Из воспоминаний Феофила Матвеевича Толстого: "Александр Николаевич Серов о Рихарде Вагнере" в 1856 и 1858 годах
"Публика наша ничего еще не знает о вопросе, который волнует всю учено-музыкальную Германию: о вагнеровском вопросе. Вагнер задумал реформу драматической музыки; он хочет её сблизить с текстом донельзя, еще гораздо больше, чем, например, в операх Глюка, т. е., чтобы в опере никак не слушали музыку, а слушали драму, музыкально выраженную. Идеалом для него мелькает древнегреческая трагедия, где сливались все искусства.
Но так как для осуществления этого идеала, и, по мнению самого Вагнера, еще "долга песня", то он "ad interem" стремится, по возможности, исправить недостаточность существующей оперной музыки, сам сочиняя оперы (текст и музыку), во многом, будто бы, подходящие к окончательному слиянию искусств.
В теориях его, конечно, несбыточных в существе, проглядывает много и правды, по крайней мере, стремления его проникнуты восторженной любовью к искусству и к человечеству до самых чудовищных размеров увлечений фанатизма. Что же касается до его опер, то в них видно несомненное дарование, но (hear! hear!!) везде огромность намерения, претензии, в постоянной борьбе с бессилием автора, как художника, с не одолением технической стороны дела. Вот почему часто эти оперы, вместо образцовых творений, какими они кажутся на глаза Листа (Ференц) и других вагнеристов, представляются насильственным, вымученным произведением очень даровитого, но не доучившегося дилетанта.
Общее впечатление его музыки - несносная скука и какое-то мучительное чувство и неудовлетворенности. Лист часто толкует о вагнеровской мелодии, как о чем-то новом, оригинальном, неслыханно превосходном. На деле это, увы! не так... мелодическая часть в операх Вагнера очень слаба.
Большая часть его музыки, более или менее драматически верно продекламированная, но, тем не менее, скучная, утомительная мелопея (psal-modie), на грунте вычурной, изысканной, неприятно-оригинальной гармонии и не менее вычурной оркестровки (a la Meyerbeer и i la Berlioz)е и пр., и пр.".
Впоследствии, и весьма даже скоро, почтенный Александр Николаевич сделался горячим, отъявленным вагнеристом и даже многих из нас втянул в вагнеризм. Известно также, что "Юдифь", первая его опера, написана под влиянием вагнеровского стиля. Дорого бы дал, я думаю, Серов, чтобы вышеприведенный его отзыв о Вагнере не срывался бы у него с языка; но, по моему мнению, это нисколько не умаляет ни таланта, ни значения в деле музыки Александра Николаевича.
Как композитор, Серов был несравненно выше Серова-критика. Он был слишком впечатлителен, натура у него была слишком страстная, чтобы удержаться от увлечений, а при таких условиях, спокойная, беспристрастная критика немыслима.
Вот почему я нисколько не удивляюсь, что, два года спустя, в той же газете, из которой сделаны предыдущие выписки, Серов отзывается уже о Вагнере, как о композиторе, одарённом громадным талантом, и в том же году отправляется в Германию, чтоб познакомиться именно с Вагнером и его творениями, и возвращается оттуда вагнеристом с головы до ног, чему служит доказательством как первая его опера "Юдифь", так и последующая его критическая деятельность.
В этом случае высказалась во всей силе восприимчивость и впечатлительность артистической его натуры. В письме из Веймара ко мне, от 30-го июля 1858 года, сказано, между прочим сказано: "Из известных опер мне на деле, т. е., на сцене, не исключая ни Моцарта, ни Вебера и пр., ни одна и сравниться не может с "Тангейзером" в целости впечатления" и что уличать музыку Вагнера в недостатке мелодичности невозможно, что это сущая клевета".
