Он судился с Аллой Пугачёвой, матерился в прямом эфире федерального канала, сидел в португальской тюрьме.
Его любят и ненавидят, но равнодушным он не оставляет никого. В гостях у «Жизни» журналист и шоумен Отар Кушанашвили.
Часть 2
– В Вашей книге я прочитала: «У меня есть сладкая сердцевина – счастливое детство, я туда время от времени ныряю – из соображений гигиены». Ваше самое счастливое воспоминание из того времени?
– Из «соображения гигиены» – это очень точно я сказал. Я действительно туда ныряю, чтобы очиститься, в том числе и от самого себя. Самое счастливое воспоминание – это утренние часы. Когда папа нежно обнимал маму. Он стеснялся быть сентиментальным, считал это чем-то непристойным. И увидеть их нежность друг к другу можно было только украдкой. Они так ласково терлись щёчками... Если вы смотрели фильм Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино» и помните финальную сцену, в которой Калягин понимает, что его жена – это вся его жизнь, а всё остальное – неважно. И вот это была точно такая же картина, только из реальной жизни. И ещё помню мамины руки, пахшие молоком и пшеничными лепёшками.
– Их историю любви Вы знаете?
– Знаю! Папа пришёл и взял маму силой. Это то, что мне папа рассказывал. А вот мамина версия абсолютно отличается от папиной – она рассказала, что заставила его ухаживать за ней целый год. Тогда ведь было принято «ухаживать» – не то что сейчас. Но, скорее всего, врали оба, а истина – где-то посередине. Они любили друг-друга безмерно. Когда папа заболевал, мама украдкой плакала, а когда мама задерживалась на работе – папа места себе не находил. Бывало, что они ссорились, но через минуту после ссоры бежали друг к другу в объятия. Меня очень любили в семье, потому что я был самый младший – а младших всегда очень лелеют и балуют. И потом, когда я попал в окружающий мир, для меня было странно и непонятно, почему меня не любят так же, как любили в семье. Но в то же время в Грузии была и другая традиция – самый младший, став взрослым, обязан был взять на себя заботу о всех членах семьи, которые уже не могут сами о себе заботиться. И я это делал – долгое время кормил и помогал родным. Нужно отдать ту любовь, которую ты получил.
– Ваш острый язык – он тоже из детства?
– Да! В моем родном Кутаиси не принято было читать. А я читал, в особенности Нодара Думбадзе – был такой грузинский писатель и сатирик. И вот этот сатирический яд я стал выпускать на окружающих. За что, конечно, приходилось получать. Меня всем двором хотели избить. Хорошо, что братья, да и вся моя семья за меня заступились. Конечно, про меня говорят, что я много вру и сочиняю, но сейчас с вами я говорю от чистого сердца. Моя семья хоть была и очень бедной, но очень доброй.
– Ваш острый язык внутри семьи Вы держали в узде?
– В этом не было необходимости, потому что главным Жванецким нашей семьи был папа. Его нельзя было перешутить. Помните сцену из шоу «Наша Russia», где Сергей Светлаков сидит на диване, смотрит телевизор и комментирует передачи? Вот то же самое делал мой папа. Мы все умирали со смеху. Вообще говоря, остроумие остроумию рознь. В одном предложении Михаила Жванецкого остроумия больше, чем во всех наших современных стендап-комиках. Просто возьмите любое! Например, «как жаль, что вы наконец-то уходите!» Я до сих пор читаю и смеюсь! Вот мой папа мог выдать что-то на этом уровне? И что характерно, без обесцененной лексики, без чего я сам, к сожалению, обойтись не могу. Да сейчас и понятия о юморе другие – если пошутить и при это не добавить к шутке слово, обозначающее детородный орган, никто не поймёт! Но ничего общего с остроумием это не имеет вообще.
– Я читала одну страшную историю из Вашего детства о том, что Вы публично прочитали любовное письмо девочки и она покончила с собой. Это действительно правда?
– Да, к глубокому сожалению, эту историю я не выдумал. Она действительно произошла, и мне очень больно о ней говорить, потому что и по сей день я живу с чувством вины за это. Я нашёл это письмо и действительно первый его прочитал, а потом оно пошло по рукам и все стали читать его. У девочки были и другие трудности, и сказать, что именно я довёл ее до самоубийства, нельзя. Но получилось, что мой отвратительный и глупый поступок стал детонатором этой трагедии. И потом, когда я увидел на железнодорожных путях её тело... Я пришёл домой и всё понял. И это знание выжигает меня изнутри до сих пор, оно как пожизненный срок... Я был маленьким и до конца не осознавал, что сделал. А потом, когда осознал, решил, что это забудется и уйдёт. Но не забылось и не ушло...
