(из серии: рассказы бабы Мани)
рассказ
На случай неожиданных гостей я запаслась индийским чаем с ароматными добавками. Но так как кроме бабы Мани гостей у меня не бывает, то я держу еще и ее любимую фруктовую карамель. Мы садимся с ней друг против друга, и чай пьём не из чашек, а из блюдечек, как в стародавние времена. Я каждый раз с интересом наблюдаю, как старушка любовно берёт до краёв налитое блюдечко и, ловко поддерживая его тремя пальцами, осторожно дует, а затем, вытянув губы трубочкой, отхлёбывает маленькими глоточками ароматную коричневую жидкость. Это почти ритуал. Мы его проводим в полном молчании. Вот когда разомлевшая и вспотевшая баба Маня откидывается на спинку стула, отдуваясь и вытирая лоб маленькой, сухонькой ладошкой, тогда можно приступать к разговору.
На этот раз, пересев со стула в кресло, баба Маня удовлетворённо вздыхает.
— Прошлый раз я тебе обещала рассказать про Евдоху.
Обрадовавшись, что сейчас получу кучу удовольствия, закутываюсь в большую теплую шаль, удобно устраиваюсь на стареньком диване и погружаюсь в мир очередного необыкновенного бабы Маниного рассказа.
— Там, в деревне за лесом, — машет она рукой в сторону лесного бора, — жила одна женщина. По возрасту моложе меня будет года на два или три. Она была плакальщица. Искусство это передавалось из поколения в поколение по женской линии, так что все женщины в их семье были плакальщицы. Можно сказать, что тем и жили.
— Что значит плакальщица? — не утерпев, уточняю я.
Старушка хитро прищурилась, отчего морщинки вокруг глаз сделали ее взгляд лукавым.
— А вот представь себе, что умер человек и лежит себе в гробу не оплаканный. И родни вроде бы много собралось, и жаль его, и горем явилась эта смерть для всех, а слез нет. Как закаменело внутри. Лежит эта слезная глыба в груди у людей камнем, душит, а никак не выльется. Всем тяжело от этого, и родственникам, и знакомым, собравшимся на похороны, и усопшему, не окропленному горючей слезой, вот тогда и зовут плакальщицу. Садится она у гроба. За ней стоит скорбная толпа родни и знакомых покойного и тут она начинает причитать. До того проникновенно это получается, что аж мороз по коже пройдет, и волосы на голове переберет. Вот какая душевная сила была у этой Евдокии. Не поверишь, так всех заведет своими причетами, своим плачем, что собравшаяся толпа в голос рыдает, потом еле успокаивались. После этого выплаканные и облегченные хоронили покойного и расходились по домам, а плакальщицу за её труд вознаграждали.
Баба Маня удобно устроилась в кресле, вытерла губы кончиком головного платка и, окинув горницу взглядом, начала свой рассказ, предупредив:
— Только, Лапушка, ты меня не перебивай, после тяжело сосредотачиваться.
Я пообещала и тоже, повозившись на диване, приготовилась слушать.
— Евдоха частенько ко мне захаживала. Как побывает, так настроение целую неделю хорошее держится. Душевным человеком была Евдокия. Жила, как песню пела. Не помню, чтобы кому-нибудь позавидовала или с кем-нибудь поругалась. Чужого не брала, а вот в помощи людям не отказывала. Может потому и слова проникновенные, идущие из сердца, находила в своих причетах, пронимала каждого до самой печенки. Сколь раз с ней встречались, и не помню, чтобы хоть раз пожаловалась на что-нибудь, а, ведь, у нее тоже жизнь была не сахар.
Старушка немного помолчала, потом как-то виновато улыбнулась.
— Вот пообещала рассказать, а что рассказывать о хорошем человеке, если всё хорошо?
— По-твоему, рассказывать надо только о плохих людях? — не утерпела я.
