Воспоминания графини Марии Эдуардовны Клейнмихель (фрейлины императрицы Марии Александровны)
Я родилась в 1846 году в Киеве, где отец мой был вице-губернатором (граф Эдуард Фёдорович Келлер). Мой крестный, генерал Бибиков (Дмитрий Гаврилович), генерал-губернатор киевский, подольский и волынский, был очень известной личностью в военном мире. Он лишился руки в сражении при Силистрии. Для того, чтобы присутствовать на моих крестинах, моя крестная мать, которая одновременно была и моей бабушкой со стороны отца (Софья Михайловна Борх), совершила большой путь из Курляндии в Киев в собственном экипаже, так как не было тогда еще железных дорог. Она рассказывала о своем путешествии так, как Стенли (Генри Мортон) рассказывал бы о своей экспедиции в Центральную Африку.
У меня нет воспоминаний о Киеве того времени, так как через четыре года после моего рождения мой отец был переведен в Ригу чиновником особых поручений к князю Суворову (Александр Аркадьевич), бывшему тогда генерал-губернатором Лифляндии, Курляндии и Эстляндии. Несколько лет спустя последовало назначение моего отца волынским губернатором.
Здесь хотела бы я сказать несколько слов о моей семье. Мой прадед, граф фон Келлер (Дорофей Людвиг Христофор фон Келлер), был послом Фридриха Великого при дворе Екатерины II. Его жена была принцесса Сайн-Витгенштейн-Берлебург, сестра русского фельдмаршала того же имени (Амалия Луиза, урожд. графиня Витгенштейн).
Во время одного торжества, в честь великой правительницы, данного моим прадедом, моя прабабушка почувствовала себя плохо, ввиду ожидаемого материнства. Императрица предложила ей удалиться, и сказала моему прадеду: "Если супруга ваша подарит Вам сына, Я буду его крестной. Определите его на русскую службу".
В ту же ночь родился мой дед (граф Фёдор (Теодор) Фёдорович Келлер). Императрица сдержала слово, и когда, спустя три года, мой прадед получил назначение в Вену, он оставил своего сына на воспитание своей золовке, принцессе Витгенштейн.
Шестнадцати лет от роду мой дед вступил в гвардейский гусарский полк и 24 лет он уже командовал армейским гусарским полком в бородинском бою, когда и был награжден георгиевским крестом. Он находился на пути к блестящей военной карьере. Но, женившись на богатой наследнице, графине Борх, принесшей ему в приданное имения в 40000 десятин в Витебской и Минской губерниях, он бросил службу в чине гвардии полковника и занялся сельским хозяйством в имениях своей жены, что ему, между прочим, очень плохо удавалось.
Моя мать была урожденная Ризнич (Мария Ивановна). Отец её (Йован Стефанович), сербского происхождения, был женат на графине Ржевуской, мать которой была княгиня Радзивилл. Он был богат, жил в Киеве и в деревне на широкую ногу, и благодаря своему гостеприимству, он быль избран предводителем дворянства в своем округе. Он сохранил живые связи с Сербией, был большим патриотом и воспитывал на свой счет многих сербских юношей в различных учебных заведениях Киева.
Вблизи Оптицы, имения моего деда и бабушки Ризнич, находился замок Погребище, принадлежащий брату его деда, графу Адаму Ржевускому (деду княгини Блюхер). Он приезжал ежегодно с целой свитой адъютантов и многочисленными приглашенными, для большой охоты, в которой принимал участие едва ли не весь округ. Этот граф Адам Ржевусский, тот дядя мой, с которым я чаще всего встречалась.
Он был генерал-адъютантом еще при Николае I и был тогда уже очень стар. Он был трижды женат. Двадцати одного года повенчался он с женщиной за пятьдесят, графиней Орловой, урожденной Жеребцовой (Александра Петровна (урождённая княжна Лопухина)), бабушкой посла в Париже (возведённого в то время в княжеский сан) и прабабушкой князей Владимира и Алексея Орловых, так хорошо знакомых тогдашнему парижскому обществу.
По этому поводу рассказывали в Париже такую историю: однажды граф Ржевуский, придя в русское посольство, сказал швейцару, чтобы тот доложил посланнику, что приехал его дед. Швейцар взял визитную карточку и передал ее лакею со следующими словами: "Доложите князю, что здесь какой-то господин, должно быть умалишенный, утверждает, что он дедушка князя!" Но к удивлению всех, князь поспешно вышел к супругу своей бабушки, обнял его сердечнейшим образом и новел его к себе наверх.
