Из книги "Тоска бриллианта по эльфу-гранильщику". Автор Маргарита Белая (Мэгс) #МЭГС
Этот материал - о моем друге, великом русском гитаристе Иване Смирнове, оставившем этот мир три года назад. Мне очень не хватает его мудрости, терпения, интонаций его голоса. Его музыки. Интервью с ним я оставила в том виде, в каком он его дал. Без какой-либо правки. Там как будто слышен его голос. Там слышна его великая душа.
===========================================
Многолюдная и забавная команда рэгги отстрелялась, утащила свою аппаратуру, и на сцену вынесли четыре скромных стула, три гитары, микрофоны и «энсоник».
— Иван Смирнов, — объявил ведущий тихо и без всякого пафоса.
Зал взорвался аплодисментами.
На сцену спокойно вышел парень в кожаных штанах и свободном коричневом джемпере. Высокого роста, изящно сложен, темные волнистые волосы чуть-чуть не достают до плеч. Следом за ним появились еще трое музыкантов. Разместились на стульях: самый молодой — за синтезатором, второй гитарист — чуть в стороне от Ивана. Кларнетист встал у микрофона, расположив рядом с собой чемодан с грудой разнообразных дудок и дудочек. Несколько секунд невообразимо полной тишины. И — началось.
Что это было? Какие слова найти, чтобы описать те невероятные ощущения, которые создавал этот человек? Что он с нами делал, этот шаман? Академичное слово «концерт» здесь никак не подходило. Это было созидание миров: акт творения, день первый, второй и третий. Если аналогия с литературой способна кому-то что-то объяснить, то это была «Песнь о Гайавате» вместе с Гильгамешем, «Старшей Эддой» и «Войной и миром» в придачу. Полистилистика в мировоззренческом масштабе. С во-о-т таким развитием.
Нет, надо сбавить пафос, а то я захлебнусь. От восторга, который, впрочем, здесь был абсолютно уместен.
Концертная программа называлась «Страна, где ночует солнце». Где это — в каких мирах? С каждой новой вещью он расширял пространство и видел все дальше. Кто-то смотрит с табуретки, кто-то — с горы. У каждого свои смотровые вышки. Сочинения Ивана были просторны как эпос и так же свободны в освоении пространства и времени. Как эпическая поэма, где топография угадывается, но не явно, где время движется толчками и герои не стареют. Его музыка-путешествие захватывала то восточной интонацией, то испанской, то былинно-русской. И все это — не цитаты и уж ни в коем случае не сувенирный фольклорный ширпотреб. В точках аккумуляции — тончайшее соприкосновение. Его гитара связывала целые музыкальные миры ошеломляюще виртуозно. Он извергал нас из оцепенения привычки.
Медитативное «Долгое озеро»: трепетные интонации гитары пробиваются к человеку голосом нетронутой природы — наедине с ней нет страха, ибо ты соединен напрямую с высшим началом. (Играет как летает. В зале звенящая тишина. Замерли даже зашедшие на концерт случайно. Все в полете). Средневеково-эпическое «Дикое поле»: экспрессивная встреча Запада с Востоком, современных форм с академической музыкой, русские мелодические ходы на фоне бешеного «навала». Пронзительный «Ноктюрн»: тьма, шаги, ночь и страх… Человек один на один со стихиями жизни, и чувствует себя муравьем, и не может взять себя в руки, и даже не может схватить свои страхи — страхи никогда не мчатся в одну сторону… Скорбная и очень искренняя музыка. Кто-то в зале даже назвал ее нравственной.
— Гитара всего одна, приходится перестраивать на разные лады, — объяснял он публике, смущаясь, секундную задержку. И продолжал играть.
«Ноктюрн» — эзотерическая, концептуальная вещь. Самая необычная. Спросить, о чем она», — записал, воспользовавшись паузой (на секунду выпустили) проснувшийся внутри меня журналист. И снова отключился, слава Богу.
Композиция с бубном. Жесткий ритм погони. Жесткая, страшная нить ужаса и тревоги. И — прозрачная, кристальная, сумасшедшая виртуозность. Нет, вынести такое количество красоты невозможно. Если все это — его сочинения, почему он называет себя не композитором, а музыкантом? Полтора часа невероятной, нестерпимой красоты. Затем, под конец — самые совершенные вещи. Уже не смятение чувств, а выстроенная, стройная скорбь. И было ясно, что божественная выстроенность музыки идет у него от стройности в сознании, в мыслях, в мироощущении. Что ему чужда небрежность в чем бы то ни было. Он божественно точен. И так же божественно вариабелен в импровизации. И при этом не чужд восхитительного музыкального хулиганства — в приемах с зажатыми ладонью струнами, в ироничных интонациях, лукаво выпрыгивающих, как солнечные зайцы-стрелы, на долю секунды, из ровно кипящего грозового полотна. Гений. Гениальный, трезвый, жестко дисциплинированный хулиган. Высший иерарх в категории чародеев. Столько всего смешал воедино, сплел, закрутил, взметнул ураганом — страх и счастье, гнев и радость... Классику с авангардом, рок с джазом, блюз с фольклором... И еще много чего. И все это удивительным образом не распадалось, а звучало единым целым, доказывая правдивость известного постулата, определяющего гениальность как умение связывать несовместимое.
Гений. Воистину гений. Бог. И как же мне, простому смертному, мысленно уже стоящему на коленях, брать теперь у бога интервью? Когда я, дрожа от священного ужаса, пришла после концерта в гримерку, гений сидел на краешке обшарпанного стола и задумчиво курил. Вместе со мной туда ввалилась целая толпа. Кто-то хлопал его по плечу, попутно у него же стреляя сигареты. Кто-то обнимал. Кто-то что-то настойчиво спрашивал. Он отвечал чуть замедленно и часто невпопад, устало улыбался и мыслями, похоже, был не здесь. Совершенно спокойно дал свой домашний телефон какому-то поклоннику, с виду абсолютно сумасшедшему, а может, просто потрясенному. Наконец, очередь дошла и до меня. В три секунды, запросто, я договорилась о встрече и помчалась домой слушать только что подаренный мне альбом и готовиться к интервью.
И на следующий день оно состоялось.
А я, наверно, все-таки сошла с ума. Потому что, пытаясь, как пресловутый Жиль де Рэ, кощунственно и дерзко разъять божественное чудо, была почему-то совершенно спокойна.
А он — волновался.
