Кот расхаживал по дороге. Был конец осени. Волга черными волнами колыхалась где-то невдалеке. По сторонам от измятого, неказистого, пупырчатого асфальта виднелась высохшая, грязного, зеленовато-бурого цвета трава. Лапы после сна были какими-то деревянными. Надо бы размяться...
Но что-то делать было лень. Небо было густого, туманного цвета. Дорога была еще мокрая после вчерашнего дождя, пронизывающий ветер лениво перебрасывал из руки в руку сухие искорёженные листья, чуть покрытые налетом инея. Кот лег на траву. Вокруг на глинистой или песчаной почве непонятного цвета валялся какой-то мусор: окурки, осколки бутылок. Земля была уже холодная и доставала своим противным дыханием до самых косточек. Но кот не встал. Есть хотелось. А может уже не хотелось. Он безумно устал здесь шататься...
Поселок еще советской застройки мрачными разнородными домами нависал над котом своей серостью. На чьём-то балконе, выступающем своими грязными пожелтевшими панелями из мятых стен как нездорово выпученный живот, трепыхалась на ветру выцветшая одежда и старый поблекший бордовый ковер с избитыми узорами...
Вдалеке дымили трубы. Что за трубы - да какая разница? Коту было не до этого. Но само слово «трубы» теперь засело в голове и никак оттуда не вылетало. Оно соответствовало окружающей картине: «т» - серость, непробудность, тишина, «р» - грохочущий, хрипящий звук заводящегося вдалеке обшарпанного, облепленного охровой дорожной грязью мотоцикла, «у» - глубокий, ощущаемый, кажется, поджилками гул реки, «б» - да вот этот самый темный асфальт, по которому все старые, облупленные машины и детские велики едят с глухими вдохами: «б-б-б», «ы» - это отвратность, это гадкость, это грязь...
Поселок, надо заметить, стоял тут не просто так. Рядом был вход на территорию местного загородного санатория. Когда-то, когда бородавчатые, скрюченные старухи-пятиэтажки были еще молодыми, здесь давали квартиры работникам... Кажется, это было целую вечность назад. Кот тогда, конечно, еще не родился. Из санатория в поселок особо не ходили. Да и из поселка в санаторий тоже. Это были разные миры. Кот был, наверное, из поселкового. Но его всегда тянуло за ограду, к белокаменным беседками, маленькой часовенке с синим куполом, низеньким, ровненьким фонарикам, аллеям, пересекающимся под прямым углом, приветливым теплых оттенков зданиям с гладкими свежевыкрашенными стенами... Он хотел уйти туда, но не мог... Во-первых, там жили собаки. Во-вторых, он боялся. Чего? Того, что он будет там лишний. Одинокий и неуместный. Того что его прогонят, вышвырнут из этого лучшего мира, и тогда будет ещё больнее...
Родителей своих он не помнил и никогда не видел. На правом боку у него чуть не доставало шерсти, потому что когда-то, еще в детстве у дешевой облупленной кафешки в соседнем поселке его ошпарили кипятком. Кот был по-своему красив и, при опытном рассмотрении, напомнил бы даже тайскую породу, однако голод и несчастная уличная жизнь сделали его худым, грязным и непривлекательным. Кот свыкся с этим и не мог уже думать о том, что может быть как-то по-другому.
Стоит сказать еще об одной части его жизни, которая придавала всему этому оттенок еще более драматичный и немного романтический. В санаторий, вернее к его воротам, приезжали автобусы. Каждый час из города. Это была конечная их остановка. На этих автобусах приезжали отдыхающие из аэропорта, с вокзала или просто с городской прогулки. Автобусы были новенькие, синие и никак не сочетались ни с поселком, ни даже с самим санаторием. Кот любил на них смотреть. На то, как открываются двери, как звенящий строгий женский голос говорит «Гестия. Конечная». Гестия это названия санатория. Красивое... Вроде древнегреческое какое-то. Кот не разбирался в мифологии.
И вот теперь, в это противное утро пришел очередной новенький лакированный автобус с лимонными, жёлтыми, солнечными поручнями, с белыми снежинистыми узорами на боках, с прозрачными чистыми стеклами и упругими черными колёсами. Из автобуса вышло несколько человек. К ним выбежали санаторные псы: две раскормленные обрюзгшие дворняжки какого-то многоцветного окраса. Кот остался лежать у дороги. Не вставал.
Какая-то тётечка достала колбасу. Кот привстал на запах, пошатнулся и улегся снова. Нет, он не пойдет. Что жить так? Зачем что-то просить? Зачем унижаться? Зачем спешить, мучиться, набивать живот всякой дрянью с одной единственной мыслью: выжить? Нет, так дальше идти не может. Он вот здесь ляжет и уснет. Сон ослабит стенания желудка, позволит забыть об окаменевших, растянутых мышцах, он забудется во сне, ему станет тепло, сладко, спокойно... И так будет вечно. Вечная чернота. Зато идеальная чернота, без бедных домов, без всего этого убожества. Кот согласен. Он не пожалеет.
Но смерть почему-то не приходила. Смешно. Она приходит, только когда ее не ждёшь... С места сдвинулся какой-то черный автомобиль. Странно, как это кот раньше его не заметил. Может быть это смерть разъезжает на таких новеньких внедорожниках? Он собрал все свои силы так, что заскрипели зубы. И выбежал на рытвины дороги под колеса. Закрыл глаза. Последнее, что он на этот момент увидел были черные дворнике на лобовом стекле машины, так как начал накрапывать дождь.
Но ничего не случилось. Так обычно бывает в фильмах. Но это был не фильм. Кот съежившись сидел под каплями дождя перед остановившемся внедорожником. Он не открывал глаз. Слышал только, как открылась дверь кабины и размашистые мужские шаги. Его коснулись жёсткие пальцы. Они грубовато заелозили за ушами и по плечами. Кот все еще жмурился. Тётенька, кормившая собак крикнула:
- Он больной и блохастый! Имейте ввиду. Бросьте его, а то заразитесь!
Мужчина, вышедший из машины не ответил. Он взял кота на руки и как младенца положил на сгиб локтя. Сквозь тучи проглянуло солнце, белым, чистым светом затмило все вокруг, залило глаза кота, и оставило лишь очертания немолодого, с искренней светлой улыбкой лица незнакомца. Кот улыбнулся. Если это, конечно, возможно для котов.
Хозяин внедорожника положил его на переднее сидение. Сел сам. Из очередного синенького автобуса донеслось: «...Конечная». Мужчина хмыкнул.
- Для кого-то может и конечная, но не для нас с тобой, верно? Это автобус дальше не идет, а мы идем. Дальше. К жизни. И по жизни. Никогда нельзя останавливаться, если жив.
И они отъехали от санатория. Кот подобрался к лобовому стеклу. Почему-то тот не казался ему таким идеальным и шикарным. Кот должен был ехать дальше. И жить дальше. Другой жизнью. Санатория в ней больше не было.
Они свернули на трассу и оставили остановку и посёлок далеко-далеко позади...
