Вслед за исчезновением из обихода фразеологизма «кричать на всю Ивановскую» у горожан (преимущественно младопетербуржцев) появилась манера передавать свои мысли собеседникам максимально энергозатратным способом: с тем уровнем децибел, который заставляет организм говорящего выворачиваться кишками наружу.
Хождение нараспашку с внутренними органами – новый вид речевого поведения, в котором связность слов и стройность синтаксиса заменена откатом к первой сигнальной системе. На этом фоне обмен репликами из обрезков матерных слов между забулдыгами и доходягами старой закалки выглядит верхом изысканности и интеллектуализма по сравнению с тем задорным воем на улицах города, от которого шарахаются собаки, кошки и даже несчастные вороны.
Компания всего из трех человек по уровню шума может представлять собой одновременно и стихийное бедствие, и оружие массового поражения. При этом главным фактором возрастания децибел до уровня рева авиамотора является разнополость компании.
Размеренность и сдержанность коммуникации между двумя девушками или двумя юношами тут же переходит (скатывается) на другой эволюционный уровень, как только в поле зрения появляется объект другого пола с подходящими признаками фертильности. Соответственно манера говорить, заглушая рев самолета, это всего лишь одна из разновидностей брачного поведения. Следование подобным брачным играм уже с пятого класса – одно из свидетельств в пользу сохраняющегося традиционного уклада жизни в России даже среди растерянных обитателей больших городов.
Существенная разница с дореволюционной и патриархальной страной заключается лишь в том, что в сельской культуре громкость речи строго регламентировалась; нельзя было просто так взять и заголосить, – для этого требовался повод. Для брачных игр среди тяжких трудовых будней отводились определенные календарные периоды.
Теперь же все отличие городского уклада жизни от сельского состоит в растянутости периода брачных игр на весь год. Для страны с сильной гендерной диспропорцией, когда на десять девчонок приходится теперь от силы три с половиной молодых человека, это вполне объяснимо и закономерно. Если прислушаться к компаниям младопетербуржцев, то громче всего в них кричат именно гендерные единицы женского пола: девы, или, следуя моде на феминные суффиксы, девки.
Доминирование женского крика в беседе одной компании можно объяснить ссылкой на физиологию голоса: у мужчин связки короче – голос ниже, следовательно, тише. Тем страннее выглядит смена речевых стереотипов: женщины все чаще говорят прокурорским тоном и голосом надзирательницы, мужчины же тяготеют к регистру поминального причета и общей плаксивости. Феминистки, которые клеймят русских мужчин в токсичной маскулинности, и тут не правы.
Манера запредельно громко разговаривать, переходя на крик, могла бы просто свидетельствовать об отклонении от психической нормы, если бы не вирусная распространенность этого явления. Громкий крик обычно служит сигналом предупреждения об опасности, или, наоборот, передает состояние страха. Для многих начинающих петербуржцев крик во время передвижения по улицам города выполняет сразу три функции: сканирование пространства (наподобие эхолокации у летучих мышей и дельфинов), безадресный сигнал угрозы ко всем потенциальным врагам и манифестация собственного страха.
Давно зачищенный таким образом культурный ландшафт Петербурга обогатился новой взаимосвязью явлений: дураки, дороги и децибелы.
Елена Рыйгас