Виктор Соснора вспоминал в одной из своих проз монаха, который сетовал “Негде писать!”. Кажется, звон этой формулы разносится по всей Руси: от легендарного Бояна до Марины Цветаевой.
И художников это в полной мере касается, хотя есть и счастливые исключения. Почти полгода в ковидном 2020 году санктпетербуржская художница Татьяна Святловская провела в Германии в гостях у сына, художника Игоря Вольфсона, где ей было “где”.
8 октября 2020 года NevskyNotes листали фотоальбомы в гостях у Татьяны Святловской.
Комната Татьяны Олеговны, которую она делит с внуком, мало похожа на мастерскую художника, хотя на последнем этаже высокой “сталинки” много света. Если не считать “Кота казанского” собственных работ почти нет, зато есть две ученические картины племянницы Алены, с которой мы разминулись в дверях. Ну а композиционный центр комнаты — картон театрального художника Феликса Браславского, приятеля Татьяны, “Слон, высиживающий яйцо на дереве”. В комнате не только много света, но и много шума, который бесцеремонно залетает с проспекта Обуховской обороны. Закрываем окна и включаем диктофон. Где-то там то ли свинцом, то ли ртутью серебрится Нева.
Татьяна, где Вы познакомились с городецкой росписью?
В детском саду изучают по программе городецкую роспись. Соответственно я купила, как сейчас помню, на Пестеля книжку с городецкой росписью. Детей учила, и мы рисовали на досках, на небольших обыкновенных кухонных досках. Это проходят в старшей и подготовительной группах детского сада. Сначала дети на бумаге рисовали, потом, когда получалось более-менее похоже, на досочках. Расписывали доски, а я уже покрывала лаком, а потом дарили родителям.
Я рисую очень много, давно: с 40 своих лет <сейчас Татьяне за 80>. Я работала в детском саду 28 лет воспитателем. Раньше тоже рисовала для себя, а тут в детском саду стала детскую мебель разрисовывать: стульчики, столики, люльки — знакомый плотник делал для кукол люльки и шкафчики. Потом стали ко мне девушки приходить из других групп “Татьяна Олеговна, распишите нам!”, так что я там очень много работала, даже на обед не ходила. Садик до сих пор работает, находится на углу Поэтического бульвара и ул. Руднева.
Я очень много нарисовала картин, где-то 600 картин за свою жизнь, именно городецкой росписи: раздарила все в детские сады в поликлиники, в санатории.
Какие Вы используете материалы?
Обычный материал: гуашь по дереву и сверху лак. Но сейчас я рисую акриловыми красками. Они очень дорогие, их надо только в больших тубах покупать. Чем хороша <!> акрил: тем что ее не надо лаком покрывать. Нарисовал и все.
Антон <друг-художник>, например, своих лошадку и кота покрыл лаком, чтобы “увековечить”.
Это краски очень красивые: они яркие, а мне так нравятся яркие краски. Однажды кто-то мне сказал: Татьяна, ваши картины, как русский лубок. Яркость, которая мне почему-то нравится. Наверно потому, что у меня плоская живопись, никаких полутонов, оттенков, я этому не обучалась.
Расскажите о Вашем пребывании в Германии?
Я провела у сына в Германии 8 месяцев, только приехала, месяц назад. Получается что, благодаря короновирусу я целыми днями рисовала. Каждое утро! Другой раз войду, как говорится, в раж, даже три картинки нарисую, а потом смотрю кино. Я ведь там два месяца вообще лежала, не могла встать <Татьяна повредила ногу>.
Игорь <сын Татьяны> купил мне в магазине совершенно новые прекрасные доски, распилил по нужному мне формату; все зашкурил, все сделал, ни сучка ни задоринки.
Я хочу теперь у себя в Питере сделать, как Игорь говорит, иконостас; такой же, как я у него в комнате сделала — до потолка у него мои картинки. Сколько-то раздарила, но всего 70 или 75 нарисовала, даже со счету сбилась.
Что для Вас эти картины? Быть может, как говорится, “отдушина”, глоток “творческой свободы”?
Даже не отдушина, а как будто я там живу <смеется>. Мне там нравится. Как будто я вместе с ними: с петушками, с курочками, с котиками разными. Мне нравится, как из-под кисточки выходит какой-то зверек. Это интересно. Но и сейчас, пока я живая я буду рисовать. На память оставлю Олегу <внук Татьяны>.
