Современное искуство 21 века (2021 г.), на примере этюда, который Маринетт Мортем выполнила как студентка 1 курса режиссуры кино и телевидения.
Сцена, на которой светом вырисовываются во тьме ярко-белые фигуры, парни и девушки в светлых одеждах оживленно жестикулируют и разговаривают о чем-то, и яркий свет вылепляет в лучах прожектора их фигуры. Жизнь кипит, дружеское или деловое общение, о чем-то или же ни о чем, явная всеобщая вовлеченность в эти разговоры. Слышен приглушенный гомон, шум этой речи, среди них невозможно выделить связные слова, понять что является главным, лейтмотивом всего этого действа. Это не похоже на вокзал или на базар, где люди вынуждены коммуницировать, или ждать, или выбирать, или спорить. Здесь происходит изображение коммуникации, как вопиющего и бессмысленного, бестактного и оскорбительного своей бесполезностью факта.
Все эти живые фигуры одинаковые, но кто они? NPС в игре, подойдя к каждому из них, к группе из двух или трех человек, можно легко стать участником этой коммуникации, но нет возможности выбрать, все одинаково, все едино. Нет понятия, что из этого, происходящего, говорящего, разговаривающего важно в плане информации, или это и есть просто бессмысленный белый шум, создаваемый зачем-то, кем-то, не понятно с какой целью и смыслом. И эта нагрузка усиливается, ввиду того, что происходящее не несет в себе ничего, кроме акта коммуникации как свершающегося факта. Нагрузка на зрителя нарастает, нарастает и нарастает.
И тут белый шум накрывает зрителя, это реально давящий, режущий, жужжащий звук. И тут же в миг меняется освещение. Оно становится ярко-ярко красным.
Крик пронзает всю эту опустошенность и бесприкаянность чужих бессмысленных коммуникаций.
- Я так больше не могу!
Крик режет душу, раскалывает болью голову на куски и сердце, накрывая его колоколом страха и отчаяния, ты останавливаешься в моменте пронзенной (ым) этим криком. Или это остановилось твое сердце. Ты уже не зритель. Этот крик уносит тебя, ты и сама (сам) больше не можешь. Понимаешь, что именно ты, именно здесь, и уже больше не можешь, полностью отожествившись с этим резким дрожащим криком.
В центре появляется, становится заметной Маринетт Мортем. Она одета по-другому, иначе. Джинсы и футболка с котиком. Руки, обреченно висящие, как плети, повисшие бессильно на сдвинутых вперед плечах. Волосы до плеч. Обычная девчонка? Разве может так надрывно и глухо кричать обычная девчонка? Что с ней, девочка, что с тобой происходит? Поему ты больше не можешь? Понять, понять, понять. Почему невозможно понять это, что надо сделать, чтобы разобраться?
Все те же люди, что только что вели беседы между собой – они никуда не делись, они остались на сцене, но они уже не действующие персонажи, они – часть декораций этого бессмысленного неуловимого мира. Где этот мир, в чем он заключается, как стать частью этого мира, если в нем нет ни капли смысла? Ни капли необходимости? Ни капли важности?
Маринетт Мортем под звук гудящего белого шума проходит сквозь декорации – разговаривающих людей, и задыхается. Задыхается от боли. Она одна. Она одна среди этих людей, среди них - разве есть живые люди, способные понять ее, или это куклы, манекены, механически передающие обрывки фраз и бессмысленной информации. Вырваться, вынырнуть, как в страшном сне, порвать, разорвать ткань этой реальности. Красный свет – цвет боли, крови, отчаяния, одиночества. Мятущаяся душа среди ничего не значащих, пустых, чужих разговоров!