Повенчанный в ранней молодости своей со старухой, женился он, вторичным браком, вероятно для восстановления равновесия, на совершенно юной особе, Дашковой (Анна Дмитриевна): она была очень красива, богата, из хорошего дома и к удивлению, не смотря на большую разницу в летах, была влюблена в него по уши. Она умерла во время родов (1858). Дочь её (Екатерина Адамовна) впоследствии вышла замуж за князя Вильгельма Радзивилл, внучка которой стала княгиней Блюхер.
Через два года после смерти жены, граф Ржевусский женился третьим браком на госпоже Ячевской (Ядвига Фёдоровна), подарившей ему трех сыновей. С одним из них, Адамом, я познакомилась в Париже, - он был молодым декадентствующим литератором, не без дарования, тем не менее он был известен не так своими литературными работами, как крупной карточной игрой в парижских клубах. В одну ночь он проиграл миллион рублей сербскому королю Милану.
Другой брат моей бабушки, Генрих, был польским Вальтер Скотом. Его наиболее известный роман "Краковский Замок" описывает интересные, но дикие обычаи его соотечественников в 17-ом веке.
Младший из братьев, граф Эрнест Ржевусский, командовал кавалерийской бригадой на Кавказе; я его ясно вижу пред собой, в его живописном черкесском одеянии, в белом бешмете, увешанном орденами, вооруженным до зубов, всегда готовым на всякие военные и любовные авантюры, в которых он, конечно, играл героическую роль. К сожалению, я никогда не знала результатов этих авантюр, так как едва рассказы о них доходили до самого интересного момента, меня высылали из комнаты.
Мой дед со стороны матери имел сестру, бывшую замужем в Неаполе за герцогом Сан-Марко, и другую - в Венгрии, графиню Нако. Сестра матери моей вышла замуж за польского дворянина Цихоновецкого. Она жила в великолепном охотничьем замке в Литве, принадлежавшем Станиславу Августу, и её сады, устроенные на французский лад, возбуждали восхищение во всей окрестности. Одна из ее дочерей была замужем за бароном Стьернстедом, генерал-адъютантом при дворе короля шведского, - другая дочь обручилась с виконтом ле Форзанц, военным атташе в С.-Петербурге, командовавшим впоследствии кавалерийской бригадой в Версале.
Герцогиня Деказ и маркиза де Бовуар были также моими кузинами; эти обе сестры, несмотря на их несходство, были обаятельны - одна необычайной добротой, другая - блеском и остроумием. Изысканное, широкое гостеприимство де Бовуар, которое она мне оказывала в Сандрикуре, принадлежит к лучшим воспоминаниям моего парижского пребывания.
Сильное развитие во мне космополитизма приписываю я тому обстоятельству, что во мне течет кровь различных национальностей и что у меня такое разнородное родство. Если этот космополитизм служил мне препятствием для ненависти, то он никогда не был мне помехой для любви. С детства любила я Россию больше всего на свете и обожала Императора Александра II, в котором я привыкла видеть свой идеал. Это чувство вселил в нас наше отец, страстно преданный Императору.
Отец мой провел свою юность в Петербурге, в доме тетки своей, княгини Барятинской (Мария Федоровна), урожденной графини фон Келлер, и посещал гимназию и университет вместе со своими двоюродными братьями, - с князем Александром, впоследствии фельдмаршалом и наместником Кавказа, князем Владимиром, впоследствии обер-шталмейстером Его Величества, и князем Анатолием, впоследствии генерал-адъютантом.
Он был бы чрезвычайно удивлен, если бы ему сказали, что "он не русский" или назвали бы его иностранцем. Это название, столь любимое в наше время, было тогда не в употреблении. Интересы России были дороги сердцу моего отца, и я вспоминаю из раннего детства моего один день, когда нас освободили от уроков и дали нам шампанского - большое событие для нас, детей - по случаю победы над Шамилем (23 июля 1840 г.).
