Это должно было случиться, рано или поздно. Норфельд должен был избавиться от мрачного наследия доктора Хоффмана, которое он оставил нам, подобно зловещему памятнику или, если говорить более точно, надгробию над могилой самой человечности и морали. И без того удушающе мрачные улицы нашего города очерняла эта постройка. Еще до темнейших дней это здание притягивало нас, еще мальчишек, своей зловещей аурой. С годами же, когда солнце покинуло эти места, а ночи окрасились угольно-черным цветом бывшее здание лечебницы для душевнобольных преобразилось во всей своей пугающей, угнетающей красоте. Еще детьми мы проверяли себя на стойкость духа, пробираясь в это брошенное здание. Там, среди осклизких стен, прогнивших полов и продавленных коек, слышавших бесполезные крики и слезы, мы бродили в поисках того, что заставит нас кричать. Однако ничего по-настоящему пугающего, кроме вида на местное кладбище, на котором и хоронили отмучавшихся больных, да исцарапанных ногтями стен не находилось. А потому это место само по себе стало обрастать байками и небылицами. Что ночью, ровно в три часа, в окнах можно увидеть бледные силуеты больных, что бьются в припадках и истериках, пытаясь покинуть злосчастное здание. Что раз в году, если прийти в лечебницу с зажженой свечой, можно услышать хор голосов. Они поведают тебе страшные тайны, столь кошмарные и столь сокровенные, что ты навеки присоединишься к безумцам, не в силах жить с этой истиной. Все это были байки, пугающие ребятню и вызывающие лишь усмешки взрослых. Однако теперь, спустя более тридцать лет, когда все изменилось, это больше не кажется смешной небылицей. Брошенное, опустевшее здание смотрит на улицы взглядом разбитых окон, в которых нет ничего, кроме черноты. Волей-не-волей оно вызывает ассоциацию с теми же несчастными, что были пленниками этого ужасного места. Лечебница закрылась из-за того, что стали известны методы доктора Хоффмана. Этот человек, хоть его так и можно назвать с большой натяжкой, никогда не лечил своих пациентов. Наоборот, он считал, что больным известны некие сведения, недоступные здравомыслящему человеку, а потому он всеми силами развивал их недуги - пытками, запугиванием, лишением сна и даже неподходящими лекарствами. Он доводил их до крайней стадии оторванности от реальности, а затем внимательно изучал тот бред, что бубнили его жертвы. Именно поэтому доктор Хоффман оказлся сначала в тюрьме, а затем и вовсе был казнен палачом Абигором. Ходили слухи, что Абигор, в отместку за пытки несчастных, провел рядом с камерой Хоффмана три дня, в подробностях рассказывая ему, как бы хотел его убить, доводя доктора до паники. И вот, теперь, когда у власти находится церковь престола, а на улицах живет кошмар, это здание угнетало местных еще больше. Когда же их страх достиг предела, они понесли все эти байки и небылицы инквизиторам и те, даже не проводя расследование, приняли решение сжечь это проклятое место, а пеплом укрыть кладбище, на котором похоронены те, кто явно был далек от веры в престол. Сожжение было схоже с праздником - казалось, что толпа буквально ликовала, вздохнула свободно, избавившись от тирана, не дававшем жить обычному люду. Радостные крики и овации были слышны по всему Норфельду. Люди праздновали победу над чудовищем. Однако, был один человек, который не праздновал со всеми. Этот человек пришел ко мне в лавку через три дня после сожжения лечебницы. Мистер Стивен Хоффман, внук того самого, печально известного доктора. Он был уже стар, и напоминал мне очелевеченного стервятника: худой, лысый, с носом-крючком. Он сутулился и вытягивал лысую, дряблую шею, еще больше напоминая птицу-трупоеда. Образ же его завершало плотное пальто, которое было ему велико. Однако он был моим постоянным покупателем и мы были в хороших отношениях, хоть старик и выглядел вечно недовольным. Этим вечером он пришел мрачнее тучи, если такое описание вообще уместно в городе, над которым тучи висят уже много-много лет, укрывая нечисть от гибельного для них солнца. -Здравствуйте, мистер Хоффман! - поприветствовал я его, стоя за прилавком. Я торговал разного рода фигурками и безделушками, которые мне приносили Норфельдцы для продажи или за ненадобностью. Удивительно, что в такое время на такие вещи есть спрос. Впрочем, самыми популярными для продажи вещами, что ожидаемо, остаются символы веры. Мистер Хоффман же большой ценитель фигурок животных. Он приобрел их у меня бесчисленное множество. На мое приветствие старик не ответил. Он медленно оглядывал фигурки Спасителя и Ревнителя, проходил вдоль стеллажей. -Скажи, ты тоже празднуешь сожжение старой лечебницы? - с некой печалью в голосе сказал Стивен. Его голос отдавал необычной хрипотой, словно он давно ничего не пил и его горло смертельно пересохло. -Хм… не знаю даже. На меня лечебница никогда не оказывала какого-то влияния, но вот на людей, живущих рядом… -Думаешь, что то изменилось? - мистер Хоффман даже не обернулся, задавая мне новый вопрос. Кажется, и мой предыдущий ответ был ему не нужен. Мне стоило забеспокоиться еще тогда, обратить внимание на перемены в его голосе, но нет. А теперь уже слишком поздно. -Думаю да. В такие непростые времена людям нужна хоть капля надежды. -”Надежды”, - передразнил меня старик и сел в кресло, которое стояло рядом с витриной. Он часто сидел в нем, беседуя со мной