Случай Сергея Панкеева (Человека - Волка) в свете взгляда Андре Грина на Истерию и Пограничные состояния в соответствии с риторической фигурой Хиазма.
Рассматривая знаменитый случай анализа Фрейда с русским пациентом Сергеем Панкеевым, страдающим неврозом навязчивости и фобиями животных в контексте перекрёстной фигуры Хиазма, можно взять за основу эти его проявления истерии страха: фобии животных, превратившихся затем в невроз навязчивости.
Начать эту историю можно с того, что Фрейд проводил анализ русского пациента спустя 15 лет после того, как протекал его инфантильный невроз. Анализировал Фрейд Панкеева начиная с января 1910, когда тому было 24 года и закончил в 1914 году, когда, соответственно ему было 28 лет.
Сергей Панкеев был родом из богатой купеческой семьи, родители его жили в Одесской области, отец был дворянином и купцом и владел имением в Каховке, в котором родился Сергей, а позже приобрел дом в самой Одессе. Сестра Анна была на два года старше Сергея.
Панкеев приехал в Вену к Фрейду после попыток лечения от тяжелой депрессии у русских врачей, тоже весьма известных в то время - Владимир Бехтерев провел с ним сеанс гипноза в Санкт Петербурге, а врач психиатр Леонид Дрознес и направил Панкеева в Вену к Фрейду.
Встретившись с Фрейдом, Панкеев попросил того дать полное описание заболевания, лечения и выздоровления, на что Фрейд ответил отказом, мотивируя это тем, что в результате подобного описания пропадет возможность показать связь между инфантильным заболеванием и более поздним.
В одном из немецких санаториев, где Панкеев проходил лечение до этого, ему был поставлен диагноз “маниакально - депрессивный психоз”, который соответствовал скорее состоянию отца Сергея, но у него самого Фрейд ни разу не заметил столь резкой перемены настроения, чтобы можно было подвести его под этот диагноз. Фрейд склонялся скорее к тому, чтобы расценить тяжелую депрессию пациента как последствия невроза навязчивости, закончившего самопроизвольно, но с некоторым дефектом.
Первое время пациент, начавший проходить анализ, по словам Фрейда, “оставался недоступным под броней установки "покорного безучастия”. Его влечения, господствующие над всем его состоянием, словно были отрезаны от интеллигентности, которая сквозила во всем его поведении и манерах. Фрейду пришлось приложить немало усилий чтобы пациент включился в работу, преодолевая сопротивление и вскрылся бы весь материал, который бы уничтожил симптомы болезни.
Из истории пациента получилось узнать, что его родители, рано поженившиеся, еще в молодом возрасте стали страдать определенными недугами - мать Сергея болела женской болезнью, у отца же часто бывали припадки депрессии, вследствие чего он часто отсутствовал дома.
За ним и за его сестрой Анной ухаживала няня - старая женщина из народа. Так же огромное количество родственников как со стороны матери, так и со стороны отца проживали в их имении. Родители же имели обыкновение часто уезжать из дома, особенно в летний период.
Сергею очень многое рассказывали о его детстве. По сути, Фрейду пришлось работать с той историей жизни пациента не о которой он сам помнил, а которую тому получилось воссоздать из рассказов его близких.
Все события, которые Фрейд отнес к ключевым событиям, повлиявшим на состояние Сергея, происходили в возрасте 3-4 лет, а этот период Фрейд отнес к началу вхождения ребенка в Эдипальную ситуацию.
Вслед за рассказом о родителях и сестре Панкеева Фрейд вводит няню, подчеркивая этим важность ухаживающей за ним необразованной женщины из народа, которой маленький Сережа заменил ее рано умершего сына, поэтому няня испытывала к нему неисчерпаемую нежность.
И когда родители уезжали из имения на лето, оставляя детей на попечение прислуги и своих родственников, именно находящуюся рядом няню помнил Сережа. Она, по всей вероятности, и стала для него тем надежным, заменяющим мать, объектом.
