Егор Степанович прислушался. За стенкой Римма Сергеевна гремела посудой. Он повёл носом, пытаясь понять, что та стряпает. Воздух, каким-то чудом пробравшийся сквозь запертую дверь, к тому же завешанную старым ковром, наполнил его комнату ароматом борща. Да, борщ Римма всегда знатный варила! Егор мог целый день его наворачивать.
Только раньше это было. До того как избу разделили они на две части, сделав в каждую половину отдельный вход, а на дверь, которая вела в их супружескую спальню, навесили замок. Теперь эта комната досталась Егору Степановичу, в ней он и кухню себе соорудил, поставив электрическую плитку, и телевизор повесил, дабы развлекал его на бывшем ложе любви. Любовь эта в 75 лет была уже за ненадобностью. Да и спать одному как-то удобнее, никто не сопит в ухо и в бок локтем не толкает, мол, повернись на бок, старый, а то от твоего храпа люстра свалится. Кстати, люстру, подаренную Римме Сергеевне сыном на 50-летие, она забрала на свою половину. Хотя куда ей этакая махина на потолке? Ведь комнатка ей досталась малюсенькая. Зато кухня отдельная. Но туда люстру тоже не всунешь.
Чего не жилось Римме в тиши и покое на старости лет? Нет же, надумала их брак официально зарегистрировать. 52 года прожили без этого бесполезного штампа в паспорте, а тут захотелось ей мужней женой стать. А кем она, спрашивается, до сих пор была?
Мужчина вздохнул. Нормально же жили, сына вырастили. А тут вдруг жёлтая вода ей в голову стукнула.
— Хочу твою фамилию взять, — в ультимативной форме произнесла Римма Сергеевна. — А то как на кладбище будем лежать рядом? Ты — Смирнов, я — Ефремова. Будто и не родственники вовсе.
Егор и согласился бы. В молодости, когда они собирались пожениться, как назло сельсовет закрылся на несколько дней. Так и остались они вроде как мужем и женой, жили вместе, сына растили, а до ЗАГСа так ноги и не дошли. А тут заявляет благоверная, мол, замуж хочу!
Ладно бы пожить мужней женой хотела бы, а то про кладбище заговорила. Видать не терпится на его сберкнижку лапы свои наложить. Спит и видит, как бы похоронить его, а самой на его сбережения пошиковать на старости лет. Всё это Егор Степанович жене и высказал, в выражениях не стесняясь. Вот после этого Римма Сергеевна раздел дома и затеяла. А Егор, спрятав заветную сберкнижицу подальше от завистливых глаз Риммы, подхватил её инициативу и быстренько осуществил перестройку дома.
Вздохнув, Егор вытащил старую чёрную сковороду и поставил на плитку. Эх, не видать ему теперь борща!!! Придётся снова опостылевшую картошку жарить. А потом надо бы до магазина сходить: хлеб кончается, а можно ещё и колбасы прикупить да конфет шоколадных.
Егор усмехнулся, представив свою маленькую месть несостоявшейся жене. У него пенсия куда больше, чем у неё. Она, почитай, кроме хлеба да масла и не покупает ничего. Вот пусть и позавидует. Может локти кусать начнёт от досады, что такого мужика упустила. Раньше-то он частенько ей всякие гостинцы покупал, баловал, стало быть. А раз ей какой-то штамп в паспорте важнее, так пусть и хлебает свой пустой борщ.
Егор сглотнул набежавшие слюни, как условный рефлекс вырабатываемые на аромат борща, и отправился в магазин. Сложив в сетчатую авоську деликатесы, он медленно пошёл домой.
— Надо бы около избы на лавочке посидеть, — подумал мужчина. — Пусть посмотрит, как я живу богато.
Егор поставил авоську на лавку перед окном и сам примостился рядом. Сколько же лет назад они с Риммой эту лавочку устанавливали? До этого здесь качель была. Их сын Сашенька на ней качаться любил. И чего они с Риммой больше детей не народили? Была б сейчас изба внучат полна. Он бы ещё всяких качелей да горок понастроил бы. А так сын в город подался. Приезжает с семьёй раз в год, а то и реже. Сначала та старая качель внуков дожидалась, а потом и внуки выросли, да и качель сама уже в негодность пришла. Того и гляди рухнет. Вот они с Риммой столбы повытаскивали и на том месте лавочку соорудили. Чтоб сидеть вместе тихими вечерами.
— Эх, — вздохнул Егор и поднялся. — Чего тут в одиночестве штаны просиживать? Пойду. Похоже нет её дома.
Мужчина встал и замер. По дороге бежала Римма. Платок свалился на плечи и развевался от ветра, словно флаг.
— Что это, Римма, спортом на старости лет решила заняться? — усмехнулся Егор.
