- В 2013 году побывали мы на Русском севере, в Архангельской области. Навестили родню в Онеге. Отца отвезли в те места, где он жил мальчишкой. С сестрой своей он повидался...
И вот думаю, отложу я пока фотографии Кандалакши, о которых упоминала в прошлый раз. Хочется вернуться к записям отца. К его нелегкому детству. Да и было ли у него детство?..
Отец всегда был для нас непререкаемым авторитетом. Нет, не таким, как авторитеты в девяностых, которые в бордовых пиджаках и золотых цепях. А настоящим и глубоко уважаемым. Мне казалось, что нет таких дел в мире, которые бы не смог осилить наш папа. Работал в колхозе трактористом, летом - комбайнером.
Все он умел, никакой работы не боялся и мог решить любую проблему. Порвались сандалии - папа зашьет дратвой. Валенки протерлись - папа подклеит (в качестве клея он использовал расплавленные кусочки старых капроновых чулок) или заплатку кожанную на задник поставит. Не получается у сестры задача, она не к маме пойдет, а к папе.
И когда у меня трагедия случилась - у куклы глазки провалились, опять же папа спас ситуацию. Нет, это не триллер, не ужастик. Просто кукла на скамейке лежала, скамейка вплотную к дивану стояла, а у дивана валики откидывались, они на петлях были (хорошо помню этот диван). Вот валиком и стукнуло куклу по голове. А куклу ту мне на трехлетие подарили, трепать не разрешали, и я с ней редко играла, больше любовалась. А уж если в руки брала, то нравилось мне ее спать укладывать, ведь у нее глазки закрывались. Даже у сестры такой куклы не было! Как я ждала тогда отца. Наревелась. Отец приехал, как всегда, поздно, в грязной фуфайке, руки в мазуте. Я ж не понимала, как это целый день на тракторе трястись. Да по нашим деревенским дорогам из ямы в яму.
У меня ж трагедия! И я со слезами к нему. А он спокойно так: "Не беда, полечим твою куклу, операцию ей сделаем". И сделал операцию. Вскрыл куклину голову, закрепил на место глазки. Какая радость!
К чему это я сейчас? А к тому, что к отцу мы могли обратиться по любому вопросу. И когда мне в седьмом классе дали путевку в "Орленок", то поехала я туда, потому что отец на все мамины охи и ахи сказал: "Пусть едет. Кто знает, может, не доведется другого случая Черное море увидеть..."
У нас было детство. Конечно, как и у всех деревенских ребят, с обязанностями. Но и с забавами - с игрушками, пусть и не дорогими, с возней в песочнице, с играми до темна в лапту, в выбивала, в прятки (много разных игр было, всех не перечислишь), а зимой со снежной горой, с лыжами и санками...
А вот у отца нашего беззаботного детства не случилось...
- Повторюсь, что отец мой, родился в феврале 1931 года в Архангельской области. Заметки о своей жизни, на которые я уже ссылалась в предыдущих рассказах, он написал в 2003-м. Значительная часть его воспоминаний связана с детством (привожу дальше отрывки его записей дословно, с небольшими пояснениями):
"Все, пожалуй, началось в том далеком 1930 году. Отец мой, Николай Петрович, привел в дом жену с общего благословения отца и матери. Семья была большой. Всего насчитывалось пятеро братьев и две сестры. Дед Петр умер, можно сказать, рано, и я его не застал, не помню его. Трое братьев отца куда-то исчезли, и о них ничего не было известно, кроме дяди Федора, который устроил свою жизнь на станции Плесецкой".
- К сожалению, в семейном альбоме нет фотографии большой семьи Прокопьевых, как и папиной мамы, Натальи Егоровны, родом которая была из деревне Быково.
"В деревне нашей Никольской в то время организовали колхоз. Все жители, или почти все, вступили. Сосед наш отказался, так его и всю их семью выслали. В их доме устроили школу и детсад.
Деревня была большая, 75 дворов и часовня. Около часовни в Троицын день бывали большие праздники и гулянья. Много было молодежи. Звонили колокола.