Необычная перемена в его поведении произошла в возрасте трех с четвертью - трех с половиной лет, когда в доме появилась гувернантка из Англии. По крайней мере, именно с ее появлением связывали родители перемену в поведении мальчика. Маленький Сережа из “белокурого ангела” превратился в несносного, несдержанного, раздражительного ребенка, который кричал как дикарь и родители были очень обеспокоены подобным его поведением, переживали даже что он не сможет посещать школу. Между гувернанткой и няней развернулся конфликт и Сережа неоднократно слышал, как гувернантка называла няню ведьмой, выгоняя при этом ее из комнаты.
Но еще до появления гувернантки в доме произошло одно событие, которое, по мнению Фрейда, стало ключевым в последующем образовании инфантильного невроза у Сережи. Его старшая сестренка, играя с ним в детской, взяла в руки его член и стала рассказывать что их няня так делает с садовником - ставит его головой вниз, а сама завладевает его половым органом. Несомненно, что все произошедшее оказало огромное влияние на мальчика, которому в тот момент было всего три с четвертью или три с половиной года. И образ его любимой няни, занимающейся “этим” с садовником, да и, по словам сестры, со всеми, претерпел, можно предположить, некоторые изменения.
По мнению Фрейда, именно няня, в фантазиях маленького Сережи, усиленных сексуальной стимуляцией со стороны сестры, занимающаяся сексом с садовником, способствовала формированию фантазма об эдиповой первосцене. А это добавленное “со всеми” могло породить фантазию что няня это делает без всяких ограничений и с мужчинами и с женщинами, что могло внести некоторые изменения о самой первосцене - стереть напрочь различение полов, зафиксировав мальчика на не отсепарированной как от матери, так и от отца бисексуальности.
А конфликтные отношения няни с гувернанткой, достаточно жесткое со стороны няни прерывание процесса мастурбации мальчика в ее присутствии с угрозами что те дети, которые занимаются чем то подобным на этом месте образуется рана, могли добавить в эту первосцену садомазохистский компонент.
Гувернантку, подозреваемую во внесении раздора в дом, уволили, но в характере маленького Сережи так и не произошло изменений в сторону улучшения.
Рассказ о последующем Рождестве, которое совпадало с его днем Рождения, когда ему исполнилось уже четыре года, было наполнено воспоминаниями о капризах и обидах, которыми, впрочем, изобиловало его поведение в тот период. Фрейд пишет что именно свою любимую няню мальчик “мучил самым жестоким образом”.
Еще упоминается образовавшаяся в тот период фобия - на картинках книги, которая была у него дома, был изображен волк, стоявший на задних лапах и Сережа при одном только виде этого волка начинал истошно кричать, боясь что этот волк может прийти к нему и сожрать его. Сестра же, видя подобную реакцию, наоборот старалась подсунуть ему эту картинку, радуясь его испугу.
Так же Сережа начал испытывать страх и перед другими животными - как перед большими, так и перед маленькими. Фрейд описывает случай когда Сережа погнался за большой и красивой бабочкой с крыльями в желтых полосках, а потом его охватил дикий ужас и он прекратил ловлю этой бабочки, громко закричав при этом.
Сергей вспоминал как в том возрасте он получал большое удовольствие от того что разрезал гусениц и мучал жуков, испытывая к ним отвращение. Видя как бьют лошадь в цирке он пугался, но сам при этом мог бить лошадей.
Он не мог вспомнить - все эти события предшествовали началу его заболевания или же сохранялись во время течения оной.
По тому как Сергей стал в тот период очень набожным, Фрейд предположил что у него развился невроз навязчивости. Он должен был каждый день совершать большое количество ритуалов - читать молитвы, креститься, целовать все иконы. Так же им овладевали богохульные мысли, связанные с фекалиями, а когда он видел людей, которые вызывали у него отвращение и жалость, он вынужден был выдыхать воздух, чтобы не стать таким как они.
Отношения Сергея с отцом, бывшие в ранние годы нежными, с окончанием периода раннего детства охладели, переросли сначала в ревность по отношению к сестре, а позже и вовсе в страх отца.
Около восьми лет все проявления его “испорченного характера” как ни странно, но исчезли.
