Огромный старый сад дышал чистотой и покоем. Неохватные вековые деревья стояли крепко, ощущая свое величие и основательность. Ветерок перебирал их ветви словно струны и казалось, что весь этот зеленый мир колышется, трепещет и разговаривает своим особым языком, который мы никак не научимся понимать. Леонид Гаврилович Серженко вел под руку пожилую даму в белом халате и распахнутом легком пальто. Они шли по дорожке, затем свернули на узкую тропинку, где можно было идти лишь друг за другом. Женщина пошла впереди, ибо знала, куда и зачем они направляются. Он ждал ее больше суток, за ней специально ездили на дачу, ибо там не было телефона, а мобильники дама не признавала, считая их исчадием ада. Ждал ее потому, что как только появился в этой районной больнице и сказал, зачем он сюда приехал, ему тут же ответили, что путеводителем в его поисках может быть только Тамара Владимировна. Лишь она знала Лину Георгиевну еще до этой больницы, она устраивала ее на работу. Но, что самое существенное – она хорошо знала отца Лины. Да, да, всеми уважаемого хирурга, который совершил такое! Такое… Что именно совершил хирург, сказать Леониду Гавриловичу никто не решился. В ожидании Тамары Владимировны он не сидел сложа руки, а беседовал с теми, кто хоть немного знал убитую докторшу. Картина вырисовывалась какая-то безрадостная… Лина Георгиевна была замкнута, неразговорчива, уходила от всяческих расспросов, не участвовала ни в каких коллективных празднованиях и посиделках. Работала ли она вместе со своим отцом? Как-никак, а одинаковые специальности. Нет, не работала. Его уже к тому времени в этой больнице не было, перевелся в Москву. Вообще из разговоров с медиками о Лине Георгиевне Серженко сделал пока один-единственный вывод – тайна сия велика есть. И вот теперь долгожданная Тамара Владимировна вела его, как она выразилась, «к тому самому дереву». Он покорно шел, ругая себя за то, что не надел осенние непромокаемые ботинки, а пустился в командировку как на прогулку по асфальту и вот теперь чувствует, что промочил ноги – тропинка-то узкая, а трава высокая и мокрая.
- Вот это дерево, - тихо произнесла Тамара Владимировна, остановившись возле огромной ветвистой липы. – А вот эта ветка… Обломана с одного края, видите? Это когда его доставали… Когда веревку снимали… Сначала ведь подумали, что он мертв… Гера-то… Тут же некоторые и раззвонили о его смерти. Аля-то, родная его дочка, сюда ведь на похороны приехала, она мне в этом призналась.
- Извините, а… Вопрос мой не совсем… гм… корректен. А как же он живой-то остался? Веревка, что ли, не выдержала?
- Да что вы, веревка была прочная. Вы повернитесь и посмотрите на наше здание. Вон на те окна, видите?
От дерева хорошо просматривались лишь три окна, остальные скрывала листва.
- Вот в среднем окне больная лежала, девушка, которую он прооперировал. А рядом – ее мать. Она дежурила, не спала. У окна в те минуты стояла. На луну, говорила, любовалась, как она весь сад заливала своим светом. Чувствовала себя как в сказке. И вдруг увидела, как в этот сказочный туман ныряет Георгий Иванович. Ныряет – и не выныривает обратно. Женщина не дура, сразу забила тревогу, побежала туда вместе с медсестрой и нашим травматологом, молодым мужчиной, которому тогда негде было жить и ему разрешили – временно, конечно – поселиться в одной из палат. Он Геру-то и снял. Я подоспела, когда Гера уже на земле лежал. Недвижим. Но я, знаете, всегда чувствую, когда человек жив, а когда мертв. Вот подхожу и сразу чувствую. Мне это дано. Называйте такую способность даром, провидением, как хотите, только я сразу принялась делать ему искусственное дыхание. По-своему. Как мы на фронте делали.
Леонид Гаврилович как будто воочию увидел эту странную и страшную картину - полумертвый мужчина на земле, в полутьме, женщина-доктор, вдыхающая в него жизнь… Принесли носилки, фонари. Осветили лицо мужчины. Никаких признаков жизни! Вот тогда-то в мгновение ока и распространилась среди персонала страшная весть – известный, уважаемый доктор Георгий Иванович Селин покончил с собой! Но Тамара Владимировна не оставила своих попыток оживить коллегу и это ей удалось!
