Когда Поля умерла, этого никто не заметил.
Она все так же ходила на работу (даже больничный не брала, отлежалась за выходные — все сама, сама… как всегда). Надевала привычные джинсы с футболкой. Шла в кафе перекусывать, вечерами варила пельмени. Считала, писала отчеты, спускалась в метро, говорила. Даже смеялась шуткам.
Только очень давно не дышала. Но кто может это заметить? Ведь для этого надо обнять, прижаться щекой. Может быть, поцеловать в губы.
Мама и папа, наверно, заметили бы. Только жили они далеко. И Поле совсем не хотелось сообщать им о собственных похоронах.
«…Если женщина отвергает мужчину, то это как бы смерть. Она убивает его. Природой же так задумано: самец без самки не оставит потомства. Значит, когда самка… женщина то есть… говорит „нет“ — мужчина теряет шанс на бессмертие. Ему говорят — ты не продолжишься, просто сдохнешь, и все. Вот какая сила у женщины».
Там еще было озеро. Круглое, темное. Говорили — бездонное. Или почти бездонное: сорок метров глубины — это почти уже море.
Там бренчали на расстроенных гитарах, пили водку, пели — все больше что-то смешное, стебное, хотя Поля теперь не могла вспомнить ни одной шутки, ни единого слова. Когда какой-то парень попытался запеть серьезное — что-то про Моцарта, кажется, — его одернули: «Чувак, не грузи, тут люди расслабляются!»
Олег смеялся вместе со всеми.
А Полю тянуло озеро. Манила и пугала темная глубина. И в голове все крутилась строчка из той оборванной песни: «Моцарт в легком опьяненьи шел домой…»
Когда соорудили плот из досок, зажгли на нем костер и так, горящий, начали толкать на середину озера — это называлось здесь «запускать дредноут», — Поля следила за пловцами с затаенным ужасом. Они как ни в чем не бывало толкали горящий плот над бездонной темнотой. Плот чадил и разбрасывал искры. Поле казалось, что озеро закипит. Но оно молчало.
Пловцы скоро вернулись. Среди них был и Олег. А того парня, который хотел петь про Моцарта, — не было. Его вообще больше не было на поляне.
«Если женщина отвергает мужчину…»
Это сказал ей Олег в тот же вечер, после дредноута.
И Поля поверила. Ведь у темной бездонной воды врать не получится, правда?
А спустя месяц были другие слова.
«Понимаешь, моя мама… Она же тебе тоже не понравилась, ага?.. В общем… Давай не будем пока встречаться, лады? Без обид, а?»
Она согласилась так же легко, как тогда, на озере.
А потом лежала всю ночь с открытыми, совершенно сухими глазами.
Наутро у нее свело живот и пошла кровь. Потоками, мутными сгустками. Неостановимо.
И — все.
Она так и не успела сказать Олегу о ребенке. Да, наверно, и не собиралась.
«Если женщина отвергает мужчину… Но ведь и у женщины не может быть потомства без мужчины. Значит, ее… тоже убили? Ее больше нет?»
Ее — не было. С тех пор она не дышала. И никому не было до этого дела.
Даже ей самой.
Только темная вода плескалась, плескалась вокруг. Подступала к горлу. Заполняла глаза, ноздри и легкие. Обещала покой.
Еще через месяц Поля поехала к озеру.
«Моцарт в легком опьяненьи… Шел домой…»
Эта фраза билась и билась в мозгу всю дорогу: пока Поля ехала на метро до вокзала, пока тряслась два с половиной часа в набитой прокуренной электричке, пока шагала три километра по лесной тропинке, грязной и скользкой после дождя…
Вернее, даже не билась, а ползала в вате, окутавшей Полин мозг.
«Шел домой… Моцарт шел домой…»
С ней был в этот раз только маленький рюкзачок — ни палатки, ни спальника. Зачем она ехала? А, не все ли равно. Что хотела найти? Да ничего не хотела. Вообще ничего.
Она вышла к полуразрушенным мосткам уже на закате. Опустилась на шершавую серую скамейку.
Вот отсюда тогда «запускали дредноут». Будто хотели поджечь само озеро. И Олег…
Озеро молчало. Но не как в тот раз — Поле показалось, что озеро вглядывается в нее. Почти идеально круглое, темное, с острыми ресницами елей — оно было словно огромный глаз, смотревший из глубин. Чей глаз?
Сейчас, в конце лета, на озере почти никого не было. Ни людей, ни слепней. Только какой-то пожилой грибник вышел из леса, присел отдохнуть на скамеечку рядом. Ему, видно, очень хотелось поговорить.
Но Поле совсем не хотелось обсуждать ни грибы, ни политику. Не хотелось ничего.
— Как называется озеро? — спросила она, чтобы только отвязаться от него.
— Баженовка, — с готовностью отозвался грибник. — Был такой, говорят, барин Баженов. Чиновник, что ли. А может, военный какой. При Екатерине еще. Имение у него тут было. А мы, значит, потомки крепостных-то его, крестьян то бишь баженовских…
Баженов, имение, крепостные… Все эти слова были какие-то лишние. Не лучше того дредноута, плавучего костра, которым пытались поджечь озеро. А оно только молчало в ответ, глядя из темных глубин.