С началом коллективизации жизнь в деревне ухудшилась. Многие старались куда-нибудь смотраться. В том числе и мой отец. Дома спокойно работать и жить не давали. Всю зиму надо было работать в лесу. Валять и трелевать лес. С наступлением весны - на сплав. Отцу надоело так жить и он завербовался на кирпичный завод вблизи Онеги".
- К тому времени Натальи Егоровны уже не было в живых. Умерала она году в 1933-м, отец точно не помнил. Скончалась от кровотечения после родов. Не выжила и родившаяся девочка. Смерть матери отпечаталась в памяти маленького Женьки. "Бабушка подвела меня к столу, на котором стоял гроб, - рассказывал мне отец, - и говорит: "Буди мамку, Женька, что ж она все спит..." Говорят, что человек не может помнить событий, случившихся с ним в раннем детстве. Но есть примеры, опровергающие это утверждение. Потеряв жену, Николай Петрович недолго вдовствовал, женился во второй раз на Марии Андреевне Кузнецовой. С ней и уехал в Анду на кирпичный завод.
"И остались мы с бабушкой Дарьей да две тётки, старшая Парасковья и младшая Клавдия. Вскоре старшая вышла замуж.
А как уехал отец с мачехой, у нас вскоре забрали корову за налог, который платить было нечем. Запомнилось мне, как мимо нашего дома проехали два мужика и на телеге стояли колокола с часовни. А потом пришли и тоже двое, зашли во хлев, оцепили корову и увели. Мы стояли с бабушкой на крыльце. Я еще не понимал ничего в происходящем, а бабушка заплакала и говорит: "Ну вот, Женька, увели нашу кормилицу, что теперь лопать-то будем..."
О бабушке хотелось бы написать особо. Она была староверка. Я не помню, чтобы она молилась Богу на икону, висевшую в красном углу. Она Богу молилась в прилубе, т.е. за печкой, у ней там были медные иконы, небольшие. Их, как мне казалось, было много. Для иконок были сделаны полочки. И бабушка становилась на колени и долго молилась, что-то шепча. У нее была своя посуда для еды и питья, своя ложка. Она никогда не давала пользоваться своей посудой никому.
Эту зиму было особенно плохо с питанием. Утром бабушка топила печь и пекла для меня луковицу. Это был завтрак.
Долгими зимними вечерами бабушка пряла лён для колхоза при лучине и рассказывала длинные интересные сказки. Она пускала на ночлег нищих и даже цыган.
Спали мы на печке или на полатях, которые были устроены под потолком, и залезали на них с печки. Постелью служили старые пальтушки и полушубки, ими и накрывались.
В колхозе открыли избу-читальню. Это был первый очаг культуры для молодежи. Там ставили спектакли, устраивали танцы. Самым обязательным танцем была колхозная кадриль. Запомнились некоторые напевы на местные темы. Например:
Бригадир Поспелов Митя
Все работы сработАл.
Видит дело не в порядке,
В лесопункт скорей удрал.
Парни пели и такое:
Не почто я в лес поехал,
Не почто на дровни сел.
Шишка под полоз попала,
Всю дорогу проревел.
Или еще:
Бригадир, бригадир,
Синие порточки.
Ничего не понимает,
Только ставит точки.
В колхозе работали действительно лишь за точки и палочки, на трудодни ничего или вообще ничего не платили. Деревня медленно умирала. И кто как мог старался куда-нибудь уехать, как мой отец. Осталось и нам с бабушкой недолго жить в деревне. Не могу не вспомнить несколько забавных случаев.
В трехлетнем возрасте надумали меня крестить. Часовня наша уже к тому времени была закрыта. Попа в деревне тоже не было. Тут случай подвернулся, появился поп, откуда, не знаю. Он согласился меня окрестить. Купать надумали меня в деревянной лохани. Купаться я, конечно, не хотел и вцепился попу в бороду обеими руками, а он естественно держал меня и освободиться было не просто. Бабушка с тёткой Клавдией вдвоем выпутали мои руки из бороды. Тогда я уцепился за край лохани. В общем комедия получилась с моим крещением. Поп даже высказался, что какой-то еретик будет из меня..."