- Вы знаете, когда веки его дрогнули, губы зашевелились, я словно родилась заново. Но, помню, такая злость была в душе! На него. Господь подарил ему жизнь, по профессии своей он – спаситель, а что на деле? Я несколько часов просидела у него в реанимации и все шептала – ах, Георгий Иванович, Георгий Иванович, как же вы могли…
- А Лина Георгиевна? Как она на это прореагировала?
- А вот и не знаю. Тогда она у нас еще не работала. Дело в том, что мы, посовещавшись, решили никому ничего не говорить. И ей тоже. Чтобы по городу не поползли ненужные слухи. Она, так сказать, попала под раздачу. Да и… Она ведь ему неродная, он ее удочерил. И когда эта Лина Георгиевна пришла в наш коллектив, я поняла, что мы тогда правильно сделали. Это – человек с изломанной психикой…
Так Леонид Гаврилович убедился, что его догадка насчет родства доктора Лины и медсестры Али была правильной. Собственно, при более тщательном полицейском расследовании это можно было установить сразу же, но на сыщиков тогда свалилась сразу масса криминальных происшествий, а людей после реорганизации органов внутренних дел и проведенных там сокращений осталось явно недостаточно. Он попросил свою спутницу сказать о причинах такого печального вывода, осторожно добавив, что человек с изломанной психикой наверняка не должен заниматься исцелением людей, так как может плохо на них воздействовать.
- Ну, вообще-то она хирург… Была… А ведь вы правы – она ушла из отделения и стала работать в поликлинике. Возможно, боялась, что ее состояние может сказаться на операциях. Да, да, так оно, видимо, и было. Просто никто тогда об этом не задумывался. Вопрос написан у вас на лице. Да потому, что никто не был с ней близок. Она ни с кем не дружила. Вы вот меня-то разыскивали почему? Да потому, что только я с ней и общалась, только у нас были более или менее доверительные отношения. Но ей не нравилось, что я ее жалела…
- А она нуждалась в жалости?
- До сих пор не знаю. Она жила прошлыми обидами, трагедией, которая была много лет назад. Это гири, которые на ней висели. Потому и семьи не завела. Я ее убеждала – надо все отринуть, забыть, начать жить заново. Но ее душа настолько крепко все в себя впитала, что словно зацементировалась.
Тамара Владимировна упомянула и о родном отце Лины, к которому дочь ездила время от времени. В последние годы он уже никого не узнавал и такие поездки вызывали у Лины лишь досаду – отец так ни в чем и не раскаялся, ни разу не вспомнил об их исчезнувшей матери…
- А ведь исчезла-то она по его вине!
- Вот как?
- Ну да. Их отец влюбился в какую-то свистульку и хотел на ней жениться. Об этом мне и Жулиана говорила…
- Жулиана?
- Ну да. Сестра Лины. То есть – Каролины. Она Линой-то стала намного позже, когда Селины ее удочерили.
- Какие имена…
- Да уж, папочка постарался. У этих артистов в голове иногда такое творится… Я вот Жулиану-то ни в жизнь бы не запомнила, но у меня собачка есть Жулька…
Тамара Владимировна погладила липу, под которой они стояли, и пошла по тропинке обратно в клинику.
- А вы погладили дерево потому, что оно не дало Георгию Ивановичу умереть?
- Я не дала. Ну и оно – тоже. А вот признайтесь, зачем вы меня обо всем этом спрашиваете, а? К чему эти подробности?
- Простите. Я главного вам не сказал. Лину Георгиевну отравили – и надо понять, кто это мог сделать и почему. Тут мои расспросы не должны вызывать сомнений. Я ведь еще о врагах ее вас не спросил и о том, кому ее смерть выгодна. Но дело еще и в том, что сама убитая тоже подозревалась в… убийстве! Но эти подозрения оказались несостоятельными. Хотя…
- Кто? Лина? Да никогда!
- Хм… А изломанная психика?