на разные темы, - теперь надежды нет вовсе. Он сказал это так, что по моей шее побежали муражки. Старик буквально сочился какой-то потусторонней жутью, отравляя ей всё вокруг себя. Казалось, что даже фигурки, стоящие вокруг наполнились мистической, противоестественной силой, от которой мне стало не по себе. Странным образом, инстинктом, я ощутил, что в лавке нас гораздо больше, чем двое. -Что вы имеете ввиду, мистер Хоффман? -Ты же знаешь, что мой дед был весьма…специфичным человеком. -Это еще мягко сказано… -О мертвых либо хорошо, либо никак, верно? Так вот, когда я был маленьким, я много общался со своим дедушкой, несмотря на то, что и отец и мать были строго против. Дед никогда не водил меня на работу, но был очарован ей, и хотел приучить к ремеслу и меня… -На сколько мне известно, у него не вышло, не так ли? Стивен усмехнулся и остекленевшим взглядом уставился на улицу, подернутую легким туманом. -Да, у него не вышло. Вместе с детской наивностью у меня пропал всякий интерес и к больным, и к тем тайнам, что хотел познать мой дед. Однако, только теперь я понял, как далеко он зашел, и каких успехов, к сожалению, достиг… И вновь скорбь и печаль в голосе мистера Хоффмана заставили меня нервно сглотнуть подступивший к горлу комок. Не успел я открыть рта, как Стивен продолжил: -Дедушка верил, что в безумии сокрыты ответы на вопросы, спрятаны тайны мироздания. Что только безумец способен понять нечто такое, что не в состоянии понять нормальный человек. И был прав. Перед самой своей смертью дедушка выяснил не одну тайну и сумел сохранить ее в своем дневнике, который я на днях прочитал. К сожалению, было уже поздно и лечебницу сожгли, а значит больше нечему сдерживать то, что натворил мой дед. -И почему вы мне это рассказываете, мистер Хоффман? Старик не обернулся на меня. Он продолжал смотреть на улицу, где быстро проходили по своим делам люди. Я уже привык к этому мельтешению в гигантской витрине и перестал его замечать, а вот Стивена будто гипнотизировала эта суета. -Дедушка выяснил секрет бессмертия. И нет, это не то бессмертие, которым обладают вампиры, нет…это хуже. Гораздо хуже. Вампиры платят вечным голодом за вечную жизнь. А это бессмертие… хуже смерти. Хуже пыток. -О…о чем это вы. -В страшных муках и пытках, дедушка доводил больных до состояния, схожего со смертью, а затем, с помощью врачевания спасал их от гибели. Несчастные. Они видели ТУ СТОРОНУ и рассказывали деду о том, что видели. Хуже всего то, что обретя подобные знания, все они говорили, в итоге, одно и то же. Дед описал в дневниках, что все его пациенты, рано или поздно будто бы на один миг обретали сознание. Их глаза прояснялись, а речь становилась ясной, как никогда. И все они говорили: “Мы вернёмся”. В тот миг меня будто окатило ледяной водой. Голос старика, его печаль и хрип. Его рассказ, интонация тоски и печали, все это обволакивало меня. Он говорил тихо, и мне приходилось вслушиваться в его речь, которая гипнотизировала меня. Боковым зрением я все еще замечал как ходят мимо моей лавки люди, и лишь когда Стивен произнес эту фразу я понял одну пробирающую морозом до самых костей вещь. На улице никого нет. -Стивен, если вы хотите меня напугать, то у вас мастерски вышло, но я бы попросил… -А ты попроси. Но не меня. Старик впервые бросил на меня пустой взгляд. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что он смотрит мне за спину. -А его. Мне не хватило смелости обернуться. Животным нутром я чувствовал чье-то присутствие позади. Я ЗНАЛ что там кто-то есть. И я не хотел подтверждения этому. Я не хотел видеть, кто именно позади меня. Не хотел столкнуться с этим незванным гостем взглядом. Так, как я отчетливо знал каждую статуэтку в своей лавке, я знал, что там, у меня за спиной стоит нечто, противное этому миру. Что оно смотрит на мой затылок, и в его глазах чернеет настоящая бездна, а которой нет ничего, и одновременно есть абсолютно все. Что оно улыбается, чувствуя мой страх. Оно не может меня коснуться, но оно начало свою извращенную пытку. Старик усмехнулся. Неприятно, подло и гадко. Будто бы только он отомстил за какую-то причиненную ему обиду. Встав, Стивен расправил плечи, хрустнул своей покрытой старческими пятнами шеей, и я перестал его узнавать. Словно передо мной встал совершенно другой человек. -Мы вернулись, и мы заберем свое, - сказал мне старик не своим голосом, и покинул мою лавку странной походкой, будто кукла, которую ведет за ниточки неопытный кукловод. Кажется, он забрал с собой даже воздух, какой-то невидимый дух, мрачная тень ушла вместе с ним. Вот только он не забрал нечто, что стояло за моей спиной. Оно преследует меня. Оно ждет меня дома под кроватью, сопровождает меня в темных углах. Я не вижу призрака безумца, но каждый раз знаю, где он: стоит за закрытой дверью, подглядывает за мной из приоткрытого шкафа. Замораживает своими ладонями окна. Я не могу от него сбежать, и чувствую, как Вернувшийся радуется моему бессилию. К этому невозможно привыкнуть. Невозможно смириться с его стонами и рыданиями в трубах. Он не боится церкви, не пугается символа Престола. Голодный дух сводит меня с ума, так же, как некогда Хоффман свел с ума и его. Это месть мертвеца живым, и неизвестно, сколько еще незримых безумцев поселилось в Норфельде. Ясно лишь одно - все мы прокляты и спасения нам не будет.