– Отар, Вы часто говорите, что жили очень бедно. Можете описать обстановку, в которой Вы росли?
– Это можно понять только в сравнении. Однажды я попал в зажиточную семью. Увидел там цветной телевизор, стеллажи с книгами, шкаф с этой советской хрустальной дребеденью, ковры на полу и на стенах, красивые обои... У нас ничего этого не было. Три крохотные комнаты, дощатые полы и смешная пристройка, которую сделал папа. Мне тоже очень хотелось позвать их к нам в гости, но я понимал, как моим близким будет неудобно и стыдно. Чем я могу похвастаться? Разве только тем, что у меня добрая семья? Смешно, конечно... Это же Грузия! Надо чем-то щегольнуть! Показать шик! Я помню, как однажды папа моего одноклассника дал ему на 5 минут свою машину, чтобы тот приехал на ней в школу, сидя за рулём. Он стал героем для всей школы после этого! У меня такой возможности даже близко не было. Сейчас всё по-другому. Бедные дети учатся с бедными детьми, богатые – с богатыми. Недалеко от моего дома есть элитная гимназия, я часто её проезжаю, когда еду в Москву. И каждый раз я наблюдаю вереницу машин, одна другой дороже. Одна стоит как годовой ВВП Грузии, другая – как ВВП всей Прибалтики. Я смотрю, как водители открывают двери этим малолетним п***кам, и понимаю, что ничего хорошего в этом нет. Когда я был маленький – очень богатые и очень бедные учились в одном классе. Потом, спустя много лет, я вернулся в Грузию и мне стало грустно: те, кому я завидовал – все кончили плохо. Кто-то спился, кто-то погиб...
– А как Новый год отмечали?
– Тоже очень скромно. Помню, как тетя Роза нам приносила пакет с мандаринами, который ей на работе выдавали. И мы делили эти мандарины на дольки между собой... На праздничном столе практически ничего нет. По чёрно-белому телевизору смотрели фильм «Старый Новый год» с Калягиным, Невинным и Евстигнеевым... Мы с братьями бегали в гости к соседям и там нас подкармливали, угощали лимонадом.
– Тем не менее родители каким-то чудом нашли силы и средства, чтобы пристроить Вас в университет Тбилиси. Как им это удалось?
– Влезли в долги. Деньги нужны были и на билеты, и на взятку ректору. Мама совершила своего рода подвиг – пошла по знакомым и друзьям с протянутой рукой. Кругом тоже были люди небогатые и давали ей кто сколько мог, чаще всего мелочь – копейки какие-то и рубли. Но набралось два пакета этих денег. И вот с этими пакетами мы с ней пришли на приём к ректору. У него был отдельный кабинет, к которому вела винтовая лестница – он там, как король, сидел в башне. А мама была женщиной простой и решила, что эти мешки с мелочью произведут на него неизгладимое впечатление. И вот она положила ему на стол пачку бумажных денег и бухнула ему на стол эти мешки. И в этот момент оба пакета треснули! И вся эта мелочь разлетелась по кабинету, что-то даже полетело вниз по лестнице. Но ректор даже не шевельнулся. Мама встала на колени и принялась собирать эту мелочь. А я стоял позади неё, и мне было ужасно стыдно... Я не знал, что мне делать – собирать эту мелочь с ней или сказать ей: «Мама, бросай всё, поехали домой!» В итоге я стал собирать с ней. На это ушло около часа. Ректор дал нам чемодан, куда мы сложили все эти деньги, и сказал: «Ладно. Я подумаю». Когда мы вышли оттуда, я матери сказал: «Я этого позора никогда не забуду!» Мама мне в ответ: «Ничего! Главное, чтобы он тебя принял!» Понимаете, Кутаиси был бедный криминальный город. В кого ни ткни – вор в законе. Чтобы парень оттуда поступил в Тбилисский госуниверситет – это было что-то за гранью. Мама была невероятно горда – она ходила и словно мантру повторяла: «Мой сын – студент факультета журналистики!!!»
– Но при этом Вы не доучились. Почему Вас выгнали?