Баба Маня окончательно смутилась и, покачав головой, заверила:
— О хорошем надо больше говорить, только не всем это интересно. Люди больше любят слушать и читать о преступлениях, а Евдокия не крала, не обманывала, чужого не присваивала, не сквернословила, ни с кем не ругалась. Вот что о ней рассказывать? — Баба Маня задумалась. — Хотя, постой, одну историю про нее всё-таки расскажу да и пойду. Дождь вроде бы перестал, а может еще, и солнце покажется,— пожелала старушка, выглядывая в окно, и, показывая на светлеющие облака. — Евдокия жила одна. Так получилось, что замуж не вышла, детей не было. Родных постепенно всех перехоронила. Вела нехитрое хозяйство. Во дворе жила коза Манька, а в доме ленивущий кот Васька. Летом сажала овощи, сама управляла сенокос. Козе зимой сено нужно, — пояснила старушка, видя моё нетерпение быстрее добраться до сути рассказа.
Однажды осенним вечером идёт она из соседней деревни к себе домой, а дорога проходит через кладбище. Осенью вечер короткий, поэтому было уже темновато, а на кладбище и подавно темень несусветная. Идёт сердешная, оглядывается, и только сравнялась со свежей могилой как от нее, от могилы-то, тень отделилась. Остановилась Евдокия, смотрит, а тень-то постепенно стала превращаться в человека. У нее аж дыхание перехватило. Остановилась, прямо обмерла вся и давай молитвы твердить. Видя, что человеческая тень стоит смирно, Евдоха немного осмелела и робко так спрашивает, кто, мол, ты такой? Чей, будешь и что тут делаешь? Тень мужским голосом с хрипотцой отвечает:
— Не узнаешь что ли?
— Нет, — говорит Евдоха, а сама того и гляди, чувств лишится.
Тем временем тень придвинулась ближе и хрипит:
— А ты приглядись получше, может, все же узнаешь, — и так ближе к ней подвигается. Евдокия со страху даже видеть стала плохо, а мужик все не унимается.
— Это я, Петро, из могилы встал, чтобы тебя спросить, Евдоха, почему отказалась меня оплакивать? Чем я хуже других? Или может быть, я чем-нибудь обидел тебя?
Евдокия, вглядевшись в человека, и, узнав в нем Петруху, умершего несколько дней назад, лишилась чувств. Мужик, перепугался, подхватил ее на руки и вынес с кладбища. Положил на обочину дороги, стоит и не знает, что делать. Но Евдокия скоро опамятовалась и, держась за грудь, как рыба стала хватать ртом воздух. Мужик, не на шутку испугавшись, опустился перед ней на колени и давай уговаривать:
— Прости, что напугал. Не думал, что не узнаешь меня…
— Ты что, воскрес? — прошептала несчастная женщина и всхлипнула.
— Что ты, Дуня, кто великого грешника воскресит? Петька, ведь, был не святой. Я Пашка, брат его родной. Ты запамятовала, что нас было двое. Я с отсидки пришел и на три дня опоздал…
Тут Евдокия вспомнила, что у Петра на самом деле был родной брат-близнец. Трясущимися руками она развязала узелок и, взяв из него таблетку, положила в рот. Мало - помалу трясучка начала проходить, дышать становилось легче. Мужик что-то говорил, а она смотрела на живую копию Петьки, и в голове всплывали картины из прошлой жизни.
Петька с родителями жил в соседней деревне, и почти каждый вечер бегал к Дуняшке на свиданье. Если день или два она его не видела, то сама бежала на пригорок, с которого хорошо была видна крыша Петькиного дома. Девчонка смотрела на серую крышу так, словно это был её любимый. В тот момент Петькина крыша была самой красивой и желанной на свете. Налюбовавшись всласть драночным покрытием, Дуня медленно шла домой грустная, но счастливая.
В округе к Евдохиной семье было двойственное отношение. Внешне люди проявляли вроде бы почтение, услугами плакальщиц пользовались охотно, но вот родниться с ними не спешили. Две старших Дуниных сестры замуж долго не выходили. Дуняшка с Петром хоть и встречались тайно, но в деревне об этом знали все и, затаившись, ждали.
Однажды Петька не пришёл на свидание. Девчонка ждала его весь вечер и, не дождавшись, всполошилась. Она не спала всю ночью, а утром, встав раньше матери, что есть мочи, припустила по наезженной дороге через поле в соседнюю деревню. Несмотря на разгорающееся утро, в доме Петра было тихо. Стараясь не шуметь, тихонько, словно вор, через незапертую дверь прокралась в сени и вошла в дом. Всё семейство мирно спало. На диване и стульях лежала и висела небрежно брошенная праздничная одежда. Она никогда не была у Петьки дома, поэтому ей всё было интересно. Пройдясь по избе и заглянув в одну из двух спален, девушка увидела спящего Пашку. Кровать Петра стояла нетронутой. Быстренько ретировалась и на крыльце дома столкнулась с весёлым и хмельным Петькой. Увидев нарядного парня, возвращающегося утром, всё поняла. Сразу вспомнились шушуканья людей и жалость, с какой на неё смотрели девчонки, да и вообще много чего вспомнилось.