Даже сквозь вату в голове пробилось возмущение. Не может быть, чтобы не было никакого другого имени.
— Не может быть, — вслух сказала Поля. — Что ж, до барина оно совсем никак не называлось?
Грибник пожал плечами, негромко хмыкнул.
— Может, и называлось. Грибным или там Бобровым. Кто ж теперь вспомнит. Давно это было.
Он помолчал немного, потом вздохнул.
— А скоро, наверно, и совсем никакого названия не останется. Застроить его хотят, озеро-то наше. Лес вокруг повырубить и дачи для богатеев понаставить. Племянник рассказывал, он в городской администрации работает. Да и в газете писали вроде. А там уж дело известное — заборы да заборы, носа к воде не сунешь, не то что купаться или грибы собирать. Так что наслаждайтесь, девушка, последними денечками…
Поля ничего не ответила. Грибник еще немного помялся, попытался заговаривать о том о сем — но сумерки надвигались, и он наконец поднялся, поплелся, кряхтя, со своей корзинкой в лес, по тропинке к станции.
Поля осталась одна. Вскоре за лесом прогудела электричка — последняя на сегодня.
Уже совсем стемнело. Из-за острых елей выплыла луна — белая, полная. Отразилась в самой середине темного глаза, будто зрачок.
Как во сне, не думая о том, что делает, — Поля медленно разделась, аккуратно свернула штаны и футболку, подошла к краю мостков — и прыгнула вниз.
Темная прохладная вода сомкнулась над ней. Берегов здесь не было — сразу глубина. Сквозь вату мелькнула ленивая мысль — вот бы совсем не всплывать, так бы и погружаться, все ниже, ниже… До самого дна бездонья.
Но в то же мгновение ноги во что-то уперлись. Что-то остановило Полин полет ко дну.
И это что-то было живым.
Поля чувствовала ступнями гладкую чешую — рыба? Ящерица? Змея?
Только очень большая.
Страха не было. Не было и удивления. Поля не задумалась даже о том, почему не задыхается под водой.
А впрочем — как задохнуться той, что давно разучилась дышать?
«Кто ты?» — спросила Поля, не размыкая губ.
«Я — Сыльма. Око болот, Лесной глаз».
«Это озеро — словно глаз».
«Я — озеро».
«Тогда почему тебя так зовут?»
«А почему тебя зовут Полей?»
…Все думали, что Поля — это Полина. И в паспорте было записано именно так. Но Поля с детства знала: ее назвали в честь реки. Есть такая лесная река в Мещере, она петляет сквозь чащу, и по берегам ее можно встретить медвежьи и волчьи следы. По этой реке много лет назад шли на байдарке Полины родители. А через месяц узнали, что у них родится Поля.
Когда-то давно — так давно, что теперь и не вспомнить, — ей казалось, что «Поля» так созвучно имени «Олег»…
…«По-ля… Сыль-ма…»
«Вот видишь, ты догадалась. Мы с тобой родня. Сыльмой назвали меня твои бабки и деды».
«Дедушка с бабушкой? Но ведь они не отсюда. Тоже с Владимирщины, но деревня далеко…»
«Другие бабки и деды. Те, что впервые пришли сюда очень, очень давно. Сотни и тысячи раз с тех пор поворачивалось Колесо. Они говорили со мной. Приносили подарки. Играли и пели. Себя называли — меря, а меня — Сыльма. На их языке это означает „Око“».
«Я не знаю их языка».
«Но ты носишь их имя. Ту реку назвали Полей тоже они. Их внуки забыли себя — но вода помнит все. И я помню былую дружбу, былое родство».
«Если мы родня — прими меня насовсем».
«Нет. Кто своей волей уходит раньше срока — опускается на дно. То дно, которое даже мне недоступно. Я не хочу, чтобы ты ушла навсегда. Чтобы соскользнула навеки с Золотого Колеса, будто бусинка в темную воду».
«Что же мне делать?»
«Плыть».
Поля почувствовала, как чешуйчатая спина поднимает ее к поверхности. Вот голова ее разбила неслышно поверхность темного зеркала — и Поля, не думая, поплыла туда, где в середине его отражалась луна.
Она пересекла лунный зрачок — и тут до слуха ее донеслась негромкая музыка. Кто-то на том берегу перебирал струны неведомого инструмента, мелодия струилась, невесомая, лунная, будто туман. Поля поплыла на эти звуки.
Там, на сплавине, на деревянном помосте меж двух полусгнивших кольев, сидела молодая женщина и играла на гуслях. Поля сразу узнала их, хотя до сих пор никогда не видала. Гусли были похожи на золотое птичье крыло. А во что была одета женщина, Поля не могла бы сказать — кажется, только в лунный свет и распущенные русые волосы.
Увидев Полю, женщина чуть слышно рассмеялась. Не переставая играть, она кивнула приветливо головой.