- Не припомню, чтобы в семье нашей говорили о вере, о Боге, хотя бабушка (мамина мама) не садилась за стол, не перекрестив лба, и неизменно перед сном крестила меня. После смерти бабушки икону из красного угла убрали, хотя отец коммунистом не был. В солидном возрасте он стал со вниманием читать Евангелие. Иногда ходил в церковь. Но службы не выстаивал, говорил, не понимает, что читают и поют, поскольку плохо слышал...
"Второй случай произошел вскоре летом. Надумал я отправиться в плаванье по реке. У крыльца стояло прислоненное к стене деревянное корыто, в котором стирали белье. Я взял это корыто, нашел деревянную лопату и стащил это корыто к реке, но спустить на воду не успел, мне помешали. Соседка на ту беду (именно так написал отец) полоскала белье в реке и вовремя увидела "горе-морехода". Корыто отобрала и сказала нашим. Мне, конечно, пришлось отведать "березовой каши".
В одном из писем, которые приходили не часто, отец пригласил нас к себе. У мачехи родился ребенок, и нужна была нянька. Жить в деревне было не на что, и бабушка решила ехать. Проблем с переездом было в те времена достаточно, но помог случай.
Дядя Миша (это мамин брат) тоже решил уехать из деревни. Он и устроил переезд, как лучше и не надо. Он в райцентре Конёво купил лодку, и мы на лодке поплыли.
Лодка была большая, 6-набойный карбас. Пассажиров набралось порядком. Дядина семья - четверо, мы трое и попутчик-мужчина, всего восемь человек. По пути были пороги. Первые Беричевские пороги. Самостоятельно преодолевать не решились, и дядя в деревне взял проводника или, как говорят, лоцмана. Женщин высадили, они пошли пешком по берегу, а нас, ребят, высаживать не стали. Проводник уверил, что все обойдется, лодка надежная. Порог прошли нормально. Дядя рассчитался с лоцманом, забрал женщин и поплыли дальше. Дошли до Чекуева. Там река расходится на два русла, малое и большое. В деревне выяснили, каким путем лучше. Малой рекой ближе, но на пути есть накопительная запань, которую иногда открывают, чтобы спустить накопившийся лес (бревна). Решил дядя идти короткой дорогой, но нам немного не повезло. Запань была закрыта, накапливался лес. Пришлось лодку вытаскивать на берег и волоком тащить по подкладкам, немного помогли сплавщики.
Впереди был большой порог. Дядя в деревне расспросил о пороге и решил идти самостоятельно. Там сказали, что, если заломов нет, то ничего страшного. И правда, порог прошли нормально. Остальной путь был тихим, и мы благополучно прибыли в конец нашего путешествия, на поселок Анда. Здесь был кирпичный завод. Тут жили и работали отец и мачеха.
Поселок Анда расположен в 10 км от Онеги. Насчитывал в то время не больше десятка домов, в которых помещалось по несколько семей рабочих, в основном кирпичного завода. В летнее время в большом бараке жили сплавщики, а так барак пустовал.
Сначала наша семья ютилась в маленьком домике ближе к реке. И было в нем очень тесно. Первое, что я запомнил, как мы прибыли, меня переодели во все новое. Новые шорты на лямках и рубашку, ботинки, которых я никогда не видел, а не только чтоб носить.
Местность была сказочная. На слиянии двух рек - Онеги и Анды. Вокруг простирались дремучие леса, где можно было уйти и на многие километры не встретить ни жилья, ни дорог. Люди, уходя в лес, иногда блудили. Так однажды, помню, бабушка пошла за черникой и трое суток не могла найти дорогу домой. А ягод и грибов вокруг было просто "пропасть". Тут и морошка, и черника, голубика, земляника, малина, смородина, брусника, которой заготавливали по несколько бочек про запас. А грибов! Тут тебе и белые, и подосиновики, и грузди, волнушки и белянки. Все это запасалось впрок и хватало всегда с остатком на зиму. В округе было несколько озер, где мы пацанами всегда и почти все были увлечены удочками и занимались рыбалкой.
Рядом с поселком были обнаружены большие залежи красной глины. Это и послужило открытию кирпичного завода. Кирпич делали вручную, а глину месили лошадьми. Для этого были поставлены специальные конные глиномялки. Кирпич выпускался высокого качества. Для обжига стояло три печи в специальном шатре. А потом кирпич грузили на баржи и куда-то отправляли.