И тут на голову Леонида Гавриловича обрушился целый поток психологических терминов и выводов, из которых выходило, что такие люди, как Лина Георгиевна, ранят прежде всего сами себя, но совершенно неспособны покуситься на чью-либо жизнь. Что у них бывают вспышки гнева, которые, как правило, не имеют выхода, а потому расшатывают собственную родную психику. Что между этими вспышками такие люди покорно несут свою ношу, не пытаясь ее сбросить. Более того, их разум, их психологический строй как бы питаются содержимым этой ноши и уже не мыслят себя без нее. Они этим живут. Потому и одиноки. Им просто никто не нужен – они как бы запрограммированы нести такой жизненный груз.
- А вот эти вспышки гнева, о которых вы упомянули… Извините за дурацкий, наверное, вопрос, но… Может быть, такая вспышка и могла убить человека?
Тамара Владимировна не ответила. Сержу показалось, что мысли ее ушли куда-то вглубь, в прошлое, отчего она немного заколебалась в своих суждениях.
- Если, как вы говорите, эта женщина доходила до такого состояния, что могла убить самою себя, то почему не предположить, что та же самая сила обрушилась на виновницу ее бед…
- Ах, как вы настойчивы. А, знаете, мои суждения могут быть поверхностны. И говорила я сейчас с вами как психолог, а не как детектив. Так что…
Он понял. Кроме Лины никто не мог так повлиять на Аллу Юрьевну, что сердце ее не выдержало. Об этом он и сказал своей спутнице. И подчеркнул, что милая Аллюр, возможно, сыграла главную роль в исчезновении матери Лины…
- Даже так… А у этой вашей Аллюр как с сердечком-то было? А? Аритмия там либо другое заболевание не просматривалось?
- Ну, когда человеку за семьдесят…
- Вот-вот! И если эта Алла Юрьевна чем-то прогневила многострадальную Линочку-то Георгиевну, то она могла весь свой негатив на нее и обратить.… А это порой, скажу я вам, бывает сильнее пистолета. Организм не просто избавляется от злости, он превращает эту злость в некое оружие, я не раз наблюдала.
Да, интересно. Их эксперты исследовали остатки минералки, которую пили Алла Юрьевна и докторша. Проанализировали кое-какие материальные штрихи, оставленные на месте преступления. А вот о моральной, психологической составляющей как-то и не задумывались. Должны были, но именно в те дни сыщики испытывали такие встряски, связанные сразу с несколькими крупными происшествиями, что было не до психологии.… Сказывался огромный пласт работы, который, говоря языком шахтеров, они разрабатывали в последние дни изо всех сил, а он все рос и рос, уходил и вглубь, и вширь. Ограбления магазинов, мошеннические операции с банкоматами, заказные убийства, похищения людей. И две убитые в больнице женщины – это две капельки в море крови.
Да, с этим суждением Тамары Владимировны явно надо разобраться. Кстати, он верил в то, что Надежда, например – это живое существо, которому стоит поклоняться, подпитывая тем самым его потрясающие свойства. Но почему бы таким же живым существом не быть и Злу? «Сатана там правит бал» - не зря это все написано. Четвертая человеческая раса, артефакты которой время от времени все же встречаются, обладала уникальными умениями и чудодейственными мозгами. Какие-то крупицы их достались и нам, пятой расе, которая, впрочем, точно так же ощутимо движется к печальному итогу, истребляя все живое на земле оружием, войнами, распрями и неограниченной злобой.
- Тамара Владимировна, а у этой Лины-Каролины были враги? Серьезные, я имею в виду, готовые все смести на своем пути.
- Да бог с вами! Нет, конечно. Она сама себе была враг, я же говорила.
- Ну, может быть, у нее были конфликты. С коллегами, с родственниками.
- А вы знаете… Возможно, и были. С родственниками. Вернее, со своей сводной сестрой, родной дочерью Георгия Ивановича. Хотя я не уверена, что они вообще встречались во взрослой жизни. Но как бы то ни было, а Георгий Иванович почему-то не очень привечал родную свою дочь. Я даже как-то спросила его о причинах такого отношения к близкому человеку. Их было две. Не стала учиться в мединституте, то есть не пошла по его стопам. И – рано вышла замуж и ушла из дома, хлопнув дверью. Он тогда именно так и выразился.