В какой то момент психоаналитического лечения у Фрейда Панкеев вспомнил что еще до няни за ним ухаживала молодая девушка, он долго не мог вспомнить ее имя и ассоциировал его с именем матери, на основании чего Фрейд сделал вывод, что маленький Сережа испытывал к ней нежные чувства, возможно даже был влюблен. Позже он вспомнил что ее звали Грушей. Вспомнить это получилось только после того как он вспомнил о том что в имении за сараем росли сочные большие с яркими желтыми полосками груши. И в тот момент этот факт Фрейд сопоставил со страхом Сережи большой бабочки с желтыми полосками.
Еще одно воспоминание его настигло - о том как эта Груша однажды лежала на полу, а возле нее стоял чан и метла из коротких прутьев, что, вероятно, могло как вызвать его сексуальное возбуждение, так и сассоциировать ее с Бабой - Ягой - с героиней русских сказок, что не может не перекликаться с тем что образ пожилой няни у него был связан с тем как ту называла гувернантка - ведьмой. Еще одна история, связанная с Грушей, была о том как он случайно помочился в то время когда она мыла пол, стоя на коленях, и, увидев случившееся, пригрозила ему кастрацией.
В процессе анализа у Фрейда ему удалось соотнести это положение Груши во время мытья пола с положением матери, которое она занимала в сцене коитуса, невольным свидетелем которой Сережа стал в еще очень раннем возрасте - примерно в полтора года, когда случайно проснулся и застал мать и отца, занимающимися сексом во время дневного отдыха и у него в этот момент произошел акт дефекации. А действия же самого отца могли быть приняты ребенком за мочеиспускание. То есть в этой ситуации с Грушей он, вероятно, пытался занять место отца в эдиповой первосцене.
Удалось вспомнить и о его связи в очень юном возрасте с девушкой крестьянкой, имя которой он долго не мог вспомнить, как потом выяснилось с Матреной, а вытеснить он ее имя мог по причине созвучия его с матерью и вытеснение осуществиться могло по причине стыда за инцестуозное влечение. Матрену он так же увидел стоящую на коленях и полоскающую белье в пруду. Панкеев рассказал Фрейду что влюбился в нее тот час же, хотя еще не видел ее лица.
Получилось так же связать все эти истории с бесконечными запорами у Сергея во взрослом возрасте, когда он в течении длительного времени не мог опорожнить кишечник, но изредка он мог самостоятельно это сделать после внезапно возникающего сексуального возбуждения или же ему приходилось прибегать к помощи человека, который ставил клизму и Сергею в таком случае приходилось вставать на четвереньки, что, по мнению Фрейда, могло воспроизводить сцену коитуса между отцом и матерью, где он был в роли матери, а тот мужчина в роли его отца. И опорожнение кишечника могло быть связано с сексуальным возбуждением, которое Сергей испытывал при повторении “первичной сцены”, увидев которую он непроизвольно произвел акт дефекации. И этим реальным освобождением кишечника с самого Сергея словно спадала невидимая завеса, ощущение которой его сопровождало постоянно и он на какое то время чувствовал себя удовлетворенным.
И вот, наконец, хочется подойти к той знаменитой истории со сном о волках, в результате которой сам Панкеев увековечен был в истории психоаналитической мировой общественности как “Человек с волками” и самый знаменитый пациент Фрейда.
Итак, в тот самый период - накануне Рождества и четырехлетия Сережи однажды ночью ему приснился очень необычный сон, позволю процитировать его:
«Мне снилась ночь; я лежу в моей кровати (моя кровать стояла так, что ноги приходились к окну; перед окном находился ряд старых ореховых деревьев; знаю, что была зима, когда я видел этот сон, и ночь). Вдруг окно само распахнулось, и, охваченный страхом, я вижу, что на большом ореховом дереве перед окном сидят несколько белых волков. Их было шесть или семь. Волки были совершенно белыми и скорее похожи на лисиц или овчарок, так как у них были большие хвосты, как у лисиц, и уши их торчали, как у насторожившейся собаки. Мне стало очень страшно, наверное, из-за мысли, что волки меня съедят; я вскрикнул и проснулся. Няня поспешила к моей кроватке, чтобы посмотреть, что со мной случилось. Прошло довольно много времени, пока я убедился, что это был только сон, – так естественно и ясно рисовалась мне картина, как открывается окно и на дереве сидят волки. Наконец я успокоился, почувствовал себя так, будто избежал какой-то опасности, и снова заснул» (Фрейд, 1997, с. 106).
