Глава 8 [«… а Бобик шпарит …»]
«La morale est dans la nature des choses». Necker.
«Чем меньше женщину мы любим, Тем легче нравимся мы ей И тем ее вернее губим Средь обольстительных сетей. Разврат, бывало, хладнокровный Наукой славился любовной, Сам о себе везде трубя И наслаждаясь не любя. Но эта важная забава Достойна старых обезьян Хваленых дедовских времян: Ловласов обветшала слава Со славой красных каблуков И величавых париков.»А. С. Пушкин. Евгений Онегин гл.4 ст.VII
![[ Иллюминация на Калининском проспекте, фото Виктора Ахмолова *]](https://avatars.dzeninfra.ru/get-zen_doc/271828/pub_657821fa2f3b641651745c5c_6578b5530787fe0126043ff4/scale_1200)
Умер Л.И.Брежнев. Завыли сирены противовоздушной обороны. Усопшего провезли на лафете, закопали у Кремлёвской стены. Пробуждающийся ветерок перемен страна встретила настороженно. Народный анекдот « – Кто такой Брежнев? – Мелкий политический деятель в эпоху Аллы Пугачёвой!» утратил актуальность. Электорат быстро просёк, что Брежневский период был не самым плохим. Номенклатура, оставшись без смотрящего, кинулась пожирать сама себя, как крысы в пустеющем склепе...
Дрю ушёл с головой в учёбу, без секса запаршивел прыщами, обносился, скатившись до самострока [8.1] – вельветовых брюк по крою джинсов и рубашки из льна с закосом под батник. Тонька зависала в студенческом театре, забив даже на домашки. Лекции для целого потока в больших аудиториях происходили всё реже, группы разводили расписанием. Иногда Дрю подлавливал Тоньку как бы случайно у чужих аудиторий, перекидываясь парой слов, но смертельно влюблённый парень, да ещё в столице без прикида и кучи бабла – создание жалкое, обычно лепечущее чушь похуже пурги дрыгающего цуциком поца.
На досуге, под серый унылый холоднющий дождик впервые подзависнув в пивняке на углу Ладожской улицы, окрещенным в народе «Железный Феликс» (за разлив через металлические автоматы, глотающие монеты), цедя из гранёной кружки мутноватую, желтоватую жидкость с запахом пива и порывшись в собственном подсознании, Дрю признал, что сам себя закопал. «Если угодил в яму, то первое что надо сделать, так это перестать копать ещё глубже» [8.2]. За стоячим на высоких ножках столиком у окна вкушал с солидными друзьями бутылочное светлое чешское и тёмное рижское под нежнейшую мурманскую семгу, к примеру, Виктор Понедельник. За другим в пол-голоса ботали по фене чинные воры в законе, похрустывая пальцами, усыпанными синюшными перстнями. За третьим столиком деловито базарили цеховики нижних рангов. За четвёртым, уже во втором от окна ряду, сняв шляпы и посасывая припасённую воблу, громко дискутировали лысоватые очкастые профессора философии: «Абсолютная истина не достижима! Существует только бесконечное стремление к ней. Это же трансцендентальная аксиома! И ни в коем случае не трансцендентная!!!». За пятым у стены столиком тихо гудел натруженный гегемон из числа завсегдатаев, подливая в пиво беленькую с чувством-толком-расстановкой ("ёрш" не терпит суеты). За шестым перекусывала-шепталась, отогреваясь-обсыхая и зыркая глазками мелкая фарца. За седьмым-восьмым, уже у прохода, что в 3-м ряду вдали от окон, кучковались остальные людишки и приезжие-проезжие. В те годы в Москве такое бывало. Если не сплошь и рядом, то в местах исторических-намоленных уж точно.