Маринетт выходит вперёд, судорожно, тревожно оглядывается на всех этих людей. Кто они, зачем они, почему они здесь? Почему она среди них? Поворачивается вперёд и замирает. Теперь уже страшно. Страх. Испуг. Что делать. Бежать? Куда? Просить помощи? У кого? Как у Маяковского, «Выскочу, выскочу, выскочу! не выскочить из сердца!». Некуда. Так и здесь, не выскочить из этой коварной, чужой, гротеском навалившейся реальности, в которой нет ничего настоящего и живого. Это уже сложно и больно смотреть. Прекратить, прекратить это мучение. Но как, как? Звенящий звук, это не музыка, это сверло, вгрызающееся в самый нерв, в самую глубину сердца.
- Я в окружении всех этих людей… - голос Маринетт прерывистый, отчаянный, испуганный, голос растерянного и дезориентированного человека.
Маринетт держит себя за затылок и проводит вниз по волосам, этот жест выражает скомканность ее чувств и полное непонимание своего окружения, оторванность от него.
-Но… меня здесь… нет.
Маринетт отчетливо видит этот пустой, чужой и не нужный мир, полностью чуждый, бессмысленный, бесцельный и не понятный, мир есть, этот мир видно, слышно. Его можно потрогать, но в нем не понятно как и зачем участвовать, как и зачем в нем жить. Но своя принадлежность этому миру выпадает из восприятия. Мир в фокусе наблюдения, но где же находится наблюдатель, если его «Я» не является ни носителем концепции этого мира, и не находится с этим миров в перцептивной связи чувственного восприятия. Это обман? Мир есть! Но! Меня здесь нет. В этот момент пришло осознание жути этой догадки, страх потерять себя, и уже свершившаяся потерянность. Музыка давит однотонной нотой, бьющей в висок и вытягивающей все больные нервы через зубы и через глаза. Одинокая фигура Маринетт среди бесчувственных кукол, без души, без искры в глазах, без какого-либо смыслового наполнения свой мнимой жизни. Ходульные декорации, неизвестно кем и зачем внесенные в этот мир. Еще минута, и этот мир рухнет, и что же останется тогда?
Ломающийся, испуганный голос Маринетт, она озирается, не в силах найти, за что зацепиться взгляду:
- Тут просто плоть. Наблюдать за всеми этими людьми, слушать их разговоры! Они ее не волнуют. Потому что меня… здесь… нет!
Смысл этого страха и отчаяния и одиночества раскрывается как цветок лотоса в этих словах Маринетт. Стоп! Это же она называет себя в третьем лице?
- Я исчезла. – и нет, это не фокус с исчезновением, это реальный страх, воплощенный страх потери себя. Быть в этом чужим, бессмысленном, холодном мире и стать еще одной его декорацией – это ли не потеря себя? А исчезновение из этого мира и есть бегство из него? И спасение?
- Была ли я здесь с самого начала? – дрожащий голос ломается, как застывший лед на осенней луже, на которую безжалостно наступает ботинок, попытка розыска себя, была ли она с начала здесь. Какого начала? Воспоминания о себе, поиски в памяти самой себя, ибо это исчезновение не произошло внезапно и одномоментно, нужно обязательно найти себя, хотя бы давнюю, настоящую себя в настоящем мире, может быть в прошлом. Был ли этот мир настоящим, или сгустился в один момент, превратившись в жуткий гротеск, который выдавил самость и человечность наблюдателя, заставив его исчезнуть, сбежать, расчеловечиться под гнетом этого кошмара и бесчеловечного мира.
- А если была, то в какой момент я пропала? – сгущающийся звук, тягучая надрывная нота не дает вспомнить, застилает сознание тянущимся звуком, который тоже становится фоном.
-Помниться еще ребенком я еще была здесь. – Да, тогда, наверное, этот мир был другим, полным красок, веселья, юмора и обаяния, может и обиды, и удивления, и радости жизни, познания и смысла. Но что стало потом, когда наступило это страшное и неизбежное «потом»?
- А как подросла, то… - Пауза. Что же осталось сейчас? Застывшие фигуры, людей, только что до этого изображавших, да, именно изображавших жизнь, общение, коммуникацию, сейчас все они застыли. Камера проходит по всей сцене, на которой стоят манекены, беззвучные, обездвиженные, обессмысленные.