Первыми игрушками была глина. Из нее мы лепили все, что надо. Глина была исключительно чистая, без камешков, как пластилин, и легко поддавалась нашим фантазиям. Из нее можно было лепить посуду, чашки, тарелки и прочее. Из нее же "стряпали" пироги и другую всякую глиняную стряпню.
Тут началась моя первая работа. Работа няньки. Я должен был качать сестру в зыбке. И это продолжалось до самого того времени, пока не пошел в школу.
Летом вся ребятня стремилась к реке, я в том числе. Бабушка вскоре ушла пешком на родину. Побиралась по деревням. Я ее больше не видел.
Обязанности няньки полностью легли на мои плечи. А купаться страсть хочется! Однажды я взял сестру, она уже могла сидеть, притащил на речку, посадил между камней, дал игрушек-камешков, а сам надумал купаться. Тогда получил первые уроки плаванья. Какой-то парень взрослый занес меня от берега и, подстраховывая, пустил к берегу, сказав: "Плыви!" Я, конечно вволю нахлебался воды, пока добрался до берега. И таких уроков получил несколько, но с тех пор я научился держаться на воде.
В тот день, придя на обед, мачеха застала меня на реке, и я получил хорошую взбучку. Сковородником по ребрам. Этих взбучек было не сосчитать, по всякому поводу. Но я не в обиде за это. Все-таки они меня кое-чему научили.
В те годы я приучился к удочке, и эта привычка осталась на всю жизнь..."
- За неимением сына, отец пристрастил к рыбалке меня. Помню, как ругала его мама, когда он повел меня на озеро, находившееся километрах в десяти. А уж когда мы переехали в центр колхоза, то часто стали ходить на пруд, ловили там мелочь коту.
"В 1939 году я пошел в школу в первый класс. Ходили мы в соседнюю деревню Камениха за пять километров, может, чуть больше.
Жил я тогда у Михаила Алексеевича Хенкова на квартире. С одеждой и обувью было очень плохо. Отца моего на Финскую забрали, но воевать ему не пришлось. Пока с Архангельска до Сороки (Беломорск) шел ледоколом, война кончилась. Отец мне принес с войны свои обмотки и шлем (буденовку). Тогда я немного обулся, и голове стало теплее.
В 40-м году прошел слух, что мимо нас, не очень далеко, проложат железную дорогу с Беломорска на Обозерскую. Кирпичный завод было решено передать "Сороколагу". Многие с поселка подались в Онегу. Отец решил остаться на прежней работе. Его сначала оставили бригадиром, а после вскоре десятником. Так они с мачехой остались работать при лагере вольнонаемными.
В 41-м началась Великая Отечественная война. Железную дорогу сдали в эксплуатацию. Лагерь от нас убрали. Отца взяли на фронт. С Архангельска пришло два письма. В последнем письме отец написал: "Писем мне пока не пишите, нас отправляют на фронт". Следующее письмо пришло с дороги. Отец писал: "Едем на фронт на Ржевское направление. Прибуду в часть, сообщу адрес". Больше от него вестей не было.
О войне скажу так. Война - это голод. Все мечты только о том, чтобы такое съесть.
22 августа 1942 года со мной произошел несчастный случай. Я нашел красивую игрушку, похожую на автокарандаш. Как оказалось после, это был капсюль от противотанковой гранаты.
Взрывом мне оторвало три пальца на правой руке и правый глаз обожгло. Вскоре я лишился зрения на правый глаз. Операцию делал военный хирург Онежского госпиталя капитан медицинской службы Николай Петрович Ушин. Я запомнил его имя и фамилию. Видимо, у него были золотые руки, а звали его так, как моего отца.
Из больницы меня выписали в начале декабря. Я сразу пошел в школу в 4-й класс. До Нового года я научился писать левой рукой и хорошо закончил учебный год.
На лето меня взяла тетка Клава. Она работала на лесозаводе в отделе ширпотреба.
Вот так, пожалуй, и прошло мое детство. Хотя после еще был детдом, в котором я прожил три года..."
- На этот раз рассказ длинноват получился. Уж очень хотелось поделиться с вами воспоминаниями отца.