Большие хвосты пугающих волков могли, по мнению Фрейда символизировать пенис отца и, несомненно отсылали к той фобии маленького Сережи когда он в детстве до ужаса боялся волка на картинке, стоявшего на задних лапах, из книжки про Красную Шапочку, и можно предположить что этот страх был связан с тем что ему пришлось увидеть в возрасте полутора лет - отца стоявшего во время коитуса над спиной и ягодицами матери на коленях с обнаженным половым органом. А, быть может, хвост волка был символом метлы, принадлежавшей Груше, которая так же как и няня угрожала Сереже кастрацией в той сцене где она мыла пол, стоя на коленях, а он случайно описался прямо на этот пол.
Так же Фрейд связывает появление няни в тот момент когда мальчик еще спал с распахнувшимся во сне окном и с волками, застывшими в одной позе, но такими пугающими, какой могла быть и няня, условная ведьма, внезапно вбежавшая в спальню Сережи и начавшая его, вероятно тормошить и трясти, чем могла вызвать страх и нежелание просыпаться, так как могла в тот момент быть воспринята как один из тех, сидящих на дереве волков, готовых в любой момент накинуться и сожрать мальчика, так как образ няни из рассказа сестры был именно таким - стоящая няня пожирала ртом пенис садовника, стоявшего вниз головой.
Еще Фрейд предполагает, что вытесненное гомосексуальное желание по отношению к волку - отцу из “первичной сцены” могло быть заменено на стремление понравиться няне - ведьме, угрожающей “раной” в ответ на его попытку соблазнения.
Гувернантка англичанка запомнилась тем, что скандалила с няней и Сережа тогда люто возненавидел ее, защищая горячо любимую няню. И, к тому же гувернатка, из воспоминаний Сережи как-то раз повернулась спиной к ним с сестрой и предложила посмотреть им на “ее хвостик”.
Практически все женщины в раннем детстве Сергея Панкеева были угрожающими фигурами, готовыми если не кастрировать, то всячески продемонстрировать свою фалличность и превосходство. Только о матери было упомянуто из его детской истории что она была отстранена чаще всего от Сергея ввиду ее болезненности, имело место упоминание о том что она страдала кровотечениями, что вполне могло породить фантазию у маленького мальчика, услышавшего от няни что тем кто занимается мастурбацией грозит “рана” на этом месте, о том что у его мамы, как раз таки и была эта самая “рана”. А положение ее в “первичной сцене”, по мнению Фрейда, послужило примером для идентификации Сергея именно с матерью. Предположение же о том что и мать могла быть угрожающим объектом - волком, сидящим на дереве Фрейд сделал на основании того что Сережа любил играть с бабочками, считал их женщинами и девушками, и он не мог не знать что бабочки появляются из гусениц, в которые в свою очередь превращаются гусеницы и часто играясь с гусеницами вспарывал им брюхо, словно проверяя то что сокрыто у них внутри, нет ли у них там маленьких детей, переживая при этом, как выяснилось в ходе анализа, что у его матери могут родиться еще дети. В его имении стояло высокое дерево, усыпанное летом белыми гусеницами, и почему не именно это дерево с белыми, но уже волками, могло присниться ему в ту самую ночь. Поэтому можно, все таки, предположить, что и мать, воспринимаемая на символическом уровне гусеницей, у которой внутри могли быть дети, была так же и одним из этих пугающих волков, несущих в себе угрозу, как волк из сказки, проглотивший бабушку и внучку, а значит имеющего в своем брюхе кого то.
Итак, уже пять женщин, окружающих маленького Сережу претендовали на роль страшного волка, готового спрыгнуть с дерева и проглотить его, а так же символическая пугающая ведьма, объединяющая их всех - вот и предполагаемые шесть - семь волков на дереве. Хотя и сам отец, по воспоминаниям Сережи, играя с ним в волка или собаку, часто говорил мальчику что сожрет его.
