Звонок раздался полтретьего ночи, и я к таким уже привык. Обычно, меня не вызывают на ночные пустяки, но в этом городе криминальные пустяки происходят именно днём. А ночью… В зубах сигарета. Дым и запах табака настолько въелись в старые обои моей халупы, что запах растворяется моментально. Одеваюсь, как обычно. Белая рубашка, мятая, но в участке уже привыкли. Милашка Венди вечно предлагает помочь с глажкой, но я знаю, что ее больше заботит попасть в мою квартиру и остаться до утра. Но я не смешиваю всего три вещи: колу с виски, кофе с молоком и личную жизнь с работой. И ей советую. Брюки, на которых снизу присохла грязь. Надо будет отнести их в химчистку, но позже: все равно в этой помойке невозможно остаться чистым, во всех смыслах этого слова. Особенно меня позабавил суд над владельцем благотворительного фонда помощи сиротам, который через него отмывал деньги с работорговли. Даже хорошо, что перед выездом в тюрьму после приговора он сам полез в петлю. Парням не пришлось марать руки. Чёрное пальто, шляпа. Без них я чувствую себя голым, и не только потому, что на мне нет какой-то одежды, но и кажется, что на меня все пялятся. Ненавижу лишнее внимание. Будь моя воля, я бы носил маску, но, к сожалению, это привлекает еще больше взглядов. Сборы закончены. Кошелёк, зажигалка, пачка сигарет. На поясе висит жетон коммисара полиции. В кобуре ствол, и если обычно люди перед выходом проверяют застегнута ли ширинка или проверяют макияж, то я проверяю кобуру и как легко достать револьвер. Работа меня портит, и я это принял. На улице ночь, но звёзд не видно. Даже луна светит не так ярко, как вывески «24/7» или билборды. Вот оно, звёздное небо. С другой стороны, никто и не смотрит вверх: по ночам лучше смотреть прямо перед собой и не водить носом. Есть вещи, которые ты не захочешь видеть. Еще хуже – если ты увидишь что-то, что не хотел тебе показывать кто-то другой. По статистике свидетелей убивают чаще, чем жертву грабежа. Поднимаю руку, ловлю такси. Жёлтая машина с ржавыми порогами останавливается сразу же, и я, прежде чем сесть, тщательно оглядываю заднее сидение – не хотелось бы вляпаться в следы бурных пары минут клерка и проститутки. В этот раз повезло и я сажусь. За рулём сидит эмигрант, смотрит на меня в зеркало. Прежде чем он вякнет хоть слово, я называю адрес, и в ответ смеряю его хмурым взглядом – обычно он помогает заткнуть работяг. Сейчас тоже и я успеваю насладится калейдоскопом ярких вывесок, света окон, фар встречных машин и целого сборника сброда, который вылезает с закатом. Поэтому наше отделение тратит деньги на обучение и социальные ролики «оставайтесь дома». А они в ответ лишь бурчат, что полиция не справляется и поэтому по ночам опасно. Всего несколько простых правил, и, возможно, ты умрешь во сне, от старости, в своей кровати. Но нет. Чудесная ночка, пойду погуляю. Симпатичная проститутка, проведу с ней вечер. Скажу тем парням, чтоб валили обратно в свою Эфиопию. А потом, все как всегда: вскрытие, бирка на пальце, яма два на метр, шестнадцать цифр на табличке. Я бы назвал это естественным отбором, эволюционировавшим вместе с нами. Дорога петляет с неприметного района в тёмные закутки, а из них – в промзону. Сюда даже патрули не любят ходить, но мне тут нравится. Ещё мальчишкой я любил бегать вдоль бетонных заборов и прятаться посреди странных, монументальных зданий из красного кирпича. Здесь самое дешёвое жилье. Продать его практически нереально: грязный воздух, никакой инфраструктуры, а соседи – сплошь торчки и бомжи, облюбовавшие брошенные помещения как раки-отшельники раковины. Не удивительно, что вызов сюда. Удивительно, что кто-то вообще вызвал сюда полицию. Такси останавливается возле желто-черной линии, я отдаю наличку без чаевых. Наверное, таксист решил, что я козел. Справедливо, я загодя думаю о нем то же самое. Выхожу, меня встречает инспектор с блестящим от пота