— Плыви! Твой путь еще не окончен!
Поля кивнула в ответ — от улыбки и музыки этой женщины во всем теле разливалась легкость — и поплыла в другую сторону.
Она снова пересекла луну посередине Ока — и услышала на этот раз странные звуки, древние и дикие одновременно.
— Дон-н, дон-н! Скрип, скрип!
Будто колокол лесной да чья-то лесная поступь. Звуки звали Полю к себе.
На том берегу, среди кривых елей и сосен, выросших на сплавине, сидела седая медведица. Она дергала лапой длинную щепку на старом еловом пне, а другой — качала сухую осину. Шерсть ее мерцала серебром в лунном свете.
— Плыви, внучка, — негромко рыкнула медведица — луна блеснула на острых клыках. — Еще не окончен твой путь!
И снова Поля кивнула — от рыка медведицы ее наполняла сила — и поплыла обратно.
Плыть было легко. Сердцевина озера звала ее, притягивала, и Поля словно не плыла, а катилась вниз с горки.
Она соскользнула неслышно в лунный зрачок — и нырнула. Там, внизу, светилась во тьме звезда.
«Что это?»
«Тот, кто покинул тебя, не успев родиться. Его время еще не пришло. Но он вернется, когда ты захочешь. Только найди того, кто поймет твой звук. Поймет твою песню».
«Сын или дочь?»
«Кто знает. Может быть, дочь, может быть, сын. Может быть, много дочерей и сыновей. А может быть, никто из них. Кто знает сейчас — может быть, ты захочешь родить песню, или сказку, или дерево, или обычай. По-разному люди становятся матерями или отцами, возвращаясь на Золотое Колесо».
«Значит, меня не убили?»
«Нельзя убить мать, которая хочет быть матерью людям — детей ли рождая, мёд или песню. Вот, погляди — матери твоего рода встречают тебя на Золотом Колесе!»
И Поля увидела.
Там, в темной глубине, стояли, сидели, смотрели на нее — бесчисленные женщины, чем-то похожие на нее саму. Сначала Поле показалось, что они стоят кругом, — но потом она поняла, что это спираль. И она понеслась вдоль этой спирали, будто рыбка, — все глубже, глубже в бездонную темноту.
Перед ней проносились женщины — в городских платьях, потом в сарафанах, в поневах, в странных рогатых уборах, с льняными обмотками на крепких ногах, в звенящих медью украшениях, похожих на утиные лапки. Все они кивали ей, приветливо улыбались, и от их привета внутри разливалось тепло. Поле хотелось остановиться, поговорить с каждой из них — но она понимала, что это невозможно. Слишком много их было, все глубже и глубже уводила бесконечная спираль.
«Если это матери, то где же отцы?»
«Отцов ты встретишь вместе с тем, кто поймет твою песню. С тем, кто достоин стать одним из них».
Впереди забрезжил неясный свет, и Поля увидела древнюю старуху. В одежде из шкур, отороченной мехом, вся увешанная украшениями поверх длинных седых кос, старуха сидела у входа то ли в палатку, то ли в землянку. Она мерно била в большой бубен, разрисованный плывущими утками и бегущими лосями, что-то негромко напевала. Прислушавшись, Поля разобрала слова — хотя не могла бы сказать, на каком они языке.
— Я мать всех людей, — пела старуха. — Я рождала детей, и воду, и песню. Теперь ваш черед. Теперь внучки мои рождают мир заново из воды, земли и лунного огня.
Над землянкой старухи светилась звезда. Поля потянулась к ней, к своему еще не рожденному…
И пробила головой поверхность озера, точно посередине лунного зрачка.
Она легла на спину, широко раскинув руки и ноги, слилась с лунным светом, сама став зрачком Ока болот и лесов, и засмеялась тихонько. А потом задышала — жадно, всей грудью вбирая ночной влажный воздух, настоянный на хвое и мхах.
«Моцарт в легком опьяненьи шел домой…» — зазвучала в памяти песня.
«Плыви!»
…Поля не помнила, как вышла из воды. Луна опускалась за острые вершины елей, и с другой стороны Сыльмы занималась заря. Поля не спеша отжала волосы, оделась и долго стояла на мостках. Смотрела, дышала.
Если бы кто напомнил ей сейчас, для чего она когда-то — кажется, давным-давно — пришла сюда через закатный лес, Поля, наверное, не поверила бы.
Она знала теперь, кто она. Знала, откуда пришла. И сила, легкость, тепло, наполнявшие ее, звали идти дальше по этой дороге.
И еще она заново породнилась с озером. И знала теперь его настоящее имя.
«Настоящее имя… Постой-ка, как тот дядька говорил — скоро совсем никакого не будет? Вырубить и застроить хотят? Ну, это мы еще посмотрим!»
— Это мы еще посмотрим! — вслух сказала она с новой для себя решимостью.
«Посмотрим!» — беззвучно отозвалось Око болот.
Лес по его берегам вспыхнул в первых лучах зари, будто золотое огненное колесо.
Автор: Ольга Ракитянская