- И, естественно, считал мужа дочери проходимцем?
- Ну конечно!
Леониду Гавриловичу стало интересно, сколько лет было этой Лине-Каролине, когда доктор Селин ее удочерил. Оказалось, не так уж и мало – лет десять - двенадцать. Но когда девочка стала взрослеть, она предпочитала находиться не в этой семье, а у своей сестры Жулианы. Та жила с отцом – неприкаянная, неухоженная, но – свободная!
- И как вы объясните это стремление жить с Жулианой, где не было, как я понял, теплого семейного очага?
Серженко очень занимал этот вопрос. Больной, полусумасшедший отец, бесконечно меняющиеся женщины, которых еще привлекало его громкое имя, женщины-однодневки, отсутствие всяческого родительского внимания… Неужели такая свобода может быть дорога? Тем более, что жена Селина – родная тетя Лины, сестра ее отца. То есть она попала не в какую-то чужую семью, а к родным людям! И странно, что стремилась от них убежать. Не из-за Али же, в самом деле… Этот вопрос вырвался у него сам собой.
- Да конечно, не из-за Али. Аля сама горемычная. Эх, не хотела я вам говорить, да, видно, все же надо. Но, замечу, и вы знайте, что никаких определенных выводов из того, что я вам поведаю, делать нельзя. Просто неэтично. Мало ли что там было…
А было вот что. На платформе стояли Георгий Иванович и Лина. Тогда ей было лет восемнадцать. Ждали электричку. Она стала подходить. Георгий Иванович схватил Лину, обнял ее изо всех сил и стал целовать. Она вырывалась как могла, била его сумочкой по спине, а потом рванулась так, что длинный рукав ее платья оказался почти оторванным. Так она и влетела в электричку – без рукава. А Тамара Владимировна оказалась в том же вагоне и видела, как две женщины помогли Лине привести себя в порядок.
Молча дошли они до больничного корпуса. Серженко заготовил еще один, последний вопрос, но видел, что Тамаре Владимировне, в свое время, видимо, обожавшей доктора, трудно дается этот негатив. И все же…
- А как у него было с наркотиками? У вашего Георгия Ивановича?
- Думаю, именно они и спровоцировали такое поведение по отношению к Лине, - отчеканила она.
Серженко понял – прежде чем сделать такой вывод, она все продумала, проанализировала, и ей можно было верить. Он уже хотел попрощаться, но Тамара Владимировна остановила его.
- Да, и еще одно. Не знаю, пригодится вам это или нет. Когда Георгий Иванович уже работал в Москве и заболел, до нас тут дошли слухи, что он написал завещание. И жену свою якобы заставил это сделать. Она, знаете, слепо ему повиновалась всю жизнь. Так вот, завещал он все, что имел, не обеим своим дочерям, как следовало бы ожидать, и не одной Але – все-таки родная, иные это бы поняли. Нет, завещал он все Лине Георгиевне!
- Потрясающая несправедливость. Аля-то об этом знала?
- Сначала, может, и нет, а потом узнала. И мать ее это подтвердила. Какое-то время Аля даже перестала к ней ездить. Не знаю, как сейчас.
- А не боролась? За свои права.
- Не боролась. Только ушла из клиники, где все про это было известно. Перевелась туда, где и произошли эти ваши убийства.
- Но ведь тогда она, именно она могла отравить Лину Георгиевну.
- Не думаю. Скорее, Лина сама могла уйти из жизни… Хотя и это маловероятно…
И Тамара Владимировна стала доказывать, что тяжесть собственного психологического груза не может позволить человеку совершать какие-то решительные действия – он бывает просто не в силах это осмыслить… Но почему-то в словах ее не было той убежденности, какая отмечалась в начале их разговора. Очевидно, она заколебалась. И попросила позже, когда все прояснится, обязательно сообщить ей результаты расследования.
Вот с такими фактами, догадками, а, может, и домыслами Леонид Гаврилович Серженко и отправился назад, к Зое Алексеевне и к нам, самодеятельным сыщикам, которые ждали его с большим нетерпением.
На снимке - картина Петра Солдатова.