Мы продолжаем листать альбомы: один с фотографиями досок Татьяны, другой с фотографиями ее родных и близких. Разговор постоянно перескакивает с художественных образов на людей и обратно. Под конец разговора, мы, кажется, уже перестаем различать родных и друзей Татьяны на фотографиях и героев ее работ. И у тех и у других есть “родословная”. Однако, нельзя не заметить, что если образы в большинстве своем в “мажоре”, то в разговоре о людях гораздо больше минорных ноток, что неудивительно, людям свойственно совершать ошибки, болеть и умирать. Мы говорим о блокаде, которая по счастью миновала семью отца-геолога и мамы-врача, в которой родилась Татьяна, проведшая годы войны на Дальнем востоке. Говорим о судьбе сестры Татьяны Наталии, рано сгоревшей от рака. О брате, не перенесшем тягот 90-х. Говорим о верности Татьяны мужу слесарю и поэту Феликсу Вольфсону, брак с которым распался, как шутит Татьяна вместе с Союзом ССР. А потом снова возвращаемся к мажору творчества.
Значит Ваш жанр — городецкая роспись и только?
У меня в основном городецкая роспись. Но я, конечно, вольничаю. Надеюсь не обидятся на меня городецкие мастерицы! Но это я их искусство рекламирую. Есть типичные кошки, собачки, птички. Но я придумываю свои сюжеты: вот собачка дает розочку кошке, здесь они поссорились, там помирились. Этот хоровод девушек придумала сама. Вот птица в шляпе, такой важной мне показалась, я взяла и надела на нее шляпу.
Казанских котов рисую, которые по указу Екатерины второй охраняли хранилища Эрмитажа, подвалы.
Или беру и заимствую элементы: вот, например, художница Маврина и ее книга “Сказочные звери”. Я срисовала этого кота однажды, он мне очень понравился, и многим нравится. Я много-много рисовала его. Вот здесь я к городецкой вороне посадила петровских времен птичку, чтобы ворона на нее смотрела. Кто мне запретит? Я что хочу, то и ворочу!
Получается, что картинки, являются для Вас своеобразным творческим дневником? Иногда у Вас чистый жанр, а иногда коллаж: Вы все хорошее что видите перенимаете?
Все идет в дело. Вот эта цапля — с сирийской выставки. Мы с Игорем ходили в музей современного искусства в Берлине, там в фойе продавалась эта картинка, я ее купила и много потом таких нарисовала.
Или вот парень из Конго попросил меня нарисовать единорога. Показывает, как ему понравилось.
Еще было: друзья Игоря из Португалии прислали португальского петуха с фоном и написано Португалия внизу. Я как увидела такого красивого петушка, сразу его нарисовала. И этим ребятам двоим подарила.
Однажды Игорю друг прислал картинку на мобильный телефон и попросил, чтобы я нарисовала. Я боялась рисовать этого человека, какой-то для молодежи модный тип, который любит купаться в воде и завлекать туда девушек, и душить или по другому как-то уничтожать.
У Вас есть какая-нибудь мечта?
Я бы хотела свое мастерство передать своему внуку. Он ведь хорошо рисует, еще когда был подростком в характеристике писали “подросток хорошо рисует”. Я уж этому подростку говорю, давай я тебе хлеб с маслом дам в руки, я тебя научу городецкой росписи: рисуй, продолжишь мое дело. Вообще-то он токарь по образованию, а его отец, мой сын Александр работает на Адмиралтейских верфях на станках с ЧПУ.
Завершая наш с Татьяной разговор, мы возвращаемся к так светло и свято звучащей фамилии Святловских и, не вдаваясь в геральдические подробности, со вниманием рассматриваем герб старой польской фамилии: лисицу, стрелу держащую. В этом что-то есть, и я внутренне перевожу герб на понятный мне язык: предмет охоты сам ведущий охоту — это мы ЛЮДИ СОТВОРЕННЫЕ, которые ТВОРИМ.
Я выключаю диктофон и вдогонку нашим оцифрованным голосам, Татьяна вспоминает, как питерские друзья сына Игоря по художественному училищу “окрестили» ее неизвестной художницей с берегов Невы. Что ж это место еще не занятно, а вернее — оно всегда свободно!
