Поэтика Осипа Мандельштама задаёт целую систему координат, в которой тексты существуют органично и находят многие ключи для разгадывания. Это мир внутренней логики и глубинных, неочевидных связей, которые не всегда получается восстанавливать в отрыве от знаний о его творческом методе. Мандельштам писал о собственных взглядах на творчество в статьях, а его жена, Надежда Яковлевна, — в мемуарах о муже. Их рассуждения — бесценный опыт для перечтения знакомых текстов с самых удивительных сторон: в этой статье мы выделим главные особенности творчества и посмотрим на их воплощение.
- «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны»
Эта фраза из эссе «Разговоры о Данте» (1933) задает один из главных принципов творчества Мандельштама — множественность смыслов в ограниченно-емкой стихотворной форме. И задача читателя — не увидеть единственный из них и представить его как цельную интерпретацию, а принять существование всех смыслов в равной степени, оценить их парадоксальность или внутреннюю связь. Исследование мандельштамовской поэзии – это своего рода археологическая работа, щепетильная и внимательная, слой за слоем открывающая все новые оттенки смысла. Особенно хорошо это заметно в стихотворении «На розвальнях, уложенных соломой…», которое на первый взгляд кажется непонятным, но «расшифровывается» постепенно — по мере наделения каждого отдельного слова историческим, культурным, а затем и биографическим контекстом автора.
- Слово: звук или смысл
Этой оппозицией следует открыть обширную тему аудиально-смысловых отношений, непрерывно развивавшуюся в творчестве Мандельштама. Его поэтический метод во многом переустроил традицию отношения к слову — оно из единицы семантической превратилось еще и в звукообраз, некий звуковой след, самодостаточно формирующий стихотворную канву, не следуя закону доступности смысла. Пример — четверостишие из «Воронежских тетрадей»:
«Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
Уронишь ты меня иль проворонишь,
Ты выронишь меня или вернешь, —
Воронеж — блажь, Воронеж — ворон, нож…»
Слова в нем имеют более глубинную связь, нежели просто смысловую: паронимическая аттракция и поиск фонетической близости отражают и внимание к формированию языка, и лексическое богатство. Слово Воронеж Мандельштам не дополняет, но считает самоценным: он извлекает из него весь художественный мир — чистого звука, и лишь потом смысла.
- Звучащий слепок формы
В статье «Слово и культура» (1921) Мандельштамом бегло очерчена начальная стадия творческого процесса: «Стихотворение живо внутренним образом, тем звучащим слепком формы, который предваряет написанное стихотворение». Первичный облик лирического произведения в авторском понимании складывается из метро-ритмической основы, а визуальный ряд формируется позже. Об этом строка «И сладок нам лишь узнаванья миг…» из стихотворения «Tristia»: по-видимому, звук, находя свое словесно-образное выражение в бесконечных ритмических пробах и набросках, и являет то самое сладкое внезапное «узнавание», которое рождает новое стихотворение. И превалирующе оно должно восприниматься именно на слух, аудиально, —максимально роднясь по своей природе с музыкой.
- Прерывистые знаки непрерывного
Свойственное Мандельштаму смещение фокуса с повествовательности и смысловой ясности на богатство возможностей формы (и вместе с ней – содержания) стабильно вызывает сложности у читателя, производя слом мышления. Жена поэта, Надежда Яковлевна, в своем комментарии к «Восьмистишиям» так объясняла этот контраст: ««Стихотворение-рассказ» - единственная форма нашей журнальной лирики. Эпоха развила этот странный жанр и уничтожила всякое понимание поэзии и прозы как прерывистых знаков непрерывного. Кроме принципа рассказа, у нас еще существует метод доказательства (как доказывают теорему), где идет непрерывная цепь вытекающих друг за другом предложений <…> Этой связи ни в стихах, ни в прозе, да и вообще ни в каком искусстве быть не может…» Именно «Восьмистишия» — дискретные части единого художественного мира — наиболее сильно нуждаются в обнаружении иной, не сюжетной, а мировоззренческой целостности.
- «Прозе надо отстояться»
Отдельного внимания стоит проза Мандельштама. Подразумевая иной метод работы со словом и иную специфику, она, однако, продолжает общую концепцию авторской поэтики и вновь меняет традицию. А потому ее анализ логичнее также вести не по общей системе правил.
Мандельштамовская проза синтетична — она построена на переустройстве жанровых ожиданий. Так, например, слово «разговор» задает диалоговый вектор, который тут же разрешается не привычным предлогом «с» <кем-либо>, а «о» литературном произведении — который в самом тексте перерастает в изложение авторской поэтической концепции. При этом, ожидая все же текст больше публицистического характера, мы обнаруживаем в нем совершенно художественную образность («Орнамент строфичен. Узор строчковат»), ритмические поиски и (вновь!) неочевидное и даже витиеватое развитие мысли вместо привычной повествовательной логики.
Надежда Яковлевна так описывала отличие мандельштамовской поэзии от прозы: «Прозе надо отстояться: «В стихах всегда отпечатываются события жизни. Они совпадают во времени. Проза всегда запаздывает: знаки должны осмыслиться. Для этого нужен срок». Вероятно, под «отстаиванием» подразумевается изменение соотношения ритмического и смыслового начал текста: проза утверждается в своей семантике, а звучание и ритм усложняются, делаются менее очевидными. Супруга О.М. вспоминала, что он сочинял стихотворения, постоянно находясь в движении — вероятно, это физически способствовало поискам фонетической выразительности. Продолжая эту мысль, можно представить, что мандельштамовская проза — это остановка и глубокий уверенный выдох, но продолжение и усложнение поисков внутри самого поэта.
Автор статьи: Анна Дубинина / «Стёртые калачи»