Бедные, но лихие студенты, нагрянув в пивняк шумною гурьбой, обычно столбили все свободные столики без разбора, не глядя не задумываясь, смешивая социальные слои-градации. Прощалось! Сегодня студент - сродни нищему гостю столицы, а завтра, смотришь, уже представитель высшей иерархии с тугим лопатником. Недаром образование заполучал высшее. И самое главное, ни за какую мзду не приобретаемое, только личным тяжким трудом добываемое. Ещё не трамплин, но уже престижная горочка. С котирующейся корочкой, да с паровозом толкачом повыше прорваться - при способностях было бы желание-стремление. А если еще и мордой не урод, извилиной не обделён, да язык подвешен, то в СССР вообще многие двери были открыты. Партия в директора-управленцы технарей отбирала тщательно. Ясен пень, поставишь у руля бездаря, доедешь лишь до первой колдобины. И сам хреновато рукой водящий обделается, говном обляпается, и выдвинувшего подставит-измажет. Техника (тем паче, военная) просчётов не прощает!!! Толковых спецов ценили и привечали, подхалимистых своячков-кумовьёв держа ежово в замах-зампредах. При этом пусть ты семь пядей во лбу, но если попался на мутных делишках - партбилет на стол и мимо большого директората пожизненно. А вот где лишь порожняком лясы точат, бумагу марают-изводят, да торгуют национальными богатствами налево и направо - свои игры-расклады.
Спорт - ещё вернее! Меньше пачкаться в подковёрной возне. Талантище? Не раздолбай? Не бздишь? Жилу свою рОдную рвёшь - не щадишь ради славы Отчизны? Тебе и карты в руки. Козырные. Звезду дюже быстро словил, в разнос пошёл? Хрен с тобой, гуляй-бухай, но в меру, не позорь Великую страну, помни про Державу. И не забывай выбрасывать использованные гондоны из карманов своих фирмовых штанцов. Семью не кидай и в колодец не плюй. Не кочевряжься. В лучших ресторанах лучшие столики тебе зарезервированы. На лучших курортах лучшие номера заказаны. Самые клёвые девчонки от одного приближения выпрыгивают из трусов, радостно-вдохновлённо отдаваясь стройными, как на подбор, рядами. Мало? На ещё! Крутая тачка, новая квартира в столице, бабло. Спецраспределитель: хавчик наивкуснейший и наисвежайший. Опять мало? Весь мир к твоим ногам: от Токио до Лос-Анджелеса, через лондонский меридиан, разумеется. И ещё куда скажут-прикажут. Слава. Почёт. Уважение. Не будешь пальцы гнуть, на мозги критикой капать - орден на грудь. А то и два-три. Под занавес спортивной карьеры тёплое-непыльное трудоустройство, не бедный пенсион плюс льготы. Олимпионик - добавочка к пенсии, как Герою Советского Союза. Лучшие санатории, успокаивающие бриллиантовые ванны, бодрящий душ Шарко, массаж классический и экзотический, молодые искромётные медсёстры в тонизирующе-расстёгнутых халатиках. На юбилей подарок от самых верхов: полный привод, аль супер класс - как хочешь. Тазобедренные совсем износились - заменим на лучшие импортные: Бурденко, Склиф, Кремлёвка. Умеешь держать язык за зубами, а электорату впариваешь только что надо? Тогда дача поближе и где потише, лучший выдержанный коньячок-портвешок, вишни-яблони-груши, лучший фруктовый кефирчик, уютное кресло-качалка и лучшая добрая сиделка. Внуки-правнуки бегают-прыгают, весело щебечут-смеются. Облегчительная, с любовью и нежностью вставленная клизма. Ну и кладбище не из последних, гранитно-мраморный стелла-обелиск, на века блестящая нержавеющая табличка. Наследники гордятся, могилка ухожена, цветочки регулярно не вялые возложены, рюмочка налита - скибочка хлебушка сверху положена. Жизнь прожита не зря. Только ху...рь во всю еб...ну мать на международной спортивной арене, мочи всех, кто на пути встал, в том числе в сортирах...
Дар, возвернувшись из очередной загранки, подогнал на продажу «Левиса» (так многие называли джинсы Levi’s). Дрю не удержался, вскрыл фирменный пакет, примерил. Сцуко, сидят как влитые. Тёмно-синие. Плотные. Варёнка только-только входила в моду, и в Союзе еще не была востребована. Просить друга скинуть входную цену – не солидно, ему ведь жить надо, наверх пробиваться, а туда – не подмажешь, не поедешь. Потратить неприкосновенную заначку из сберкассы – недальновидно, да и маловато. Фарцануть – стрёмно, без проплаченной крыши мухой загремишь в Афган ценой своей жизни разгребать косяки больших политиков. Вон, уже пришёл 200-й цинковый симпатяги отличника–каратиста, выгнанного за выброшенную пустую бутылку из окна общаги, фото с доски почёта «фака» еще снять не успели. Косить – стыдно, призовут – придётся пойти, тут и дядя не станет просить отмазать своих фронтовых друзей генерал-лейтенантов – люди других понятий, воевали с 17 лет, от пуль и судьбы не бегали. Мыть ночью полы в метрополитене – долго. Остаётся одно: разгружать вагоны.