***
Вернувшись из прошлого, Евдокия, перебив Павла на полуслове, неожиданно призналась:
— Замуж не вышла, потому что всю жизнь Петьку любила. А, ведь, сватались парни…. Были желающие породниться с семьей плакальщиц…. Мы плакальщицы, а не жулики и воры..., что в этом позорного? — Евдокия заплакала, всхлипывая, как ребёнок.
Павел расстроился и стал успокаивать:
— Ну, дураки. Что уж теперь. Надо было признаться самой.
— Признаться? В чём? — Евдокия заплакала ещё сильнее. — Ты что, с луны свалился? Не знал, что у нас с Петей любовь была?
— Не знал. — Мужик покачал головой.
— Все знали, а ты не знал, — всхлипнула Евдоха, вытирая слёзы.
— Честно не знал. Вот те крест. — Он набожно перекрестился. — Хоть он мне и брат, но скажу, что хитрый был и скрытный. Может, за обман его бог и наказал. Жена ему попалась такая лахудра, что боже избави.… Намучился он с ней.
— Должно быть, любил её, если терпел и всё прощал.
— Деньги он любил. У её родителей деньги были…. Вот ты мне скажи, — он подвинулся ближе. — Если ты, как говоришь, всю жизнь его любила, почему не позвала? Ты же простила его?
Евдоха невесело рассмеялась.
— Простила, но не сразу и не до конца. Да и не нужно было ему моё прощение. У него шла своя жизнь, у меня своя. Всё прошло и быльём поросло. Время лечит от таких недугов лучше всякого лекарства.
Взглянув на сидящего перед ней мужика, Евдокия поинтересовалась:
— Ты-то что думаешь делать? Как жить дальше? Здесь останешься или уедешь?
Павел неопределенно пожал плечами.
— Не знаю. Дом стоит пустой, а родня может и не признать, да и родня-то дальняя.
Пока они беседовали, сидя на обочине, наступила ночь. На небе ярко выступили звёзды. Евдокия неожиданно оживилась.
— А знаешь что, живи пока у меня, а там видно будет. Я тоже, как перст, одна, а одной плохо.
Павел не понял, шутит женщина или всерьез к себе зовет. Он молчал, не зная, что ответить. Тогда Евдоха сказала:
— Пошли в деревню, нечего тут сидеть.
Так вот Пашка и остался у Евдокии. Пожалела она его. Мужику одному плохо, к тому же только что освободившемуся из мест…. Стали жить они дружно. Как-то у них всё сладилось, жалели друг друга, но прожили вместе недолго, всего лет пять, а потом ее не стало.
— Зависть черная погубила нашу плакальщицу. — Печально завершила свой рассказ баба Маня.
— Подожди, подожди, что значит зависть чёрная? Ты уж доскажи до конца.
— А то и значит, что нашлась одна завидущая, да так позавидовала, что на убийство решилась.
Я снова не удержалась.
— А чему позавидовала-то?
Баба Маня грустно вздохнула.
— Есть, Лапушка, сорт людей, которые всему завидуют. Постоянно жалуются на свою судьбу, всем недовольны и все-то у них плохо, бедные они и разнесчастные. Следят за соседями, за друзьями, за теми, у кого в жизни все хорошо складывается. Это сорт людей ненавидящих благополучие других. Они все время подглядывают да подслушивают, что-то высматривают, а потом если видят, что там все хорошо, стараются сделать гадость, чтобы было плохо.
Сразу, как только Павел из тюрьмы пришел, от него многие нос воротили, с недоверием на него посматривали, а когда увидели, что мужик-то хороший, зажили они с Евдохой хорошо, что все у них идет ладком, успокоились. Но нашлась одна злыдня, сильно Евдокии позавидовала. Сначала решила переманить Павла к себе. Стала порочить Евдоху, наговаривать на нее, а Павла по разным причинам к себе зазывать. То придумает, что надо трубу починить, то что-то подремонтировать.