— Ох, чуть жива осталась, — с трудом произнесла женщина и плюхнулась на лавку.
— Да говори, не томи, что произошло! — сказал мужчина.
— Я в лес за ягодами пошла, — пояснила Римма. — Бабы говорят, что черника поспела уже.
— Неужто ягоды тебя так напугали, что аж говорить не в силах? — усмехнулся Егор.
— А ну тебя, Егор! — махнула рукой Римма. — Вечно ты со своими прибаутками. Нет что б выслушать молча.
— Да слушаю я, слушаю, — махнул рукой мужчина.
— Только я в лес за ручей зашла, где наша с тобой полянка, слышу, копошится кто-то, — продолжила женщина. — Глядь, а там медведь.
— Похоже, ты, Римма, совсем на старости в маразм впала, — покачал головой Егор. — Сроду у нас тут медведей не было!
— Я тоже так думала, пока чуть ли нос к носу с ним не столкнулась, — произнесла Римма.
— Мишка-то хоть жив остался после встречи с тобой? — ехидным тоном поинтересовался мужчина. — Наверняка, своими воплями его до обморока довела.
— Ну тебя, — махнула рукой Римма и встала. — Лукошко только жалко, с испугу там его бросила. Ягод-то там не шибко много, а всё ж таки жалко.
Она посмотрела на Егора, ожидая, что тот предложит сходить за брошенным лукошком, но тот сделал вид, что не понял и, размахивая авоськой с деликатесами, направился на свою половину дома. Засунув в холодильник продукты, он лёг на кровать. Может пожевать что-нибудь? Нет, неохота. Да и не большой он любитель колбасы и конфет. Вот Римма та да, она конфеты трескала, только фантики по сторонам летели. А колбаску Сашенька любит.
За стеной раздался звук телевизора.
— Опять свои сериалы мыльные смотрит, — раздраженно подумал мужчина. — Только электричество нажигает. А за свет платить поровну. Надо бы ей сказать, чтоб больше платила, раз тратит больше.
Егор подошёл к общему счётчику и протянул руку, чтобы вырубить свет. Пусть посидит в темноте и тишине. Может быть, медведи мерещиться перестанут. На той половине дома Римма немного погремела посудой и установилась тишина.
Егору хотелось, чтобы жена постучала в стену кулаком, ругаясь на его прижимистость и вредность, но та молча легла на диван и уснула. Егор услышал, как заскрипели диванные пружины и оторвал ухо от двери, прикрытой ковром. Ковёр этот он с боем вытребовал у Риммы при разделе дома. И чего она за него цеплялась? Подумаешь, Санька маленький по нему ползал, пока ходить не научился! А подарила она сама этот ковёр ему, Егору, на праздник какой-то. Сама же потом и отдавать не хотела. Вот вредная баба! Как он её столько лет терпел?
Егор всю ночь ворочался на широкой кровати. Почему-то именно сегодня ему было холодно и неуютно. Ну и пусть бы жена сопела и толкалась, лишь бы была рядом. Когда рассвело, Егор надел сапоги и направился в лес. Место, о котором говорила Римма, он хорошо знал, туда они любили за грибами и ягодами ходить. И название к тому месту уже лет 50 как прилипло: "наша поляна". Лукошко он нашёл быстро, лежало оно на боку, и часть ягод высыпалось в траву.
— Где здесь медведю спрятаться? — усмехнулся мужчина. — Ну и выдумщица!
Постучав в дверь и не дождавшись ответа, Егор вошёл в избу на половину жены. На кухне, по-прежнему, пахло борщом. Он на цыпочках подошёл к плите и приподнял крышку кастрюли.
— Эй, Римма, ты чего это борщ в холодильник не убрала? — крикнул Егор осуждающим тоном. — Скиснет ведь!
Он прислушался: из спальни не доносилось ни звука.
— Спишь, что ли? Я лукошко твоё принёс, — произнес мужчина. — Даже ягоды остались.
Егор Степанович осторожно приоткрыл дверь в комнату, ожидая, что сейчас на него обрушится поток ругани. Мол, нечего без позволения по чужой хате шаркаться! Римма крепко спала, повернувшись на бок.
— Намаялась вчера, — прошептал Егор, с любовью глядя на женщину. — В другой раз одна в лес не ходи. Я как-никак, а мужик всё-таки, защитить сумею.
Он опустился на край дивана и погладил Римму Сергеевну по волосам.
— Спи уж, сил набирайся, — произнес мужчина. — Вот выспишься, потом и про свадьбу поговорить можем.
Егор взял жену за руку и вскрикнул. Рука любимой женщины, которая так и не стала его женой, была холодная.
— Вот и все... К чему эта гордость? Теперь ты всегда будешь Ефремовой, а я...
