I
Слухи о грядущей революции, в результате которой наступит всеобщее равенство, произвели на российское общество, доселе аккуратно распределенное по железнодорожным вагонам трех классов, ошеломляющий эффект. В привычной толчее третьего класса народ мечтательно закатывал глаза, представляя, как наконец разместится на мягких подушках в первом. Господа из первого, в свою очередь, беспокойно ерзали на диванчиках, опасаясь, что "третьеклассники" спят и видят, как бы им ворваться в сии райские чертоги и осквернить своими рабоче-крестьянскими афедронами их шелк и бархат. Иными словами, думали они приблизительно об одном и том же. Если задуматься, то это была наивысшая точка взаимопонимания между верхами и низами российского общества.
Что же касается второго класса, то там сидели пассажиры, вполне своим положением довольные. Они полагали, что сразу после падения ограничений им придется некоторое время потерпеть толчею и шум, но, в конечном итоге, весь третий класс перетечет в первый, и в их вагоне наконец установится тишина, позволяющая продолжить прерванный ненужной суетой разговор, тягучий и меланхоличный, как сама русская дорога.
Когда революцию наконец наступила, всех пассажиров, вне зависимости от того, билетик в какой класс они купили, посадили в товарные вагоны. Позже выжившие, научившиеся выдалбливать в мерзлом сибирском грунте землянки и могилы, вываривать древесную кору и делать детские игрушки из проволоки и мусора, то есть нажившие ни одну историю для своих дорожных бесед, вернулись в города. Там они узнали, что поезда комплектуются теперь только вагонами третьего класса, а традиция обнажать свою душу перед абсолютными незнакомцами под перестук колес как-то сошла на нет.
А теперь давайте на чистоту. Вот вы как думаете, можно плетью обух перешибить или нет? И, если быть откровенным до конца, то твердой уверенности в ответе тут быть не может - думаю, никто из нас сам повторить этот эксперимент не пробовал. Да и в том, что вообще такое обух, уже есть некоторые сомнения. Как бы то ни было, давайте сделаем вид, что мы твердо уверены, что плетью обуха не перешибить. Это нужно для логической связки с остальной частью этого рассказа.
II
Итак, плетью обуха не перешибить. И традиция вагонных разговоров стала возрождаться. По крайней мере, именно к такому выводу прийдет независимый наблюдатель, хоть раз скатавшись на электричке Москва Ленинградская — Тверь. После Подрезково вздохнет едущий со смены работяга глубоко так, посмотрит в окошко и начнет, словно сам с собой, ни к кому особо не обращаясь:
— Нет, что ни говори, а человек, что бы там он о себе ни думал, это не только то, что он там о себе думает, но и то, что о нем думают другие.
— Мысль по-своему интересная и даже на первый взгляд логичная, но не кажется ли вам, что она нуждается в доказательствах? — это студент-заочник библиотечного факультета по старой привычке будет переходить из вагона в вагон и нечаянно включится в беседу.
— Извольте тогда выслушать историю, а после сами рассудите, будет она служить доказательством моему тезису или же нет.
Тогда работяга обведет собравшихся (а вокруг него к этому моменту уже успеет собраться достаточное число внимательны слушателей) спокойным взглядом и приступит к своему рассказу.
III
Произошёл этот случай с моим знакомым по имени, скажем, Виктор. Был он не беден, но и не богат. Не тонок, но и не толст. Звезд с неба не хватал, но и начисто лишен амбиций не был. Что он сам о себе думал — Бог весть, однако ж на проблемы с самооценкой не жаловался. До тех пор, пока на входе в метро его бесцеремонно ни выдернули из толпы и ни заставили просветить свой багаж в специальном аппарате. Дело это не стыдное, но проблемы начались дальше. Убедившись, что в рюкзаке героя нашего ничего подозрительного нет, охранник равнодушно поглядывая ему куда-то за левое плечо махнул рукой и сказал:
— Свободен.
