Из дневника читателя
В юности я зачитывался его романом и рассказами, записями «Ни дня без строчки». Они казались мне жуткими по нечеловеческому таинственному умению автора отыскивать и точно ставить на место нужные слова. Видимо, есть проза, написанная на небесах. Её надо просто угадать.
Высший писательский дар, пожалуй, в том и состоит, чтобы поставить слова в той недостижимой последовательности, которая берёт в плен душу сразу и целиком. Это ему, Олеше, удавалось. Я и сейчас так думаю...
Конец его тоже представляется мне жутким.
С некоторого времени Юрий Олеша стал пить, потом эта слабость осилила его, стала роковой. Он стал запойным пьяницей. Тому была причина жутчайшая опять же. Она крылась в беспощадном времени, о которое разбивались люди с божьим даром. Он ушёл в запойную эмиграцию во времена РАППА, организации, объединившей в боевой кулак сплочённую литературную серость. Пришло время диктатуры бездарности, смертельно опасной, между прочим. Печататься таким людям, как Юрий Олеша тогда стало невозможно. Он попытался огрызнулся, назвал провозвестника и пророка новой диктатуры Леопольда Авербаха «литературным фельдфебелем». И дело было сделано. У этого Авербаха была большая сила, так что тайно присвоили ему угнетаемые им литераторы почти былинное качество: «Одним Авербахом семерых побивахом».
И своей запойной эмиграции, начавшейся во времена диктатуры бездарности, Юрий Олеша так и не вернулся.
Вот что рассказывает в своей книге «Тайны кремлёвской больницы» врач Прасковья МОШЕНЦЕВА:
«...Не раз встречала Юрия Карловича во дворе или около дома. Он всегда был один, к тому же нетрезв и скверно одет. Мы стали раскланиваться.
Оригинальный писатель, Юрий Карлович и человеком был неординарным, тонким, с редким чувством юмора и острым умом. Мне было жалко, что он пропадает. Однажды по праву врача я упрекнула его:
— Что за варварское отношение к своему здоровью, Юрий Карлович? Вы погибнете…
— А, пустяки, — ответил он.
— Давайте я полечу вас гипнозом? Вы знаете, я ведь училась…
Олеша вроде бы заинтересовался. Потом махнул рукой.
— Нет, мне уже ничто не поможет. — И добавил с улыбкой: — Ни дня без строчки и ни дня без водки!
Как врач я, увы, понимала, что болезнь его зашла слишком далеко и он уже не волен над собой.
…Через некоторое время узнала горестную весть. Какой-то человек обнаружил Олешу в луже мёртвым — он захлебнулся».
Авербаха шлёпнули потом за связь с троцкистским подпольем. Теперь он реабилитирован. Но ведь доведение до такого состояния одного только Юрия Олеши — дело непростительное, у таких дел нет срока давности. Лично от меня этим авербахам нет прощения...