Фрейд, исследуя тщательно это сновидение, пришел к выводу что единственным действием в этом сне было распахнувшееся внезапно окно, о котором он пишет, как о разорвавшейся завесе, связывая это символически с тем ощущением освобождения, которое Панкеев испытывал после акта дефекации и сопряженного с ним сексуального возбуждения.
Сережа же, будучи в детстве очень набожным ребенком, совершающим ежедневно религиозные ритуалы, можно предположить что мог из-за чувства вины и стыда закрыться от преследующих его влечений при помощи защитного механизма психики - изоляции аффекта и испытывать некоторую отделенность от наводняющих психику аффектов, словно будучи отделен некой завесой, пребывая каждый раз от случая к случаю в сдерживании сексуального влечения и удерживании каловых масс в соответствующих состоянию страданиях.
Окно - единственный предмет, движущийся во сне, мог символизировать и сам половой акт в “первичной сцене”, а бездвижно сидящие и смотрящие волки могли олицетворять самого Сережу, в замирании наблюдающего за коитусом родителей - за самой первосценой. Первосцена анализируемого представлена всеми тремя уровнями - как архаическим, так и эдиповым и преэдиповым.
В результате анализа Сергея Панкеева Фрейд увидел и описал как смешались в психической реальности пациента на почве анально - садистической организации, которая в наши дни чаще относится к пограничному уровню функционирования и архаичные страхи быть сожранным “зубастой вагиной” матери - регресс на шизопараноидную позицию, но, все же завоевание полной мужественности на фоне страха сексуальной несостоятельности перед женщиной позволяет утверждать что пациент невротичен - и невроз навязчивости, при бисексуальном выборе объекта и гомосексуальном влечении к отцовской фигуре, бессознательно проявляемом настойчиво, вследствие с идентификацией с материнским объектом в первосцене и невозможность, в принципе, дифференцировать по половому признаку объекты в ней, свидетельствует об этом. Заболевание кишечника, взявшего на себя, очевидно, роль основной эрогенной зоны и, как будто бы, управляющего всем его психическим состоянием, в какой-то степени подтверждает это - попытка сопротивляться гомосексуальному влечению так же способствовала неврозу Панкеева.
Рассматривая случай Сергея Панкеева с контексте фигуры хиазма - “наличия пересекающихся областей там где можно было бы предположить их параллелизм”(А. Грин, с. 311), где рассматривается истерия во взаимоотношениях с пограничным функционированием, которое Фрейд не рассматривал как какое то отдельно стоящее от невроза и психоза состояние психики индивида. Наверняка, именно поэтому состояние пациента Панкеева Фрейд так уверенно называет истерией, а Грин, в свою очередь пишет о том, что, рассматривая с точки зрения современного понимания функционирование психики пациентов Фрейда в его классических работах, можно задуматься о валидности их истерического диагноза.
Если попробовать проанализировать историю Сергея Панкеева в свете новых концепций о понимании процессов, динамически происходящих в психике, то первое, на что хотелось бы обратить внимание, это тяжелейшая депрессия пациента, с которой он обратился к знаменитому мэтру психоанализа по рекомендации своего одесского врача.
Фрейд пишет о том, что Панкеев в его восемнадцать лет после перенесения острой гонорейной инфекции, впал в совершеннейшую зависимость от окружения и в то время когда он обратился к Фрейду за психоаналитическим лечением, он был не способен к самостоятельному существованию. На основании уже только одного этого можно сделать вывод о невозможности в результате страха кастрации идентифицироваться ни с отцовской, ни с материнской фигурой. Хотя в период с восьми до восемнадцати лет Сергей неплохо функционировал, как пишет Фрейд - он прожил эти годы почти в нормальном состоянии здоровья и закончил с успехом среднее образование. Поэтому Фрейд сосредоточил все свое внимание на именно детском неврозе Сергея - описанные им в данной истории события затрагивают период от полутора до восьми лет.
Уровни фиксации истерии, как известно, генитальный и оральный, но в случае Панкеева мы можем наблюдать очень много из функционирования на анально-садистической фазе развития. Быть может, предполагает Грин, эта анальная стадия с точками фиксации на ней и служит в какой-то степени буфером между оральностью и генитальностью.