- А что, если я никуда не пропадала? - Теперь уже фокус восприятия ищет саму себя, но тогда мир становится фальшивкой, жутью, декорацией, несуществующим гротеском, из которого нет выхода! –
- И все это – действительно я? – Фокус восприятия теперь заставляет искать и идентифицировать себя с видимым окружением. Это принудительное, насильное и одновременно кошмарящее действие, догадка, мучительная и ужасающая.
- Это просто не может быть правдой! – голос Маринетт Мортем срывается на плач.
– Нет, Нет.
Ужас мира заставляющего искать себя и идентифицировать себя с ним, все это ужасом катится все дальше и глубже в шахту гнетущего отчаяния, паники и одиночества.
- Мне здесь нет. – плач, оставленного ребенка, раздавленного безразличием и бессмысленной бесполезностью жизни, в которой случайно зачем то пришлось оказаться, чтобы жить эту чуждую, не нужную и холодную жизнь. Меня здесь нет. Заклинание? Поиск спасения, от того что выключаешь, исключаешь саму себя из этой реальности?
Пауза, долгая гнетущая пауза… наполненная стонущим, режущим звуком неизвестного бессмысленного тяжелого шума. Хватит, довольно, хватит. Но этюд продолжается, тянется, движется вперед, заставляя все вены и жилы сжаться в комок страха перед этим миром.
- Кажется иногда я возвращаюсь в настоящее «Я». Всего на миг, но… А после… вновь ускользаю. – значит, не все потеряно, это я, настоящее я где-то существует? Как его (себя?) найти и как выйти наружу или побороть этот пустой страшный мир.
- И вовсе я здесь быть не хочу. – значит это бегство из этого мира? Спасение? Выход? Не желание быть? Или Желание не быть? Новая современная трактовка Гамлета, в которой остались все те же не решенные острые и больные вопросы? Как жить? Для чего? Надо ли это? Зачем?
- Что заставляет меня вернуться!? – А что, если… ? я решу больше этого не делать? – ну и тут сердце зрителя не просто сжимается, а обрывается в пропасть. Что дальше за этими словами? Решение? Только не это.
- Потому что никто и никогда не узнает меня настоящую... – потому что в этом мире нет и не было никого настоящего, все является картинами разума, замутненного страхом и отчаянием одиночества. В этом сердце этюда – быть настоящей, не только для себя, для кого-то, быть важной, нужной, узнанной и признанной этим миром, и тогда, может быть, во всем этом вселенском безумии крошечного шарика во вселенной появится хоть крупица смысла?
-Дальше продолжать произносить слово «Я?» – Может быть это и есть средство или заклинание, как фиксирующую идею, за которую можно поймать и выловить свою личность, сущность и идентичность?)
– Если меня здесь нет.
Голос Маринетт падает вниз. Это отчаяние, это опустившиеся руки. Больше не за что бороться, не надо идти, не к чему стремиться и некуда спешить.
Маринетт поворачивается и уходит вглубь сцены, опустив вниз голову. А фигуры, застывшие на сцене остаются стоять, так же, в тех же позах. Свет из красного становится белым, и снова фигуры оживают, и продолжают говорить, говорить, говорить свою бессмыслицу.
Маринетт больше нет на сцене, но в этом страшном, глухом, глупом и беспощадно обессмысленном мире не поменялось ничего. Вообще ничего.
Люди начинают говорить все громче и громче и в этом гомоне исчезает все что было до этого, любое воспоминание, любое отчаяние только что бывшего здесь, и исчезнувшего человека.
Ничего не изменилось. Никто и ничего даже и не заметил.
И НИКТО ТАК И НЕ УЗНАЛ ЕЕ НАСТОЯЩУЮЮ.
Этюд выполнен на 1 курсе режиссуры, 2021 г.