– Потому что я понял, что не хочу учиться в этом университете и вообще находиться в этом городе. Хотя тот же Павлиашвили говорит, что это поклёп на Тбилиси, ибо для него светлее и добрее города нет. Но у меня другой опыт. Меня этот город унижал и пытал. Я не смог найти там уголок, где мне было бы хорошо. Я был мальчиком из чёрной семьи, из низов общества. Я не вписывался. Для понимания – на три или четыре курса старше меня учился будущий президент Грузии Саакашвили. Там же училась Тина Канделаки. О ней тогда уже говорили, что она способная и далеко пойдёт. На мой взгляд, слишком далеко пошла. Но они все были тбилисские, а я – кутаисский. Вот в Индии есть каста неприкасаемых, в Грузии было и есть нечто похожее – если ты не из хорошей, богатой семьи – то пошёл на *** отсюда! Была ситуация, когда меня поймали в сквере у университета, поставили на колени и постригли мои длинные волосы. На глазах у девчонок. Помню, когда мама приехала – привезла мне продукты и увидела, что с моей головой, она испугалась. А у меня не было денег, чтобы сходить в парикмахерскую и исправить этот кошмар на голове. И я ей соврал, что это самая модная причёска. Конечно, она всё поняла, особенно когда заметила, что у меня фингал под глазом… Это касалось не только однокурсников, но и преподавателей. Мне намеренно занижали оценки, хотя я был самым прилежным студентом и не пропускал ни одной лекции. Были ситуации, когда я вообще оставался один в аудитории на лекции, в то время как все остальные прогуливали. И я не мог сдать экзамен, в то время как остальные сдавали его без проблем. Для понимания – в армию я поехал один со всего курса. Всех остальных отмазали. Я долгое время скрывал от мамы, что меня исключили – не хотел разрывать ей сердце.
– Это была советская, грузинская или российская армия?
– Советская. Я был радистом. Я прошёл все стадии, которые должен был пройти простой солдат, в том числе и дедовщину. Заставляли делать унизительные вещи – ползать на карачках, драить толчки. Били табуреткой. Я дрался как мог, но что я мог сделать? Помню, после шести месяцев мне дали увольнительную и я приехал домой. У меня был разбит нос, сломаны рёбра, на подбородке порез. Но я не держу зла ни на кого.
– Какой был Ваш главный косяк во время службы?
– Каждый день был косяком. Мы служили в ГДР до падения берлинской стены. И я участвовал в рейдах по опустошению огородов местных старушек. И ещё мы пытались добиться любви от одной немецкой пенсионерки. Но не добились – она крепко держала оборону у двери, как в последний раз. Из-за этого попали под гарнизонный суд. Хорошо, что в штрафбат не упекли... Но главное, что я вернулся оттуда живой. Потому что были смертельные случаи. У меня там был приятель из Минска, которому пришло письмо от девушки о том, что она от него уходит. Он свёл счёты с жизнью...
– И вот после отчисления из вуза и армии Вы поехали в Москву...
– Да! И тут я сразу почувствовал, что это мой город, в отличие от Тбилиси. И хотя у меня в Москве не было ни одного знакомого, кроме журналиста Юрия Щекочихина, мне здесь было куда лучше.
– А как Вы вообще познакомились со Щекочихиным?
– Я писал письма ему! Я читал «Литературную газету», и там был раздел «Судебные очерки». И я до сих пор помню один из них, который назывался «Чистосердечное признание». О том, как в подмосковном Фрязине подростки забили ногами насмерть пенсионера, а на допросе один из них говорил: «Я меньше всех бил! И вообще я был в домашних тапочках...» И этот очерк Щекочихина свёл меня с ума, я прочитал его несколько раз и не мог понять, как он так здорово пишет. Именно после этого я загорелся мечтой стать журналистом. И написал ему письмо на 12 страницах ужасающим почерком с не менее ужасающими ошибками из серии «ЗДРАСТЙТЕ ДРАГОЙ ЮРИЙ...» Я не знаю почему и зачем, но он мне ответил! Это и предрешило мою судьбу. А Щекочихин был выдающимся публицистом. И со школьных лет я с ним вёл переписку. Именно он мне сказал: «Если вам так неуютно в Тбилиси – приезжайте в Москву». Именно он посоветовал мне пойти в армию. Но первые полгода, когда меня там били, я проклинал этот его совет. Собственно, в Москву я поехал именно к нему – он писал мне: «Приезжайте, я помогу вам, чем смогу». Он дал мне работу, а его друг выделил мне комнату в коммуналке. Первое, что мне доверили – работу с письмами. А потом я смог устроиться в газету «Новый взгляд», и первое интервью мне позволила взять у себя Вера Глаголева. А второе – Виктор Мережко. Я не знаю, почему они согласились, я не знаю, почему меня позвали в Москву и дали там жильё, я не знаю, почему ко мне так хорошо относились люди. Этих «почему» очень много в моей нелепой, местами трагической, но, в общем, ослепительной судьбе.
Продолжение следует...
Из третьей (заключительной) части интервью с Отаром Кушанашвили вы узнаете о том, как он работал придворным журналистом Айзеншписа, где его поставила на место Людмила Гурченко и кто вытащил его со дна...
Автор: Юлия Ягафарова