лицом. Слабак. -Шеф, там… -Не спойлери, - прерываю его я. Хуже сюрприза может быть только испорченный сюрприз, - где Джимми? -Сказал, что едет. Очень просил дождаться его, но шеф… - снова хочет окончательно испортить мне ночь инспектор. -Значит, подождём. Времени-то у нас полно, до рассвета аж, - пожимаю я плечами, снова прикуривая. Если меня не убьёт преступник, то точно прикончат сигареты. Самые мучительные убийцы, пока я приканчиваю их одну за другой, они медленно убивают меня. Джимми приехал через десять минут, на таком же такси, как и я. Даже привёз с собой кофе. Он хороший мальчик. Наверняка ему это говорили все детство и, наверное, юность. Очки с толстыми линзами, всегда гладко выбритый и выглаженный. Я был таким же, пока не понял, на сколько это не имеет смысла. Этого я ему не скажу. Пока что. -Доброй ночи, шеф! – выпаливает очкарик, протягивая мне бумажный стакан. -Как же, доброй. Ужинал? -Конечно! Всю ночь могу… -Зря, - обрываю его я. Скоро он все поймёт. Махнув рукой, зову и его и инспектора за собой. А кофе вкусный. Без молока. Молодец, пацан. Инспектор называет имя, рост, вес, возраст жертвы. Джимми слушает его во все уши, а мне достаточно имени. Моника Блейз. Я её помню. Девочка с грустной судьбой, хоть так можно было бы сказать про всех, кто попадает к нам в участок. Девчонку мать сначала подрядила в наркокурьеры, потом, когда мать лишили родительских прав, девка стала совмещать проституцию и наркозаказы. Клиент получал сразу два в одном, если хотел. Её часто ловили, но она быстро успевала все скинуть, и никогда не было улик, чтоб её посадить. Сколько раз я хотел её образумить, сколько раз предупреждал? В старой, обшарпанной квартире пахнет алкоголем и смертью. Этот запах уже не пугает, как раньше, но вот Джимми побледнел. Это его первый труп. Может, он и будет последним. Стажёры именно такие случаи не переваривают. Во всех смыслах. Квартира однокомнатная и в той самой единственной комнате мы и находим Монику. Со временем я научился видеть в этом что-то прекрасное. Пугающее, страшное, но прекрасное. А вот Джимми позеленел и пошёл искать, куда проблеваться. Свет падает на Монику белыми росчерками сквозь приоткрытые жалюзи. Она лежит на краю кровати, как на картинах художников эпохи Ренессанса – голова свисает вниз, но не сильно. На полу лежит рука, одеяло прикрывает нижнюю часть тела, причём её укрыли после, будто хотели прикрыть непотребство. Подушка алая от крови, напоминает нимб. Я выдыхаю сигаретный дым, и его изрезает полосами свет из-за жалюзи. Рот Моники приоткрыт, но не уродливо от застывшего крика или перекошенной челюсти, которую не держат задубевшие мышцы. Совсем чуть-чуть, как во сне. Простыня тоже в крови. Чудовище, которое сделало это с ней, не поддаётся ни пониманию, ни прощению. Её левый бок просто отсутсвует. Будто на неё напала акула – от ребер до таза нет плоти до самого пупка. Её внутренности валяются на полу так же надкушенные, запах нутряного сала и содержимого кишок заставляет Джимми блевать не переставая. Но мне не впервой. Я же говорил, что он зря поужинал. -Шеф, - вытирая слюни ко мне, горбясь, подходит Джимми, - как же это? -Послушай, новичок. Правила пишутся не просто так. -Правила? Не выходи ночью и… -Да. А как думаешь, какое правило нарушила она? Джимми оглядывает комнату. Рядом валяется курьерской кейс, естественно пустой. Алая накидка с капюшоном, словно под стать окровавленной подушке и белью. Правильно делаешь, пацан. Смотри по сторонам, а не пялься, как инспектор, на сиськи. -Я не знаю. Какое, шеф? Я усмехаюсь. - «Не ложися на краю» пацан. А теперь нам надо все здесь описать, пока утренняя смена не наступила.
____ Привет, друзья. Рассказ не на конкурс, и совсем не крипи, но до этого байки из Норфельда прокатывали, хотел бы показать вам другой вариант. Стало любопытно, будет ли местной аудитории интересно подобное, а то на город Н меня уже не хватает.