На измайловской овощебазе случайно сколоченной бригадой из студентов по неопытности согласились на сверх «аккорд» – 64 тонный забитый под крышу вагон картошки в мешках-сетках. Легко казалось только с виду и по началу. Неподготовленные нагрузками ребятки быстро сникли, Дрю пришлось их подбадривать, примером-энтузиазмом вкалывая за двоих. Понемногу втянулись, разошлись, исходя потом и рыча матом. Пришло второе дыхание, вагон пуст. Но вместо аккордных «сделал и свободен» впахивали почти смену, как на окладе. Руки изрезаны сетками, спина гудит, ноги отваливаются. Пришёл расчётчик, переписал паспорта, под ведомость выдал бабки и бесплатный талон в столовую базы. В пропахнувшей кислыми щами столовке подвалили остальные бригады, укромкой под столом пошли гулять бутылки водки. Дрю достался стакан сверх краёв – «прописка» для новенького. Не спеша вытянул глотками, показушно оттянув мизинец, выдохнул, занюхал поджаренной корочкой черного хлеба. «Силён!» – одобрили старожилы. Накатила горячая волна, от желудка дойдя до пят, а потом вдарив голову. Молодая, еще некоцанная печень крякнула «ого!» и принялась за тяжёлую долгую работу. Кто-то предложил прошвырнуться до Красной Площади. В подземном вестибюле «Площади Революции» с окаменевшими-обронзовевшими фигурами бойцов Красной Армии и служебной овчарки, за отшлифованный нос которой любили мимолётно подержаться студенты, прикоснувшись как бы случайно ненароком (стоять и тупо тереть - сразу в дурку угодишь), Дрю казалось, что не идёт, а летит, не касаясь грешной земли. В толпе на серой брусчастке где-то напротив Мавзолея в опустившихся куполом сумерках нетрезвые гуляки сразу потеряли друг друга. Дрю запомнились лишь горящие рубиновые кремлёвские звёзды, которые ему почему-то подмигивали. Опомнился уже на Бауманской, констатировав, что его штормит. Собрался, старясь идти по струнке. Получался кильватерный строй в одиночку. В лифтовой Дрю догнала засидевшаяся в читалке общаги давно с ним издали культурно здоровающаяся дипломница в старомодных очках. Поднялись в неспешной кабинке «на эшафот» на последний 15-й. Этаж общаги уже спал – не выходные и не праздники. Молча с умоляющими глазами потянула за руку на пролёт выше на тёмную площадку рядом с оббитой железом дверью радио рубки. Для проверки Дрю трижды долбанул кулаком по двери – знакомый по волейболу хозяин рубки Ви частенько засиживался, чего-то там паяя (позже станет владельцем электронной фирмы и нескольких заводов в Тайване). Дверь не открылась, эхо ударов заметалось по лестнице. Дальше Дрю помнит только чёрные сапоги-чулки с каблуками клёш и спущенные вместе с трусами скатавшиеся валиком телесные колготки. Штырь стоял аж звенел. Презерватив отсутствовал, предупреждения чего нельзя – тоже. Но кончить Дрю так и не смог, замучив девку до полусмерти. Сзади, спереди, сбоку, полузадрав одну ногу на перила и порвав колготки. Дипломница негромко смеялась и плакала одновременно. В полумраке и на ощупь передок у неё был уменьшенной копией задка, но по своему привлекательный. Не опорожненный мочевой пузырь у Дрю передавливал всё и вся, слоновья доза залпом влитой водки и разгруженный вагон картошки сильно притупляли чувствительность рецепторов...