Опять же истерия по Фрейду очень хорошо представлена в фобиях и обсессивном неврозе, что же касается тех состояний, где превалируют конверсии их не просто дифференцировать с теми состояниями, где истерия не может больше оставаться в поле конверсии и переходит в разряд тяжелой депрессии или психоза.
Если здесь вести речь о тяжелых состояниях Панкеева в которых он не мог длительно опорожнить кишечник, предположительно, запрещая себе гомосексуальное удовольствие от анального проникновения, и разрядку сексуального влечения, то в эти периоды, по моему мнению, он словно погружался в состояние, где нет ни одного объекта - ни отцовского по причине запрета на подобное влечения, ни материнского, ввиду того что женские объекты были преисполнены враждебностью и угрозой кастрации и только необходимость медицинского вмешательства - введение клизмы врачом мужчиной могло позволить, все таки, получить и удовольствие и сексуальную разрядку, но до этого момента он мог регрессировать в состояние, близкое к психотическому - невидимая завеса погружала его в безобъектное одиночество в какой то степени в мономир, где был только он и его переполненный кишечник. И только клизма, вероятно, могла служить тем переходным объектом в мир где можно, все-таки, достичь либидинозных отношений с объектом, либо, возможно, фантазия о гомосексуальном проникновении, фантазийный фалос отца, двигающийся как будто в ягодицах матери, мог разрешить произойти разрядке, положить конец мучительному состоянию где он вынужден пребывать один на один со своим калом как со спермой, которую нет возможности куда то направить, словно нет нужного для него объекта, вызывающего возбуждение.
Здесь вспоминается его обсессивная набожность в детском возрасте и преследующие его навязчивые мысли о том что "святая троица" в его фантазиях представлена в виде трех кучек кала, словно это содержимое его кишечника и есть то святое что нужно удерживать в себе, а подарить его можно только отцу - вспоминаем тот его акт дефекации когда мать стояла на коленях с обнаженными ягодицами а отец возвышался над ней.
В этих двух случаях можно проследить как истерия Панкеева могла перетекать, пересекая границы то в пограничное состояние, близкое к психотическому, но уже во взрослом возрасте, то достигать невроза навязчивости - речь идет, в основном о детском возрасте.
Что могло в детстве его сохранять в поле истерического невроза как не возможность совладать со страхом кастрации на символическом уровне - это и разрезание гусениц, отрывание лапок у жуков и галлюцинаторное представление о том что он отрезал сам себе палец, играясь с ножичком, разрезая кору деревьев.
А в юности он словно остался один на один с ощущением кастрированности после получения нарциссической травмы из-за гонорейной инфекции и запретным влечением к анальному удовольствию. Не было не единой возможности, как будто, подняться на уровень идентификации с мужским активным, преодолеть этот страх кастрации. Вероятно, в виду слабости влечения в сторону женского объекта и недостаточности агрессии чтобы противостоять угрозе кастрации. Преимущественно мазохистическое безвольное состояние его психики, как будто, не оставляло ни одного шанса для перехода на фаллогенитальный уровень в тот период.
Работая аналитически с мужчиной психоаналитиком - с Фрейдом, Панкеев, наверняка, имел возможность фантазировать на тему их отношений. Получилось ли у Панкеева в результате анализа освободиться от родительских имаго, особенно отцовского. В любом случае, такой детальный анализ его детского невроза у Фрейда принес ему реальное облегчение.
Если смотреть на симптоматику Панкеева как в детские годы так и в юности в разрезе размышлений французского психоаналитика Андре Грина на тему отношений Истерии и Пограничных случаев, беря за основу весь комплекс их проявлений как единого континуума со всевозможными посредниками между ними, можно начать с того насколько преобладающими в состояниях как в детстве так и во взрослом возрасте были именно невротические симптомы, где a priori правит бал Желание, а главенствующим выбором является Выбор между двумя объектами - материнским и отцовским, где Идентификация с тем или иным объектом направляет либидо по зигзагообразному вектору - от вынужденности идентифицироваться попеременно то с матерью, то с отцом, а на первом месте отношение к депрессивной восприимчивости и к телу, при главенстве эмоциональной и фантазматической жизни. Или же в первом ряду среди психических проявлений, даже на первый взгляд, в характерных для истерии чертах, но проявлена Деструктивность, Мазохизм и Нарциссизм, даже при отыгрывании проблематики любви, не обязательно при этом сексуальности.