Он сначала откликался на ее просьбы, и Евдокия была непротив, даже сама посылала. На личном опыте знала, как плохо в деревне без мужской сноровки и смекалки. Пашка ходил и помогал, делал, что умел, но когда догадался об истинном намерении, на просьбы откликаться перестал, как отрезал. Ее дом стал стороной обходить, но женщина не только не успокоилась, а еще сильнее домогаться стала. Вот тогда Евдокия и попыталась с ней поговорить.
Баба Маня грустно покачала головой.
— Лучше бы она этого не делала, такие люди спокойного разговора не понимают. Может, стоило бы подождать, покуда перебесится эта злыдня.
Я снова встряла.
— А что, если бы она так и не успокоилась? Сколько же надо было ждать?
— Уж и не знаю, как надо было им поступить, но только получилось все очень плохо. В субботу истопил Павел баню, скутал пожарче. Стали ждать, когда баня выстоится, угар уйдет и мыться станет можно. Эта проклятая баба прокралась задами к бане и насыпала на угли какой-то отравы. Евдокия пошла мыться первая. Они с Павлом мылись порознь, потому что она не парилась из-за больного сердца, а только грелась и всегда ходила первая, пока баня не опареная, сухая. Павел ждал, ждал ее из бани, чтобы самому идти париться, да и пошел встречать. Когда открыл предбанник, она уже мертвая на полу лежала, и дверь в баню была распахнута. Вот и все. Был человек и нет его. Как хрупка человеческая жизнь, как тонка эта ниточка, связующая человека с жизнью...
— Следствие-то, хоть, было? — перебила я рассказчицу.
Баба Маня грустно покачала головой.
— Какое следствие? Заключили, что угорела. Никто ничего не расследовал.
— Тогда почему ты решила, что отравили…?
— Не я одна так решила, все так думают.
— Если все так думают, то почему дело не завели? В милицию-то хоть обращались?
— Какая милиция, Лапушка? Кому там охота разбираться? Списали на угар и ладно.
Мне стало невыносимо грустно. Было жаль людей, предоставленных самим себе, не верящих никому и не надеющихся на помощь.
— Если следствия не было, то почему все решили, что Евдокию отравили?
Баба Маня опять печально вздохнула:
— Соседка Евдокии видела душегубку, как она к бане пробиралась и из бани выходила. Скажи-ка, что она там делала? Чего ей там надо было?
— Почему же эта соседка показания не дала?
Старушка строго на меня посмотрела.
— Побоялась. Ведь ещё неизвестно поверит ей следствие или нет. А если нет, то пришлось бы весь остаток жизни под страхом смерти жить.
Я возмутилась:
— До чего же вы все запуганы…
Баба Маня в долгу не осталась и с достоинством ответила:
— Да, запуганы. А что ты, хочешь? Люди защиты не чувствуют. Кто здесь у нас свидетеля защитит? А от этой злодейки всего можно ожидать.
— Да вы здесь не такие уж и беззащитные овечки. — Поддела я старушку. — Вон про защиту свидетеля знаете.
— Знаем, знаем. Телевизор смотрим. Там теперь про всё рассказывают только, что толку?
— Ну, хорошо, хорошо. А где сейчас та злая женщина? Жива или нет?
— Живая. Что ей сделается? Хорошие люди помирают, а такие живут. Такие-то, видно, и там не нужны. – Баба Маня подняла глаза к потолку. — Коптит небо. По слухам, ум и память потеряла.
— А Павел? У него как жизнь сложилась?
— Не знаю. После похорон вскорости уехал. Жив он или нет, никто не знает. Здесь его больше не видели.
Баба Маня еще раз вздохнула и заключила:
— У каждого своя судьба. Кому сколько отмерено в этой жизни, тот столько и проживет, а как проживет, это уж от самого человека зависит. Вот такая история, Лапушка, случилась с одной моей хорошей знакомой, которую люди до сего времени помнят и жалеют.
Пойду я, пожалуй, пока дождь перестал, а ты заходи ко мне, не забывай старуху. Я еще что-нибудь вспомню.
автор: Любовь Здорова