Подобное обращение столь контрастировало с неуклюжей и казенной, но какой никакой вежливостью работников метрополитена, что Виктор не нашелся с ответом, молча побрел в вагон и весь остаток пути недоуменно потряхивал головой. Еще никто и никогда не демонстрировал ему столь явно, что в чьих-то глазах он представляется пустым местом. Эта мысль огорошила Виктора, пробрала до самых до костей.
— А ну стоять. — это охрана подловила Виктора уже на выходе из метро. И, хоть такого никогда и не бывало прежде, ему снова пришлось просветить свою сумку. На этот раз по окончанию процедуры никто не сказал ему вообще ни единого слова.
Виктор как-то сгорбился, пошел, подволакивая ноги, домой. Хотел было для бодрости взять кофе в киоске по пути, но его отогнала сердитая кассирша:
— В долг не обслуживаем, погреться не пускаем, точка на охране, приезжают за пять минут, пшел.
Он и пшел, даже спорить не стал. Но попасть в квартиру не смог, дорогу преградила консьержка:
— Ну и куда мы идем?
— Домой.
— Ну и иди домой, чего людей беспокоишь.
— Так я живу тут.
— Уверен?
— Что, простите? — примерно в этот момент чувство реальности, улетучивающееся с каждым мгновением, оставило Виктора окончательно.
— Ты мне не проститькуй тут, голотьба. Тут люди уважаемые живут. Уверен, что тебе тут место?
Консьержка как будто всерьёз ждала ответа от Виктора, но у него сил подумать над её словами не было. В конечном счете, он и сам уже не был уверен, что у него есть право жить в собственной квартире. Махнул рукой да и молча пошел прочь.
IV
— И что, так и сгинул, родненький? — не выдержала одна слушательница.
Остальные зашипели на неё, мол, не прерывай рассказчика. Рассказчик же бесцеремонным вторжением в ткань повествования ничуть не смутился:
— Отнюдь, голубушка. Смог спастись! Рассказать дальше?
— Расскажите, будьте любезны!
— Да там не так-то много и осталось. Пошел мой товарищ куда ноги его понесли, а они его вывели снова к метро, на Третьяковскую. А там, как тамошними порядками заведено, возле Макдональдса бездомные ходят, на перекус себе собирают. Вот один из них к Виктору подошел, начал было стандартно, достопочтенный, дескать, сэр, не были бы вы столь любезны… Ну, вы знаете, как у них принято.
Народ загудел, подтверждая, что да, у бездомных именно так и принято. Рассказчик кивнул, прочистил горло и продолжил:
— Только бездомный этот не простой оказался. Разглядел он у Виктора и опущенные его плечи, и взгляд потухший и то, что даже солнце на него как будто бы меньше чем на остальных светило. Тогда рухнул он ему в ноги картинно так и заголосил: «Начальник, отец родной! Не дай помереть с голоду, ты же благородный человек! Хотя копеечкой, да с барского плеча порадуй сироту!». Пошарил Виктор по карманам, нашел за подкладкой монетку в десять рублей. Протянул её бездомному спокойно так, по-барски, хоть и без вызова. Тот с почтением принял.
— Ну а дальше? Дальше что? — снова не выдержала слушательница. На нее опять зашипели. Хотя, в сущности, понять даму можно — уже вторую остановку она проезжала из-за того, что больно ей хотелось дослушать чем дело кончится.
Рассказчик и бровью не повёл:
— Сразу после этого заметил Виктор, что девушки ему улыбаются. Ну и сам им стал улыбаться. Как на крыльях долетел до дому — машины почтительно притормаживали заранее как его видели, светофоры не заставляли ждать, консьержка дверь предупредительно придержала. В общем, жизнь наладилась. Даже больше. Так что вот так, господа, в жизни бывает. Ну а вы дальше сами судите, прав я в своем мнении или ошибаюсь.