В Житомире, где отец мой был губернатором, завязывается глубокая дружба между нашей семьей и семьей генерал-губернатора князя Васильчикова (Илларион Илларионович). Когда княгиня (Екатерина Алексеевна Васильчикова) приезжала в Житомир, она всегда останавливалась у нас; большей частью привозила она с собой свою дочь Софью, впоследствии графиню Строганову, бывшую старше меня, но с которой я, тем не менее, очень подружилась. Будущий генерал, князь Сергей Илларионович Васильчиков был тогда маленьким мальчиком, бегавшим в своей белой, вышитой красным, русской рубашке.
Из Волыни отец мой был переведен губернатором в Минск, где в том же году произошло большое событие: Император Александр II, приехав в Минск, остановился в доме губернатора. Мать моя лежала еще больной в постели, после родов моего младшего брата; таким образом, я, десятилетняя девочка, должна была, по нашему русскому обычаю поднести Императору на пороге дома нашего хлеб-соль.
Император меня обнял и сказал: "Приезжайте в Петербург и я дам вам шифр". Я никогда не слыхала ни о каком "шифре" и еще не знала, что шифр - это украшенный бриллиантами вензель Императрицы, дающийся, как отличие, придворным дамам. На следующей день Император выразил желание быть крестным у моего маленького брата (Федор Эдуардович). В это же время оба моих брата были возведены в пажи, что дало им право на казенный счет воспитываться и вступить впоследствии в гвардию.
Тут последовало весьма характерное событие, о котором я уже пятнадцать лет не упоминала и которое я вдруг, за год до войны вспомнила, когда моя племянница Элла Клейнмихель (здесь Клейнмихель-Пущина-Трубецкая), представила мне своего жениха, Всеволода Пущина, адъютанта, конногвардейца, павшего в эту войну (1914).
Прадед этого молодого Пущина, старый 70-летний декабрист (Михаил Иванович Пущин), жил после помилования и возвращения из Сибири, где он провел много лет на каторге, в Минске. Это был очень любезный старец и был всегда желанным гостем у моих родителей.
За полгода до прибытия Императора дал мой отец в честь предводителей дворянства званный обед, к которому было приглашено вое православное и католическое духовенство и вся провинциальная знать. В то время православные и католики жили в полном согласии, - оба епископа были даже на "ты" и часто посещали друг друга.
После многочисленных тостов и изрядного возлияния, один молодой польский предводитель дворянства, под влиянием присутствия Пущина, вдруг вздумал провозгласить тост "за здоровье декабристов". Наступило мгновение необычайной растерянности, страх и беспокойство охватили всех присутствующих. Тут поднял свой бокал мой отец и громким голосом произнес следующие слова:
"Да, мы пьем за здоровье раскаявшихся декабристов, таких как Михаил Пущин, но прежде всего за здоровье нашего всемилостивейшего Государя Императора Александра II, благодаря доброте и великодушно которого мы имеем теперь возможность видеть среди нас Пущина, которому Император простил его юношеские заблуждения. Ура!"
Две недели спустя мой отец получил письмо от своего друга Валуева (Петр Александрович), товарища министра внутренних дел, в котором он сообщал, что отец мой потеряет свой пост, в виду того, что присутствовавший за обедом жандармский полковник, послал возмущенный и тайный донос на то, что поляк осмелился за столом у губернатора произнести такой недопустимый тост. Валуев посоветовал отцу моему немедленно ехать в Петербург для своего оправдания.
Отец тотчас же последовал его совету, и я помню, как мать моя при расставании пролила немало слез. Все было приведено скоро в порядок: министр внутренних дел Ланской (Сергей Степанович) был очень благожелательным, справедливым человеком, он описал Императору это событие в его настоящем свете, и это происшествие не повлекло за собой никаких последствий.
В Минске Император вдруг вспомнил об этой истории и, обратившись к отцу моему: "Как хорошо ты тогда ответил этому поляку по поводу Пущина (Император всем говорил "ты"), но где же Пущин? Я хочу с ним познакомиться". Полковник Кавелин (Александр Александрович), адъютант Императора, был командирован привести Пущина, жившего по близости; Пущин был приведен.
Император усадил его рядом с собой (1858), расспрашивал его с большим интересом о прошлом, об отдельных эпизодах заговора, немедленно вернул ему звание подполковника и назначил его плац-комендантом крепости Бобруйск, чем тот и оставался до конца дней своих (1869).