Находчивость и смекалку нашего солдата, воспетые во множестве сказок и пословиц, можно смело приравнять еще к одному роду войск, активно сражавшихся за нас во всех войнах. Всякий раз, когда белорус, защищая свой край, оказывался лицом к лицу с врагом, его изобретательность и нестандартность мышления помогали парировать организационное превосходство и военно-материальную обеспеченность агрессора. Тяга к такого рода ассиметричным ответам не утратила актуальности и в таком высокотехнологичном конфликте, как Великая Отечественная война. В век двигателей, скорострельного оружия и доселе невиданной концентрации всех видов смертоносного вооружения на километр фронта бойцу, способному сварить «кашу из топора», как ни странно, также находилось место!
«Дядькование», или С чего все начиналось
Находчивость и смекалка были неизбежным продуктом взаимодействия членов воинского коллектива. Главный вектор воздействия на солдатскую массу – приказы командиров издревле дополнялся чем-то «глубинным», жившим внутри каждого отделения, взвода и роты.
Такие понятия пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы, моряки Русской императорской армии, где служило множество этнических белорусов, вынесли из устоев крестьянской общины – мира. В рамках этой общности самое многочисленное в империи сословие – крестьянство, дававшее львиную долю новобранцев, без особых перемен дожило до 1917 года. Снимая армяк и поддевку, облачаясь в мундир и кивер, вчерашний селянин, по сути, переходил из мира крестьянского в его военную «модификацию». В гражданской жизни у землепашца-ремесленника была формальная привязка к населенному пункту, фамилии, в крепостные времена – к помещику или монастырю, с учетом чего строился мир. В армии кроме фактической привязки к своему подразделению и части была негласная вовлеченность в артель – военный аналог крестьянского мира, который строился вокруг каждого капральства – нынешнего взвода. Что же это была за негласная институция и почему она влияла на воина в лучшую сторону?
«На миру (то есть во благо мира и его порождения – военной артели. – Авт.) и смерть красна» – эта поговорка имела самое непосредственное отношение к дореволюционной армии. Рекруты разных стран, оказываясь в армии, подчинялись унтер-офицерам и офицерам, однако за ними по негласному закону воинского коллектива закреплялся так называемый «дядька».
Такой старослужащий солдат, ветеран походов, участник многих боев, был обычно лет на 15 – 20 старше среднего новобранца. Он корректировал навыки, которые новик (так в Русской императорской армии называли новобранцев) получил в учебном лагере. Обучал его хитростям боя, скоростной зарядке и чистке оружия, поддержанию формы и обуви в надлежащем виде и многому другому. И, что самое важное, дядька выявлял склонности новичка, которые будут полезны солдатской артели в ее повседневной деятельности. Таким образом, новик переходил на новый уровень отношений с окружающими его сослуживцами.
Юношу определяли в торговцы, огородники, ловцы рыбы, охотники или собиратели, лудильщики посуды и ротных котлов, ремонтники, кузнецы и так далее. Всем этим бойцы занимались в дни мирной гарнизонной службы или на зимних квартирах. Постепенно молодой человек, получив специальность, включался в экономико-производственную цепочку подразделения, начинал по-особому относиться к окружавшим его людям в мундирах. Вокруг него выстраивался целый микрокосм с особыми правилами и устоями! Постепенно натаскивая молодняк, бывалые вояки приучали его к тому, что капральство – новая семья, а находчивость и смекалка – работа на ее благо.
А так как военная служба до императора Павла I длилась пожизненно, а с его царствования – по 25 лет, с Александра II – шесть лет в строю в сухопутных войсках, семь – во флоте, военнослужащему было не уйти от «врастания» в воинский коллектив. Постепенно солдат или матрос учился превозмогать трудности службы, опираясь на свои внутренние ресурсы, на близких товарищей по оружию, сродняясь, сплачиваясь с ними так, как с соседями по деревенской улице, с которыми из года в год выходил на полевые работы. Крестьянская сметка, общий культурный славянский код большинства военнослужащих, недостаток в материальном обеспечении отечественных вооруженных сил, развитая традиция воинской демократии на низовом уровне сформировали условия для находчивости и смекалки.
Отсюда, из солдатской артели, вытекала традиция редкой стойкости, самоотверженности, которая всегда удивляла противников русской армии XVIII – XX веков.
Старые смыслы на новый лад
Эта воинская традиция отчасти дожила и до советского периода вплоть до конца 1940-х годов. Индустриализация и, как следствие, неизбежная урбанизация населения, малые по сравнению с былыми временами сроки службы (2 – 3 года срочной в сухопутных войсках и 3 – 4 – во флоте) постепенно привели к тому, что среди молодых воинов росла доля более разобщенного городского населения. Резкое повышение роли механизированных частей, тотальная моторизация Красной Армии, массовое принятие на вооружение образцов, оснащенных электроникой, оптическими приборами и прочими высокими технологиями, не отменили, но снизили роль индивидуального «я». Техническая грамотность и интеллект, общая культура и четко регламентированная дисциплина отвоевали в советской военной среде лидирующие места.
Последним взлетом смекалки и находчивости «в чистом виде» стала именно Великая Отечественная война 1941 – 1945 годов. Этому сопутствовали два фактора.
Прежде всего общая идеологическая составляющая, влиявшая на внутреннюю жизнь частей и соединений всех родов войск РККА. В отличие от Русской императорской армии красноармейцы и их командиры почти полностью происходили из одного класса – рабочих и крестьян. Узкая, преимущественно дворянская (особенно во флоте) офицерская прослойка «старой армии», только в два последние года существования империи вследствие больших потерь Первой мировой войны была сильно разбавлена разночинцами и выходцами из низших сословий, ушла в прошлое. Между командирами и бойцами от Гражданской войны 1918 – 1922 годов вплоть до Великой Отечественной и далее произошло самое настоящее единение. Военнослужащие имели разные звания и должности, но права были практически равные, четко очерченные уставом без сословных пережитков.
Таким образом солдаты, старшины, сержанты Красной Армии в боевой обстановке хитрили с противником не по приказу, не ради интересов замкнутого в себе боевого братства, как раньше, но изначально «в общий котел» интересов всей части. Во исполнение приказов тех, кто еще совсем недавно (и все это знали!) носил чистые петлицы и погоны… Преемственность, неразрывность интересов между солдатской массой и командирами стала осязаема как никогда.
Отсюда возник второй фактор.
Вследствие катастрофических потерь кадрового личного состава РККА первых двух лет войны огромное количество вчерашних школьников, студентов, представителей сугубо гражданских профессий становились младшими командирами с перспективой скорого роста. Ситуация, когда к середине войны, например, стрелковым батальоном или полком командовали сержанты мирного времени, стала массовой и привычной. Поэтому находчивость, смекалка среди солдат на войне была подспорьем к их карьерному (без оглядки на родовитость) росту, чему способствовали и высшее руководство, и… большие потери.
Исходя из потерь, вызванной ими текучки военных кадров драться с лучшей армией Европы – немецкой без славянской смекалки было мудрено... Как же она проявлялась?
Когда сон смерти брат
Условно смекалку и находчивость советского воина можно подразделить на «боевую» и «окопную».
Первая проявлялась в моменты опасности, под огнем врага или при подготовке к неминуемому боевому соприкосновению. Вторая – во фронтовом быте, в том пласте военной жизни негеройского свойства, который извечно обходится стороной в реляциях и воспоминаниях, но без которой немыслима жизнь воюющего человека. Ей и уделим внимание.
Так, прочитав несколько сотен книг исследований, мемуаров и сборников интервью с участниками Великой Отечественной войны, я заметил, что воспоминания ветеранов пестрят одной и той же мыслью, сказанной разными словами. Обобщенно она звучит так: на отдых времени вечно не хватало. Бои разной интенсивности, передислокации, оборудование фортификационных сооружений, обслуживание техники, караулы страшно выматывали… Поэтому единственным, самым распространенным видом отдыха было время принятия пищи и особенно сон.
В забытье уставшие солдаты проваливались буквально с первых же секунд остановки на привал – зачастую забыв о еде, приготовлении удобного места для ночлега или дневки. Поэтому в пехотных и кавалерийских, других сухопутных родах войск бойцы заранее договаривались о том, кто в отделении будет своего рода дежурным по костру, «костровиком». Эта норма не отражена ни в одном уставе или инструкции, но четко запомнилась участникам войны своей полезностью. Проснуться ночью среди заснеженного леса у потухшего костра от холода никому не хотелось. Тем более нет желания пробудиться, когда на тебе тлеет одежда и плавится обувь от близости распалившегося сверх меры кострища. В обязанности присматривающего за источником огня также входило наблюдение за окрестностями и вещами.
Это было особенно важно: при неожиданном подъеме не привыкшие к фронтовой жизни новички могли спросонья забрать чужие вещи или снаряжение. Оно же стандартизированное, неотличимо похожее друг на друга. Такие происшествия нередко случались при ночевке в палатке или в общем блиндаже. Дед мой зимой 1941 года, разбуженный по тревоге с последующим выдвижением на передовые позиции, впотьмах… обулся в чужие валенки. Маленький размер нестерпимо стеснял ноги – и дед, недолго думая, скинул их на полпути, обмотал ступни несколькими слоями бинта. Это заметил офицер из особого отдела части и забрал дедушку – 18-летнего бойца – на беседу с целью выяснить: не хотел ли он обморозить себе ноги, дабы избежать окопов первой линии обороны? Такое, увы, действительно случалось… Все обошлось, однако командир батальона сделал выводы и завел в ротах обычай: на новом месте устраивать «сонное» дежурство и назначать «сонника».
Солдатская академия в дни затишья
Даже страдая нехваткой активных штыков, опытных, обстрелянных солдат, командиры фронтовых частей всех родов войск старались дообучать военным премудростям новичков, а также прибывших с длительного излечения военнослужащих. Иначе пополнение рисковало не пережить свой первый бой. Только понимание всего, что тебя окружает, словно лучи света рассеивало тьму страха, основанного на робости перед неизвестным. Но для достижения подобной иллюминации в сознании новобранцев нужно было время…
Поэтому первым этапом борьбы с внутренними страхами было дополнительное обучение личного состава всему, что успели понять и воспринять их старшие товарищи по оружию. Подобные вещи происходили как спонтанно, у костра на привале или в окопах в дни затишья, так на специально организованных командованием мероприятиях. Имеются ввиду предложенные «снизу», а потом и поддержанные «сверху» фронтовые краткосрочные (трехдневные, недельные, месячные) слеты и курсы по ряду воинских специальностей. Преподавателями на этих курсах и слетах назначали лучших бойцов и командиров. Они в простой и доступной форме рассказывали о своих боевых успехах, тактических приемах. Находчивость и смекалка в живом общении давали отличные результаты. Например, сложный прием охоты на врага тремя-четырьмя снайперскими парами в условиях безлесного плоскогорья, применявшийся в Заполярье, был освоен осенью 1944 года на 4-м Украинском фронте всего за две недели – без написания учебных планов, методичек и т. п.
Вторым базовым принципом превращения новичка в бесстрашного бойца стало постепенное введение его в боевую обстановку. В дни обвальных для наших фронтов наступлений немецко-фашистских войск лета – осени 1941 года, а также лета – осени 1942-го об этом и речи не могло идти. Однако в дни затишья новобранцам серьезные задачи старались не доверять, беречь их, вводить в бой постепенно. Такое не предусматривалось ни одним боевым уставом, однако командирам младшего и среднего звена было не до «уставщины» – в дело вступала подлинная воспитательная самодеятельность.
Прежде всего бойцам недавнего призыва для укрепления моральной стойкости давали возможность отоспаться, отъестся, обвыкнуться к фронту через непродолжительное пребывание в ближнем тылу. Их отводили из первой линии обороны под разными предлогами, порой такое делалось каждую ночь – с последующим возвращением в окопы поутру на случай вражеской атаки или приезда высшего начальства. Удивительно, но факт: лейтенантская проза 1940 – 1960‑х годов запечатлела подобные случаи в несколько завуалированном, но понятном для ветеранов виде. В автобиографических произведениях фронтовика-сапера Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», «Вторая ночь» вариант подобной уловки упоминается несколько раз. Ближе к ночной поре в ближний тыл под присмотром одного-двух бойцов тянулись вереницы больных куриной слепотой. Действительно, авитаминоз военного времени притуплял у людей с ослабленным иммунитетом функцию ночного зрения, выводя их к сумеркам из строя. Однако вместе с пострадавшими под эту марку с передка на пару дней выводили и по нескольку самых неспособных быстро войти в колею фронтовой жизни новобранцев. В тылу последние приходили в себя, привыкали к звукам недалекого боя, бомбежкам, обстрелам, слушали поучения ветеранов…
Вместо послесловия
Эти базовые и многие другие приметы теневой, скрытой от невоевавшего человека стороны боевой жизни вошли в неписанный понятийный «глоссарий» жизни фронтовиков Великой Отечественной войны. Надеюсь, любопытные исследователи этой неявной стороны глобального конфликта со временем откроют широкой аудитории читателей новые примеры военной находчивости и смекалки.
Денис Трофимычев,«Ваяр»
Фото из фонда БГАКФФД и открытых источников