На это письмо Серова, которое, конечно, нельзя назвать благодарственным, а более похожее на анти-критику и притом довольно задорную, я отвечал, отвергая пункт за пунктом оправдания автора "Юдифи" (здесь за сравнение с Вагнером). Письмо свое я кончил следующими словами:
"С тем же вниманием и с тем же сочувствием я буду и впредь следить и отзываться о последующих ваших операх; но я не вижу никакой пользы от личного нашего сближения. Я знаю по долголетнему опыту, что мы никогда не сойдемся въ воззрениях наших на счет обязанностей добросовестного критика. Следовательно, лучше нам и не сближаться. Пусть каждый будет сам по себе. Продолжайте с успехом подвизаться на широком поприще композиции, а я буду следить за вашими успехами" и прочее.
Не прошло трех часов после отправки моего письма, как Александр Николаевич был уже у меня. - Кто старое помянет, тому глаз вон! - прервал меня Александр Николаевич. - Я написал вам, что отныне рука моя не подымится против вас для публики и довольно.
За сим Александр Николаевич сел и два часа пролетели, как миг, в увлекательной его беседе. Он объяснил мне, между прочим, по какой причине он предпочел избрать для первого своего произведения сюжет библейский из древнего міра, а не из русской жизни.
- Я не хотел идти по стопам Глинки (Михаил Иванович).
- А пошли по стопам Вагнера, - прервал я не без некоторого ехидства.
- Это другое дело, - возразил Серов. - Вагнера здесь еще вовсе не знают, пусть познакомятся с его стилем и манерами хоть по "Юдифи". Наша публика может быть и не поймет сразу, но, по крайней мере, будет лишена возможности сравнивать и примерять на свой аршин; подобная музыка для нее совершенная новинка, а приёмы Глинки она знает наизусть.
Впрочем, следующую оперу я напишу на русский сюжет, когда придумаю, какой особенный оборот дать музыкальной речи, дабы не попасть в прихвостни Глинки.
- Скажите, пожалуйста, спросил я, как же это вы писали в 1856 году, что оперы Вагнера наводят непроходимую скуку, а в 1858 году пришли в неописанный восторг, слушая те же оперы.
Александр Николаевич вспылил: - Только тупоумные идіоты упорно придерживаются одного и того же мнения, - возразил он, возвышая голос, - мыслящие же люди изучают, глубоко вникают в предмет и решают, не стесняясь, прежними отзывами.
- Согласитесь, однако же, что довольно странно читать в одной и той же газете, в статьях, подписанных одним и тем же именем, хотя и в двухлетний промежуток времени, два совершенно противоположных мнения. В 1856 г. вы говорите, что оперы Вагнера наводят непроходимую скуку и что в них нет и признака мелодичности, а чрез два года, от тех же опер вы приходите в восторг и восклицаете, что только кретинизм может еще шипеть против творений великого Вагнера, в которых вдохновение и мелодия бьют ключом.
За исключением "Лоэнгрина", я не видел ни одной оперы Вагнера на сцене, а потому и не могу судить о его творениях вообще; но "Лоэнгрин" удовлетворяет вполне художественному моему чувству, кроме разве длинной мелопеи (как вы некогда выразились) в первой половине первого акта; тем не менее, восторг ваш, мне кажется, уже слишком преувеличен. Уж не вскружил ли вам голову Франц Лист, усерднейший из поклонников Вагнера.
Александр Николаевич еще пуще вспылил! Он даже вскочил со стула и заговорил дрожащим от волнения голосом: - Никто не может вскружить мне голову! Нет человека в мире, влиянию которого я мог бы подчиниться; но вот что я вам скажу. Случалось ли вам видеть, как подпаивают человека против его воли: сначала он отпивает, по глотку, не хотя, потом войдет во вкус и хватит через край.
Почти тоже случилось со мною касательно музыки Вагнера: сначала я, не смотря на восхваления Листа, упирался бычком против новых для меня впечатлений; но мало-помалу вошел во вкус и с головою окунулся в беспредельное море звуков! Да-с! оперы Вагнера целый океан и благо тому композитору, который погрузится в него по горло, - он очистится и просветлеет!