Лирика поэта Сергея Есенина в последний 1925 год его жизни признаётся всеми вершиной творчества поэта. Именно в ней поэт выразил всю скорбь, грусть и тоску по ушедшей молодости и настоящей любви.
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы —
На этих липах снег да иней.
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я — другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.
В 1925 году Сергей Есенин сознательно искал любви. Он был готов на многое, только чтобы не оставаться одному. Ссора с его лучшей подругой Галиной Бениславской вынудила его съехать с её квартиры, где он жил, когда был в Москве. Бениславская позже будет винить себя, что не углядела в Есенине тяжелейшею депрессию, отягощённую постоянным вливанием спиртного. Пил Есенин в последний год немало и любой врач-нарколог скажет вам, что на этом фоне суицидальные наклонности нередки.
Но сейчас не об этом...
Не спас Есенина и брак с Софьей Толстой, в котором он хотел найти утешение и временный приют. Долго Есенин со своей новой женой находиться не мог и при первой же возможности уехал в Баку. Историки называют эти отношения «брак по расчёту». Софья Толстая любила Есенина, а он её нет.
Но была у Есенина одна женщина, которой была неподвластна его магия. Он впервые увидел её в спектакле «Принцесса Брамбилла» в 1923 году и тогда закричал своим друзьям:
«Это что-то невероятное! Всем обязательно смотреть! Это – Принцесса!»
Тогдашняя жена Есенина Айседора Дункан даже свернула гастроли в Крыму и устремилась в Москву, так как ей нашептали, что Есенин «влюбился по уши в какую-то актрису».
Этой актрисой была Августа Миклашевская, с которой Есенин дружил вплоть до своего злополучного отъезда в Ленинград 1925 года. Стихи Есенина ей нравились, но она никак не отвечала ему взаимностью. Именно ей он написал своё знаменитое «Любовь хулигана», где есть такие строки:
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил.
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
Только Гутя, так её называли друзья, была холодна к любым ухаживаниям. Она уже один раз обожглась любовью и одна воспитывала сына. Теперь же она хотела сосредоточить внимание только на карьере, чтобы обеспечить своего ребёнка и прожить достойно. Юношеский максимализм Есенина её не устраивал, да и слухи про его влюбчивость ходили постоянно.
Тем не менее Есенин дружбой дорожил. Когда у Миклашевской испортились отношения с камерным театром и её поставили на увольнение. Есенин пишет в театр Мейерхольда самому режиссёру:
«Если не примешь Гутю, буду бить».
Конечно, это была шутка, а Всеволод Мейренхольд с удовольствием принял её в свой театр. Напомню, что жена Есенина Зинаида Райх, бывшая жена Есенина, была его теперешней женой и музой. В какой-то мере они были родня.
Августа Миклашевская прожила долгую жизнь и Есенина вспоминала только с любовью. Она даже не выкинула стул, на котором он сидел перед отъездом в Ленинград. Есенин заходил к ней, видимо, чтобы попрощаться навсегда.
Её воспоминания о Сергее Есенине считаются поистине ценными, так как раскрывают поэта совершенно с другой стороны:
Но любила я тогда не поэта Есенина, а Льва Александровича. Ведь сердцу, как говорится, не прикажешь. Сережа Есенин просто ухаживал за мной, писал и посвящал мне свои гениальные стихи. Наши свидания-встречи проходили в разных уголках Москвы. Однажды он ждал меня у кафе «Стойло Пегаса», чтобы подарить мне новые стихи, опубликованные в одном из лучших журналов той поры — «Красной нови». Помню, что был очень холодный день. Поэт стоял у входа в кафе в темном длинном пальто и летних, модных ботинках. Шею окутывал широкий красный шарф, похожий на вспыхнувшее пламя. В руках он держал нежные, еще не до конца распустившие розы и журнал со стихами. Несмотря на то, что я опоздала на целых сорок минут — не смогла прийти вовремя из-за того, что была на репетиции — все равно Сережа был рад, что я пришла. Он ничуть не роптал, а вручил мне изумительные цветы и журнал, тихо, почти шепотом, сказал: «Там стихи о тебе». Цикл открывался стихотворением «Заметался пожар голубой…». Мы вошли в кафе. Сели за столик. Тут же нас окружили знакомые поэты, актеры и художники. Потом началась шумная застолица. Просидели мы в кафе чуть ли не до рассвета. Сергея просили читать стихи. Декламировал превосходно, как говорится, «поймал кураж». Аплодисменты были долгими, все время просили читать и читать. Ушли из кафе только на рассвете. Молоды мы были тогда и беспечны…»
Прошлась она неслабо и по так называемым друзьям-литераторам Есенина:
Их имена и так называемое «творчество» никто бы не знал, но только благодаря их знакомству с великим Есениным — они «мерцают» в истории литературы. Всех их поначалу объединяла молодость, но далее они все больше отдалялись друг от друга, тем более что слава Есенина была поистине всенародной. Сама эпоха требовала таких исповедальных стихов, которые создавал Сергей Александрович.
Одному репортёру она незадолго до смерти говорила:
«Он заходил ко мне, чтобы проститься… Был очень грустным и часто вспоминал некоторые наши встречи и то время, когда создавались его лирические шедевры, вошедшие в цикл «Любовь хулигана». В нем семь стихотворений было посвящено мне. Хочу заметить, что выходящие современные издания мое имя вычеркивают, а при жизни поэта стихи печатались с посвящением. Непонятно — почему такое происходит? Цензура что ли запрещает или новые редакторы такие невежественные?»
Имя Миклашевской действительно вычеркнуто из всех книг Есенина, выходивших после 1925 года. Вероятно, это сделано для того, чтобы обеспечить большие продажи тиражей. Каждой девушке хотелось думать, что Есенин пишет о ней, ведь поэт никогда не упоминал имён в своей лирике. И всё же имя Августы он зашифровал в одном своём стихотворении, которое говорит, что Есенин любил её и она по всей видимости была последней любовью в его жизни.
Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.
Знаешь ты одинокий рассвет,
Знаешь холод осени синий.
По-смешному я сердцем влип,
Я по-глупому мысли занял.
Твой иконный и строгий лик
По часовням висел в рязанях.
Я на эти иконы плевал,
Чтил я грубость и крик в повесе,
А теперь вдруг растут слова
Самых нежных и кротких песен.
Не хочу я лететь в зенит,
Слишком многое телу надо.
Что ж так имя твое звенит,
Словно августовская прохлада?
Я не нищий, ни жалок, ни мал
И умею расслышать за пылом:
С детства нравиться я понимал
Кобелям да степным кобылам.
Потому и себя не сберег
Для тебя, для нее и для этой.
Невеселого счастья залог —
Сумасшедшее сердце поэта.
Потому и грущу, осев,
Словно в листья, в глаза косые…
Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.