Что же мы можем увидеть в истории Сергея Панкеева в ранние детские годы? Внезапно испортившийся характер в возрасте трех с половиной лет с весьма агрессивными проявлениями в отношении домочадцев, которые были так напуганы вспышками его агрессии что переживали что он не сможет посещать школу.
И то как маленький Сережа обращался с насекомыми - с гусеницами, которых он исследовательски вскрывал ножом, с жуками, у которых он с упоением отрывал лапки, все это может свидетельствовать в сторону отыгрывания агрессии, но и совладания с кастрационной тревогой. Да - перочинный ножик был словно призван его защитить от нависающей со всех сторон угрозы кастрации, ведь прибегнуть к естественному способу получения удовольствия от ощущения эрегированного пениса при помощи мастурбации ему было строго настрого запрещено как няней, так и служанкой Грушей. Сестра же, сексуализировавшая Сережу в столь нежном возрасте, только сассоциировала внезапно открывшееся удовольствие с ужасом от возможных последствий при подобных отношениях с женщинами.
В юном возрасте мы можем наблюдать попадание Сергея в тотальную зависимость от своих близких с погружением в длительную тяжелейшую депрессию, что, опять же сложно характеризовать как истинно невротическое состояние. Но тот же Грин пишет что с течением последнего времени во взглядах на истерию в психоаналитических кругах произошел раскол в связи с привнесением описаний оральной истерии с использованием защит орального происхождения - проективной и интроективной идентификации, которые выявила Мелани Кляйн, простирающейся к генитальности, описанной Фрейдом. На основании чего мы можем сделать вывод что подобный регресс, в который впал Панкеев, в силу невозможности совладать с кастрационной тревогой допустим при истерии.
Как же быть с основным фундаментальным конфликтом истерии - отношениями между генитальной любовью и сексуальностью в рассматриваем случае?
Выше уже затрагивался этот вопрос - идентификация Сергея с матерью и выбор в качестве объекта любви отца может ли ставить на уровень с генитальным анальное удовольствие, фиксация на коем произошла на оральной стадии развития, вернее на ее стыке с анальной, когда речь еще не шла о приучении ребенка к туалету, а произошло непроизвольное опустошение кишечника при наблюдении им полового акта родителей, где мать была обращена ягодицами к отцу. То есть удовольствие от стимуляции анальной зоны Сережа получил не прибегая к контролю сфинктеров, что является основным новообразованием в развитии нервной системы на анальной стадии развития и можно предположить что именно эта “оральная несостоятельность” в управлении сфинктерами первых полутора лет жизни ребенка и стала основной причиной невозможности его опустошить кишечник самостоятельно во взрослом возрасте при таком глубоком регрессе на оральную стадию зависимости в которую Сергей погрузился. То есть функционирование его психики на генитальной и оральной стадиях, даже с учетом садомазохистических “анальных” переходных отыгрываний, вполне очевидна.
Подводя итог можно все же, не без некоей оглядки на Фрейда, утверждать что психически Сергей Панкеев был структурирован невротически и проблема отношений любви и сексуальности была основополагающей в его отношениях с его объектами.
Источники литературы:
- Фрейд З. Случай Человека-Волка (Из истории одного детского невроза) // Человек-Волк и Зигмунд Фрейд. Сборник. Киев, 1996.
- Зигмунд Фрейд. Из истории одного детского невроза. В сб. А. Фрейд, З. Фрейд. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. ВЕИП, СПб. 1997.
- Эдипова и/или архаическая первосцена. «Человек-Волк» – новое прочтение. Журнал клинического и прикладного психоанализа. Том II. No 1. 2021 г.
- Уроки французского психоанализа:Десять лет французко - русских клинических коллоквиумов по психоанализу / Пер. с франц. — М.: «Когито Центр», 2007.— 560 с. (Библиотека психоанализа)
Автор статьи: психолог-психоаналитик Шиманская Светлана Евгеньевна. г. Минск
При копировании материала ссылка на источник обязательна: