть рядом. Если преподаватели задавали сделать общий проект, просилась в группу, где уже был Миша.
А он как будто и не замечал её. Нет, женщины, конечно, интересовали его, симпатичные девчонки вызывали бурление крови в жилах и ускоряли стук сердца, но Миша никогда не заводил длительных отношений, не умел быть ласковым без физических влечений, галантным без излишнего напора. В книгах об этом читал, но на себя никогда не переносил. В детдоме с девчонками было всё просто. Страсти могли кипеть день, а могли месяц, а потом сгореть пшиком бенгальского огня, и ребята уже крутили романы с другими.
Татьяна же хотела, чтобы Миша красиво ухаживал за ней, провожал до дома, рассуждал о высоких материях с ее отцом, профессором дипломатической академии, водил в кино, в театр… А Миша не тянул… И денег не было, и желания. Ухаживать он не умел, а вот зажать где–нибудь в уголке на дискотеке, поцеловаться всласть – это пожалуйста.
— Ты что?! — оттолкнула его девчонка, когда он попробовал провернуть с ней такой трюк. — А ну лапы свои убери! Пошёл вон!
Отвернулась, заплакала, мол, не понравилось ей, а Миша только пожал плечами – нет так нет! По–другому он не умеет, некому было научить...
С появлением Тани Михаил вдруг задумался. А ведь когда–то и он, возможно, женится, у него будет семья, но он ничего об этом не знает. А, возможно, он и не достоин быть счастливым семьянином, он отломанный ломоть, выброшенный за ненужностью, оставленный в роддоме красным пищащим младенцем. Может, он несет в себе плохую наследственность, может быть даже его родители жестокие, злые люди!.. Тогда ни о какой личной жизни и думать не стоит! Рано или поздно генетика проснётся и, как почерк, выплывет наружу, показав всем, какой Миша монстр…
…После того неприятного случая Татьяна дулась неделю, потом опять потянулась к Михаилу. Они, как две планеты, вращались по одной орбите, она догоняла, он убегал. Она не понимала, что не так, он не мог объяснить.
Из–за Миши она поехала на эту турбазу. И вот теперь, отбившись от стайки своих сокурсников, стояла на пороге избы, пряча в карманах озябшие руки.
Повинуясь кивку хозяйки, девушка осторожно прошла по комнатке, с любопытством разглядывая обстановку.
Немного пугали развешенные вдоль стен пучки сушеных трав, какие–то палочки, склянки с жидкостями, жестяные банки на полках. На подоконниках стояли ступки, теснились глиняные чашки и мисочки.
— Как в кино! — подумала Таня, а вслух спросила:
— Вы целительница? Так всегда изображают жилище знахарок… Про вас там, в поселке, много чего рассказывают,— пояснила она своё любопытство, виновато пожав плечами.
— Нет. Я, скорее, наблюдатель. Я могу помочь, если действительно уверена, что это нужно, но чаще уже слишком поздно, да и бессмысленно. И не хочу видеть вас тут. Ни вас, ни кого–то другого. Прогнать только не могу. Гостей принято встречать по–доброму, тем более вас.
— А что в нас особенного? — Михаил уже немного освоился, вынул из кармана телефон, стал копаться в настройках камеры.
— Вы связаны между собой. Это пройдёт, но пока вы единый организм. Я с уважением отношусь к чувствам, данным свыше.
Женщина встретилась взглядом с Таней. По спине девчонки пополз холодок, будто ей в душу заглянули, и не спрятать от этого вмешательства мысли, чувства, всё самое сокровенное будто выпотрошили, нос сунули в потаённое, взломав все замки.
Татьяна нахмурилась, отвернулась, почувствовав, что краснеет.
Она сразу поняла, что имеет в виду отшельница.
— Почему вы живете здесь? — с любопытством разглядывая современную одежду на хозяйке, спросил Михаил.
Прямые черные брюки, вязаный свитер, ноги обуты в аккуратные угги — женщина явно в курсе последней моды.
— Меня Надеждой Юрьевной зовут. Вы, Михаил, садитесь, в ногах правды нет. Таня, а вы бы шли обратно, вас уже ищут!
— Плевать. Я с Мишей останусь, уж извините! — упрямо покачала головой девушка, села рядом с парнем на скамейку, обхватила ладошками чашку с горячим, только что заваренным чаем.
Надежда усмехнулась, а потом прошептала:
— Ты сейчас встанешь и уйдешь!
— С чего вдруг? — Танька была упрямой, любила поспорить.
— С того, что тебя ищут. А с Мишей нам нужно побеседовать наедине. Иди!
— Гоните?! Ну и ладно! Да врут про вас всё! Обыкновенная вы, самая простая! — бросила через плечо Таня и ушла, строго глянув на Михаила.
Подождав, пока девушка скроется из виду, женщина села напротив гостя. Тот, точно зачарованный, застыл, телефон упал на пол.
— Подними, дорогой ведь! — моргнула женщина.
Миша послушно положил сотовый на стол.
— Я ждала тебя… Знала, что приедешь… — прошептала отшельница.
— Откуда?
— Я всё знаю. Есть такой дар… Или проклятие… Да, скорее последнее.
— Дар? — усмехнулся Миша, отпил из чашки травяного напитка, поморщился – тот был горьким. — И в чем же он?
— Я вижу всю твою судьбу… Каждого так вижу, только стоит мне человеку в глаза посмотреть.
— Так чего ж вы тут?! Давно бы разбогатели, если предсказывать умеете! Знаете, сколько за это платят там, на Большой Земле?! — кивнул головой парень в сторону поселка.
— Люди глупы, — кивнула хозяйка избы. — Зачем платить за то, что ты не сможешь изменить? Незнание делает вас счастливее. Вы к чему–то стремитесь, движетесь, живете надеждой… А иначе бы все поумирали от отчаяния. А мне каково?! Все знать, но только наблюдать?! Не хочу.
— Да ну бросьте! Сколько же можно было бы всего предотвратить – аварии, трагедии, несчастные случаи, — если бы вы о них предупредили заранее!
Миша не верил ни одному слову сидящей перед ним отшельницы. Она напустила на себя таинственный вид, создала хороший антураж и стрижёт, наверное, деньги с местного населения за липовые предсказания. Но это материал! Это очень хороший материал для статьи! А если с фотографиями – то лучше колонки про Лыкову может выйти!
Михаил уже витал в мечтах, но Надежда вернула его на землю.
— Если суждено, то сбудется, как не старайся, — пожала она плечами. — Не так, так по–другому. Тебе, например, суждено сойтись, а потом расстаться с Татьяной, в тридцать шесть лет. Она сама уйдет от тебя.
— Да мы даже не… — нахмурился Михаил.
— Всему своё время… Вырос ты… Хороший… — женщина вдруг потянулась, хотела дотронуться до лица парня ладонью, но потом передумала, встала и, отойдя к окну, обхватила себя руками, точно ей было зябко. На улице стемнело, опять пошёл снег, над озером, которое виднелось из окошка, дымился пар, хотя оно и было всё сковано льдом.
— А какое у меня будущее? — встав рядом, спросил Миша. — Нет, ну правда! И прошлое тоже… Вы знаете?
— Проверяешь? Имеешь право… Хорошо...
Женщина взяла с подоконника несколько свечей в глиняных плошках, зажгла их от лампадки, поставила на стол, села, положив ладони на гладко отполированные доски столешницы.
— Посмотри на меня! — попросила она, кивнув на скамью. — Сядь и посмотри. И тогда ты тоже узнаешь…
Усмехнувшись, Миша повиновался. Ну что он не знает о себе?!
Встретившись взглядом с Надеждой, он замер, будто впал в сон. В голове было муторно, мысли путались, а потом он увидел, что стоит в где–то в больнице, кафельные стены отражают нестерпимо яркий свет ламп, на родильном кресле женщина, ее обступили врачи, акушерки. Женщина молчит, только тяжело дышит. Миша смущенно отвернулся, хотел уйти, но не мог сделать ни шагу. Лица роженицы было не видно, зато младенец, лежащий на столике, спелёнатый и завернутый в одеяло, смотрел прямо на Мишу.
— Ему страшно! — прошептал парень. — Ему очень страшно! Почему она не возьмет его на руки?!
— Ей нельзя. Она отказалась от него, — тихо пояснила Надя, встав рядом.
Михаил скривился, точно почувствовав физическую боль, но отшельница взяла его за руку, подвела к кричащему младенцу и тихо сказала:
— Помоги ему.
— Чем? Я же не врач, не его мать, я никто! Надо, чтобы она одумалась! Чтобы мать не отказывалась от него! — Миша рванулся, хотел закричать на роженицу, но Надя одернула его.
— Нет, это для нее ты никто. Она сделала свой выбор. А для малыша ты целая вселенная! Ты знаешь, что всё будет хорошо, так скажи ему об этом! Ты будешь первым, кто поприветствует его в это мире, ну, после врачей, разумеется.
В нос ударил запах крови. Акушерка велела пациентке тужиться, родить послед. Та что–то несвязно бормотала, размахивала руками. Ей кричали, чтобы вела себя прилично…
Миша почувствовал, что ребенок испугался еще больше. И тогда парень, протянув руку, коснулся маленького, курносого носика, провел пальцем по сморщенному лбу, почувствовал на коже влагу.
— Это бывает у новорожденных. Это их связь с матерью. Его потом помоют, ее частицы исчезнут. А страх останется. Помоги ему! — прошептала Надежда.
Михаил наклонился и тихонько сказал:
— Всё будет хорошо, малыш! Ты все равно самый лучший, ты молодчина, только не надо так кричать, а то истратишь все силы! Тебе нужно быть сильным, чтобы вырасти. Давай, старик, не теряйся! — смущенно добавил Миша, видя, что младенец замолчал и внимательно слушает его.
Женщину переложили на каталку, повезли в палату. Миша оглянулся, чтобы все же рассмотреть ее лицо, но потом понял, что не хочет этого. Ее не существует больше в жизни этого малыша, а значит, и в жизни взрослого Михаила. Их пути разошлись, она для него ничего не значит…
Младенец спокойно уснул, он тоже перестал думать о матери. Ее больше не было, отпустил…
… Потом всё вокруг потемнело, стало жарко, в ушах раздался крик стрижей, чириканье воробьев на ветках сирени, по лицу пробежал ветерок. Миша увидел мальчишку, стоящего у забора и разглядывающего прохожих.
— Что он делает? — спросил парень, оглянувшись на Надежду.
— Он ждёт тебя, — пожала она плечами.
— Бред! Я его не знаю, с чего вдруг он высматривает меня?! — начал Михаил, но потом осекся.
— Ты узнал его, да? Ну так подойди и скажи, что всё будет хорошо! — подтолкнула женщина Мишу.
— В тот день меня приходили смотреть потенциальные родители… — прошептал парень. — Им не понравилось, что я плохо говорю. Я картавил… Я так плакал потом, когда они ушли!.. Это было жестоко.
— Помоги ему, — повторила вкрадчиво женщина. — Ты же знаешь, что катастрофы не произойдёт, что его жизнь потечет дальше, появится друг, с которым он будет собирать из фанерки самолеты и танки…
Миша послушно подошёл к забору, обхватил ладошки малыша своими теплыми руками.
— Ничего страшного, ты всё равно очень хороший! Я горжусь тобой! — прошептал парень.
— Нет, я плохой, я им не понааавился! — скривился мальчик по ту сторону решетки.
— Ну и что? И они тебе тоже не очень–то приглянулись, ведь так?! Никогда не сомневайся в себе, у тебя столько всего будет хорошего в жизни, что не стоит вот так расстраиваться! А какая девчонка западет на тебя в институте, ты даже себе не представляешь!
Малыш слушал, а потом, сорвавшись с места, убежал, возможно, испугавшись Михаила…
После обеда мальчишка расскажет воспитательнице, что дядя за забором разговаривал с ним. Работница детского дома покачает головой и больше не станет отпускать мальчугана бегать по двору, будет держать при себе. Ему это не понравится, он будет вырываться, кричать, буянить, и в один из этих моментов вдруг зарычит на нее медвежонком, сам удивится, как вибрирует его язык, стуча о нёбо, почувствует гордость за себя. Воспитательница выпустит его руку, и малыш помчится между ребятнёй, раскинув руки, точно крылья. Он самолет, чей мотор рычит, готовясь к взлёту…
Миша вспомнил всё это, улыбнулся, потом скривился, вспомнив, что в конце полета будет неприятное падение, разбитые коленки и зеленка…
— Не надо так бежать, ты упадешь! — крикнул он.
— Ты всё равно упадешь, — спокойно пожала плечами Надежда, — так суждено. Нельзя изменить то, что предназначено, можно лишь помочь это пережить. Мы все наблюдатели своей жизни, только и всего…
Потом Михаил видел себя, идущего от Коли обратно к забору детдома, видел, как слезы катятся по лицу мальчишки, как крепко сжаты кулаки.
— Извините! — печальный мальчуган налетел на Мишу, остановился, смутившись.
— Ничего, бывает. Ты не грусти, всё еще впереди! — кивнул Миша, потрепав паренька по плечу. — Коле просто это сейчас нужнее! А ты отличный парень, я горжусь тобой! Ты научился радоваться за друга!
Мальчишка испуганно припустился прочь, а Михаил улыбнулся, глядя ему вслед.
— Я трусоват, — прошептал он.
— Ты просто еще маленький. Но это пройдёт…
Надежда вдруг дернула Мишу за руку. Он будто проснулся, открыл глаза, снова оказавшись в ее полутемной избе.
— Тебе пора. Ваш инструктор поднял тревогу… — Надежда подошла к двери, распахнула ее перед гостем, показала глазами, чтобы уходил.
Михаил растерянно поднялся. Он не досмотрел кино своей жизни, многое осталось за кадром, столько всего еще надо сказать себе тому, прошлому, чтобы устоять на ногах перед будущим…
— Ты уже и так знаешь всё, что нужно сказать себе, — ответила на его мысли женщина. — Да, у меня для тебя есть кое–что…
Она протянула листок с каким–то адресом.
— Что это?
— Это адрес твоего отца. Ну, ты же хотел знать, кто он, чем живёт.
— Нет, мне всё равно! — отвернулся Миша.
— Возьми. Там сам решишь! — Надежда сунула сложенный вчетверо листок ему в карман. — Иди. Мы не увидимся больше, не приходи, я не приму.
Она еще долго смотрела на удаляющуюся фигурку гостя, потом, отвернувшись, ушла в дом. Она была наблюдателем, научилась сохранять спокойствие, но сегодня ей было тяжело…
Темнота вечернего леса не пугала. Она скорее позволяла спрятаться в себе, в своих мыслях, улыбаться на пути к базе, вспоминая того мальчугана, что держался за решетку забора или того новорожденного, что прислушивался к голосу Миши…
Женщина, наверное, опоила парня чем–то, заставила видеть галлюцинации, но он не в обиде. Хорошо, если, когда ты маленький и беззащитный, найдется человек, что скажет тихо: «Держись, старик! Прорвёмся!» Сегодня Миша сказал это самому себе. Он обычный, нормальный, настоящий, он без изъянов и трещин, он просто рожденный когда–то человек, идущий по своему пути. Он нёс в себе когда–то частицы родителей, но сегодня они уже вымылись из него, как старатели вымывают песок, ища золото. Миша сам найдет в себе те кусочки золотой породы, что сделают его самим собой!
Но старателям нужно, чтобы о них заботились, им тоже нужна любовь и поддержка. Они имеют на это право!..
Дойдя до базы и выслушав переполненную гнева речь Бориса Игоревича, Миша только буркнул извинения, а потом, найдя глазами Татьяну, пошел к ней…
Вечером опять танцевали. Миша не отходил от Татьяны, смеялся, что–то рассказывал про своё детство.
— Я ж, Танюша, детдомовский! Не обучен домашней жизни, — бросил он и внимательно посмотрел на девушку. — Бродячий я кот…
— Всем когда–то нужно быть дома, Миш, — пожала плечами девчонка. — И этому можно научиться. Если ты хочешь, конечно!..
Когда уже легли спать, Михаил вспомнил о записке, что дала отшельница. Адрес отца…
Тихонько выйдя из спальни, парень нашел на вешалке в прихожей свою куртку, развернул листок…
Буквы поплыли перед глазами, эйфория от пережитой сегодня встречи с самим собой улетучилась. Почерк… Тот самый, что был на отказном бланке… Наблюдательница за жизнью людей оказалась его матерью… Вот так встреча! Но и сегодня она не пыталась удержать его… Нет, хорошо, что она не с ним! Он бы стыдился такой матери наверное…
Миша, постояв немного в оцепенении, принялся смеяться, потом, забившись в угол, стал всхлипывать, растирая по лицу слезы. Уткнувшись головой в деревянную стену, Миша комкал в руках записку, кусая губы и мотая головой.
Рядом кто–то сел, взял его за руку. Татьяна… Она ничего не спрашивала, не приставала, а просто сидела рядом и твердила:
— Ты хороший, Миша, очень хороший! Самый лучший на земле!
Пустые ли это были слова, глупые, рожденные молодой страстью, или осознанное признание в любви, Михаил не задумывался. Таня рядом, она принимает его таким, какой он есть, – грубоватым, неотёсанным, не умеющим дарить ласку, — и этого достаточно…
Михаил уехал с базы на следующий день. Из окна поезда ему показалось, что Надежда стоит на станции, в тени, прячась за колонну, и провожает его. Но она была просто женщиной, стоящей на перроне, не более. Она перестала для него существовать еще там, в роддоме. Пусть не надеется на что–то большее. Наблюдатель… Вот и пусть смотрит на его жизнь, ему не жалко!
… Миша и Татьяна поженились через полгода после окончания института. Она была его судьбой, как и говорила отшельница. Оба удачно шли по карьерной лестнице вверх, богатели, летали на отдых, купили загородный дом, где проводили все выходные. Не было только детей. Таня не хотела пока отвлекаться от работы, Миша не настаивал…
А потом Тане стало чего–то не хватать, она ходила недовольная, нервная, разбитая.
— Мне почти сорок, Миша! — пожав плечами, сказала она, отвернувшись от сидящего за столом мужа. — Тридцать шесть, и мне нечего о себе рассказать! Мы собирались с подругами, у них семьи, дети, у них интересные истории, а я что?
— У тебя тоже есть семья, — прошептал Миша. Он не любил ссор, пугался их, сразу чувствуя свою вину в том, что жена несчастна.
— Нет у меня семьи, как ты не понимаешь?! То, что у нас с тобой, уже приелось! — ударила она кулаком по столу.
— А что ты хочешь? Что приелось? Многие и не мечтают ездить на море по три раза в году и есть креветок по выходным, Таня, твоя жизнь, наша жизнь достаточно хороша, чтобы радоваться ей.
Татьяна на миг замерла, а потом, горько улыбнувшись, ответила:
— Вот именно, Миша. Моя жизнь была бы точно такой же и без тебя.
Опять женщина отказалась от него. Он опять лежит, туго спелёнатый и не может пошевелиться, он, маленький, беззащитный, опять слышит, что кому–то он не нужен, не нужен той, что была для него дороже жизни…
… Михаил не появлялся на работе вот уже неделю, не брал трубку, не отвечал на сообщения.
Коля, только вернувшись из командировки, решил проведать друга, долго звонил в дверной звонок, соседи сказали, что супруги уехали на дачу, их нет уже почти месяц…
— Ир, а что Таня, не говорила, где они? Мишка не отвечает на звонки… — спросил мужчина жену.
— Да там все сложно у них… Тане вожжа под хвост попала, она ушла от Миши, уехала к матери в Карелию.
— Чего? И ты молчала?! — заорал на Иру Николай, потом извинился, быстро собрался и уехал.
До Мишкиной дачи он доехал за полтора часа, остановил машину у забора, прошлепал по грязи к калитке, позвонил. Тишина…
В доме было темно, никаких признаков жизни.
Николай, помявшись, отошел чуть в сторону, двигаясь вдоль забора, нашел место поудобнее и перелез на участок.
Дверь дома была не заперта, изнутри послышалась тихая возня, потом звон упавших бутылок, ругань и падение чего–то тяжелого.
Коля, включив свет, прошел внутрь. Первый этаж, просторный, сделанный как одна большая гостиная, переходящая в кухню и зону отдыха, была заставлена пакетами от доставки еды, пустыми бутылками, на полу валялись скомканные салфетки, а на диване, укрывшись с головой одеялом, лежал Миша. Он что–то бурчал, дрыгал ногами, постанывал.
— Эй, старик, ты чего?! — подошел к другу Коля, осторожно отогнул одеяло. — А… — прищурясь, кивнул Миша. — Это ты… Вспомнил?
— Я вообще–то в отъезде был, ничего не знал. А что тут, собственно, происходит?
— Для кого–то просто лётная погода, а ведь это проводы любви… — хрипло затянул Миша, сел и, схватив бутылку, сделал из горлышка несколько глотков. — Будешь?
— Нет, я за рулем. Ну ты даёшь… — почесал затылок Николай.
Миша, пожав плечами, рассказал, как Таня вдруг поняла, что все эти годы жила не так, как хотела, как собрала свои вещи и укатила в неизвестном направлении, а под конец с досадой пропел:
«И осталась в небе светлая полоска, чистая, как память о тебе…»
— Понятно. Бомбануло бабу не по–детски. А сколько ей? — уточнил Николай.
— Тридцать шесть, — обхватив голову руками, промямлил Миша. — Та ведьма с озера предупреждала, что в тридцать шесть Танька от меня уйдет… Мне казалось это таким далёким… Ан нет…
— Какая ведьма? С Ятагая? Ты так и не сказал, что там было… — Николай задавал какие–то вопросы, поднимая друга и ведя его в ванную. Там, сунув покачивающегося мужчину под душ, он молил Бога, чтобы Мишка не завалился и не ударился головой. Потом Михаил взвизгнул от холодной воды, выругался, разбил кулаком дверцу кабинки и замер, наблюдая, как по руке течёт кровь от порезов.
— Ладно, хватит дачку крушить, еще пригодится! — уверенно вытащил его из душевой Николай. — Кофе в доме есть? Аптечка?
Миша обиженно кивнул.
— Обижаешь! Лучший кофе и аптечка… Всё для Танюши…
А через два часа Николай уже ехал вместе с Мишей на Скорой в больницу. Проблемы с сердцем после запоя дали о себе знать мутными болями за грудиной, Мишка бледнел, хватался за руку товарища, что–то шептал. Фельдшер одергивал его, просил помолчать.
— Мы еще поживем, старик! Мы еще так поживём! — твердил испуганный Николай…
Татьяна навестила бывшего мужа через неделю. Бочком вошла в палату, встала у двери, опустила глаза, мол, виновата, прости…
Но для Миши она уже не существовала. Будь он другим человеком, простил бы, но он уже обжигался раньше, от него отказывались, бросали, отворачивались. Такое он не прощал. Мог отпустить, отстраниться, но доверять переставал…
Выписавшись, Миша попросил Николая поехать с ним на Ятагай.
— Зачем? — удивился товарищ.
— Хочу спросить мать, почему она тогда бросила меня. Я хочу знать! Может, я какой проклятый?..
На озеро приехали уже затемно. Миша попросил остановить машину, вышел, встал у воды. Черное небо тонуло в глубине, покрываясь нежной рябью. Кое–где было видно лодки рыбаков вдалеке, на тонкой полоске заката, маячила чайка, стрекотали в траве кузнечики, нестройный хор лягушек замолкал, слыша шаги незваных гостей.
— Давай до утра подождём! С базы уже звонили, нас ждут! — потянул друга обратно в автомобиль Николай.
А смотрители гостевых домиков, удивившись вопросам Михаила, ответили, что нет давно той избы – сгнила; нет женщины, что жила в ней, то ли она утонула, то ли уехала куда, никто так толком и не знает.
— Да ладно, не расстраивайся! — пожал плечами Коля. — Какая разница, что там было у нее в голове?! Прошляпила она такого пацана! Гордилась бы сейчас, но нет, не имеет к тебе никакого отношения. Как ты там говорил: она наблюдатель за человеческими жизнями?
— Ага…
— Ну вот и пусть наблюдает, если жива. Своей только жизни у нее нет, упустила. Завтра рыбачить поедем, я договорился, а сейчас спать!
Николай выключил свет и тут же уснул. А Миша, лежа и рассматривая потолок, вспоминал того мальчишку, что, носясь по двору, рычал воображаемым мотором. И он еще взлетит, улыбнется, закричит от счастья, выныривая из холодной воды утреннего озера, потому что впереди целая жизнь, такая, какая есть, и теперь уже не важно, кто дал ей начало! Вопрос: «Почему?» будет то и дело всплывать, заостряться, оставаясь без ответа. Любой бы хотел узнать у своей матери, почему она ушла, оставила, отказалась, но мало кто добивается ответа. И стоит ли искать его, если все уже в прошлом?! И Таня в прошлом.
А впереди у Миши, хоть он еще и не знает об этом, командировка. В ней он встретит женщину, спокойную, задумчивую, красивую. Она будет чем–то походить на Таню, а еще на женщину с озера, но станет для Михаила оплотом любви и домашнего уюта. Миша еще будет счастлив и, обняв своего плачущего ребенка, ласково прошепчет ему что–то, укачивая и баюкая. Для сына и жены Миша станет Вселенной, огромной и горячей, как солнце. А прошлое утонет в водах Ятагая, навсегда избавив Михаила от вопроса: «Почему?» На него просто не останется времени…