До позднего вечера за дверью было тихо. Я несколько раз подходила к ней и, приложив ухо к прохладному металлу, слушала, затаив дыхание. Медленно текли минуты, меня не радовали ни музыка, ни общение в соцсети, ни игры на ноутбуке...
Когда в замочной скважине повернулся ключ, я спала в кресле в комнате родителей под махровым маминым халатом. Они вошли в квартиру крадучись, понимая, который час, и папа почему-то держал маму за талию одной рукой и приглушенным голосом что-то говорил ей прямо в ухо. Для меня, быстро вскочившей на ноги и стоявший в арке дверного проёма, было удивительно тепло наблюдать ответную, слегка кокетливую мамину реакцию. Она легонько хлопала папу по руке и блестела глазами...
... Уходила она, порывисто схватив лежащую на комоде сумку и судорожными движениями заправляя за ухо мешающую прядь. Тревога плескалась в её красивых синих глазах, угрожая вылиться на бледное, без макияжа, лицо. Да, я всё поняла. Да, я сделаю уроки. Да, я обязательно буду умницей...
Когда-то давно, услышав от кого-то выражение "сидеть, как на иголках", я представляла себе мудрого йога в набедренной повязке, блаженной сидящего на гвоздях. В этот вечер смысл этих слов внезапно до меня дошёл. После звонка папы и маминого ухода я ходила, как по иголкам. Я листала учебник, страницы которого посылали тысячи иголок в мои пальцы, я сама была наполнена этими самыми иголками!
И они бесследно исчезли под взглядом двух пар смеющихся глаз.
- Всё хорошо, - сказала мама. - Мы минут сорок назад сообщение тебе посылали, ты видела?
Я видела сон. Огромные облака с рваными краями стремительно неслись по серому небу и почему-то копились у кромки колхозного поля. Я была на земле, наблюдая за ними в неясной тревоге, но будто парила не высоко, помогая взмахами руки себе подняться выше, увидеть больше. В воздухе пахло грозой, ледяной ветер закружил шарик перекати-поля под моими ногами. Я плотнее запахнула на себе серый дедовский мундир...
- Мы пока без машины, - глухо сказал папа, прогнав мрачное наваждение сна. - Но зато теперь мы не одни!
Мама присела на пуфик, на её усталом лице была такая озорная улыбка, что я не выдержала - бросилась к ней - прижаться, схватить мамину руку и упереться в неё лбом.
- Не одни? Где не одни? - У меня было много вопросов, но опустошительное чувство облегчения лишило меня моей обычной любознательности.
- Вообще. Мы теперь все месте и нас много! - Папа уселся рядом с нами и со сноровкой поднял меня с пола к себе на колени. - Дочка! Никушка моя!
Папина ладонь была большая и тёплая, он зарылся ею в мои волосы и будто выдохнул :
- Мы не одни! В нашем городе, да и во всей стране, а, значит, и во всём мире, есть обычные русские люди. Да, те самые, которые - в добро, понимаешь? Которые настоящие. И ценность в этом такая, похлеще того клада! Ну, что ты глаза округлила? Видела бы ты мои глаза, дочка, когда на место аварии они съезжаться стали! Дядя Саша, оказывается, какую-то кнопку в приложении нажал... У меня голова кругом, перед глазами рябь, растерялся, ничегошеньки не понимаю, вот как ты спросонья, только лохмаче... А они суетятся, что-то решают, вопросы задают, с бумагами ко мне и от меня! Вот веришь, твой папка девятнадцать лет за рулём, а опешил после столкновения, как неопытный стажёр. Если бы не наши мужики, до сих пор бы, наверное, с виновником отношения выясняли. Крученый такой попался!
Слева в нам прижалась притихшая мама. Её дыхание щекотало кожу у меня за ухом, и я закрыла глаза. Как же хорошо, что они со мною рядом, папа жив и здоров и нежно улыбается маме! Я напитывалась чувством единения между нами. Тем самым, которое бывает особенно острым после развеявшейся тревоги несчастья, нависшего вдруг с обезоруживающей внезапностью. Мы сидели в прихожей, схватившись друг за друга в исступлённом порыве уберечь, сохранить, всё прочувствовать. Мы ощущали себя частью чего-то огромного, светлого, древнего...
Это был вечер знакомства с Русской Общиной.