Читая о приключениях некоторых героев, мы мечтаем познакомиться с ними в реальности. Чего стоит один только Шерлок Холмс. Сколько писем прислали в свое время на Бейкер-стрит английские домохозяйки! Они жаждали заменить миссис Хадсон на ее посту и тихой сапой просочиться через желудок в холодное сердце сыщика. Коварные дамы заверяли Холмса, что будут кормить и обихаживать его совершенно бесплатно.
Конечно, влюбленным читательницам было весьма обидно узнавать, что великого сыщика в реальности не существует.
Шерлок Холмс
А вот прототип у Холмса был. Британский хирург Джозеф Белл был выдающимся диагностом. Мог по состоянию ногтей сделать выводы о профессии человека, глядя на башмаки определял, женат его пациент или нет. По разрывам на брюках делал умозаключение, что к нему обратился сапожник-левша, а по запаху догадывался, что перед ним — лакировщик.
Портрет Белла также напоминает образ великого сыщика: высокий, худой, темноволосый, остроглазый, с порывистыми резкими движениями и неизменной трубкой во рту.
Джозеф Белл был весьма популярен среди соотечественников, поскольку никогда не отказывал в помощи беднякам. Его также очень ценили студенты, за увлекательнейшие лекции по медицине. Горячо любил их посещать не только Артур Конан-Дойл, но и будущий «папа» «Питера Пена» Джеймс Барри, и Роберт Льюис Стивенсон. Последний, прочитав рассказы о Шерлоке, немедленно поинтересовался у автора: «Уж не наш ли это добрый старый друг доктор Джо?».
Джон Сильвер
Джозеф Белл был не единственным уникумом, которого знал Роберт Льюис Стивенсон. Писатель с удовольствием переселял особо колоритных знакомых на страницы своих книг. У обаятельного и опасного кока Джона Сильвера также был прототип.
Автор прямо писал в письме «оригиналу»: «Надеюсь, ты не обидишься, друг мой, но пришло время сделать признание. Долговязый Джон Сильвер родился при созерцании твоей увечной силы и властности… Мысль о калеке, который повелевает и внушает страх одним звуком своего голоса, родилась исключительно благодаря тебе».
Поэт, критик и издатель Уильям Хенли, которому адресовал эти строки Стивенсон, много лет страдал от костного туберкулеза. Он часто ложился в больницу, но болезнь брала свое. В конце концов, Уильяму Хенли ампутировали левую ногу до колена. Что только добавило харизматичному рыжебородому поэту колорита и обаяния.
Карабас-Барабас
Алексей Толстой, хотя и намеревался поначалу просто перевести «Пиноккио» на русский язык, вскоре так увлекся, что создал независимую историю. С весьма узнаваемыми по тем временам персонажами. Например, в образе главного антагониста он изобразил Всеволода Мейерхольда, создателя театра биомеханики.
Мейерхольд имел репутацию одиозного руководителя, требовавшего от своих актеров полного послушания. Текучка в его театре была легендарная: артисты, не выдержав суровой муштры, со всех ног бежали от деспотичного Мейерхольда, превращавшего людей в безропотных кукол.
Визуально Всеволод Эмильевич не имел ничего общего с Карабасом-Барабасом. Он был стройным, модным, гладко выбритым и изящным господином. Но в отдельных деталях внешности Карабаса можно отыскать весьма остроумные параллели, которые смешили современников до колик. Например, известно, что на репетиции в театр Мейерхольд являлся с неизменным маузером в кобуре, которую весьма красноречиво клал перед собой на стол. Не плетка-семихвостка, конечно, но тоже внушает.
Для пущей экстравагантности Всеволод Эмильевич всегда носил элегантный шарф, концы которого свисали почти до земли. Чтоб они не мешали и не путались в ногах, Мейерхольд рассовывал их по карманам пальто, как Карабас-Барабас свою бороду.
Пиковая дама
Яркий образ старой графини из повести Пушкина был настолько емким и точным, что никто из современников не усомнился: поэт изобразил княгиню Голицыну.
Наталья Петровна слыла азартной картежницей, богатой, суровой и эксцентричной. По слухам, грозная старуха знала тайну трех карт, приносящих игроку шальной выигрыш.
Видимо, пожилая княгиня изрядно допекла высший свет Петербурга, ведь вскоре после выхода «Пиковой дамы» Пушкин написал приятелю: «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной и, кажется, не сердятся».
Дубровский
Прототипом благородного разбойника послужил белорусский дворянин Павел Островский. Удивительно, но никому из современников Пушкина в голову не пришло, что история Дубровского может быть реальной. В то время в литературе существовала мода на высокородных бандитов. Поклонники предположили, что Александр Сергеевич просто вдохновился заимствованным сюжетом. А нет.
Однажды приятель Павел Нащекин рассказал ему о неком помещике Островском, у которого сосед обманом отобрал положенную по наследству землю. Все в округе знали, кому принадлежало имущество, но не стали вмешиваться. Сам же Павел Островский свои права на наследство доказать не смог – имущественные документы сгорели во время войны с Наполеоном. Оставшись в 22 года ни с чем, Островский сколотил банду из числа своих бывших крепостных и принялся мстить богатым соседям и сребролюбивым чиновникам. Спустя несколько лет Островский был арестован по доносу в доме помещика Помарнацкого, у которого работал учителем.
Современник разбойника писал: «Островский проказничал долго, лет пять-шесть: или его преследовали не так усердно, или он умел вести свои дела так, что его нельзя было поймать. Он был образованным и пошел на этот промысел, любя свободу по своим понятиям. Грабил с разбором: у кого лишнее, он отнимал это лишнее. Встретясь в лесу или на дороге с нищим, он делился с ним тем, что сам имел. В Витебске я видел несколько раз, как его водили на допрос по Офицерской улице — высокого, светловолосого, в сером сюртуке и фуражке набекрень. Он шел в тяжелых цепях на ногах и весело шутил с четырьмя своими конвойными. Его голова была выше всякого забора, мимо которого его вели. Лицом был очень красив, но взгляд его больших серых глаз был ужасен».
Вскоре Островский благополучно перепилил свои кандалы и скрылся. Дальнейшая судьба его точно неизвестна. По слухам, разбойник вернулся в родные края и счастливо продолжил род.