Проснулся Дрю поздно, продрыхнув первые пары. Побито глядя на осунувшуюся физиономию в ванной, настороженно вспоминал вчерашнюю концовочку. Не покидало чувство вины. Но рассусоливать некогда, пора рвать на "лабу", пропустив которую замучаешься догонять-навёрствывать. "Уж лучше бы причудилось," - без шапки на холодном ветру застряла помятая мысль в голове. Вряд ли дипломница запланировала залететь, чтобы прибыть на место распределения уже в положении, и отчалив по месту жительства при необходимости. Но и подзалететь от Дрю не вышло. Больше он её не встречал. Ничего от неё не поймал, и ей ничего не подарил… А девчонка то хорошая, чистая и наверняка верная – видать, любила большой любовью. Между прочим, звали её Оля.
Дрю отрастил шевелюру, обогнав по длине патл Джима Моррисона. Природная завивочка вышла знатной, мало кто верил, что обошлось без бигуди. Профессор математики с сильно поредевшими седыми волосами, глядя с доброй усмешкой, беззлобно подколол (очевидно, вспомнив свои лучшие годочки) : "Ну ты дико оброс!". Да уж, видок явно не комсомолько-советский, но всяко не дикобраз. По субботним вечерам Дрю стал заглядывать центр, прошвырнуться, то, сё. Не спеша обходил этажи ГУМа и окрестности, визуально изучая публику. Москвичи устали от мелькания лиц, поэтому не всматриваются во встречных-поперечных. Сканирует фэйсы и прикид лишь фарца, сутенёры и КГБ-эшники. Загостевавшие граждане лупят зенки на всё подряд, вычисляются в миг. Вычленить иностранца ещё проще и даже не по шмуткам.
С хрустами в кармане Дрю за три червонца буквально снял с плеч за углом концертно-гостиничного комплекса «Россия» немного потёртую, тяжёлый деним в ёлочку, джинсовую курку у подвыпившего ганса, очень хотевшего добавить. Доскочить до винного отдела ГУМа и взять неплохое пойло за рубли получалось в разы дешевле, чем гульбарить в валютных барах. Немец всячески намекал, что мало, и надувал щёки. Дрю ни бельмеса на немецком, акромя шпрехен зи дойч, а фриц нихт ферштейн на англицком. Торг затягивался. Выручило в шутку импровизированное «хэнде-хох» и жёсткий палец ногтем, приставленный к рёбрам. У ганса мигом проснулась историческая память. Бонусом Дрю сосватал начинающую чиксу, переминавшуюся с ноги на ногу невдалеке и не догоняющую как объясниться. «Ан-цвай-драй-феар» – и доходчивый щёлкающий жест указательным пальцем об имитационную круглую дырку влагалища из пальцев другой руки. Ганс обрадовался: «Оу, я, я!».
По случаю Дрю прибомбил в стиле ковбойских со скошенным каблуком светло-кожаные шузы из «Берёзы» [8.3] и полушерстяную водолазку из Вильнюса благородного тёмно-синего цвета. Водолазка совпала по цвету с джинсами, куртка на тон светлее – ансамблем выглядело потрясно. Довершала плэйбойскую экипировку на осень-зиму–весну чёрная нейлоновая утепленная японская куртка, подаренная щедрым дядей – директором станции технического обслуживания автомобилей (по тем временам очень нужного-важного человека), и вязаная шапка в виде американского флага, выторгованная за четвертной у кореша. На последние купил пол-блока длинных коричневых тонких ментоловых сигарет «More» Made in USA в мягких броско зелёных с серебристыми надписями пачках и в сквере у метро котлы SEIKO 5, снятые с руки душмана в Афгане молодым парнем без ноги.
Вымыв голову позаимствованным у соседки напротив яичным из алюминиевого тюбика шампунем, напялив шмотки и, приспустив SEIKO на кисть за счёт предусмотренного удлинения браслета, чтоб были видны издали и сверкающе манили (тогда так понтярщики носили), заглянул на дискотеку для проверки. Прикид убивал наповал. «Девчонки любят марафет, но жить не могут без …» Как именно звали очень симпатичную девчонку, с которой Дрю там познакомился, уже не столь важно, но точно не Оля, скорее, Лена №2. Провожая её до дома, на волне успеха Дрю подарил микро пробник французских духов. Однако на этом всё и закончилось, так же внезапно, как и началось. Отсюда мораль: знакомства в заведениях с западаловом лишь на внешность одноразовы по определению.
Бдительный читатель задаст вопрос: «Почему №2»? Да потому что Лена №1 – первая в жизни девчонка, которую Дрю интимно нежно обнял за плечо. Поэтому первая навсегда. В спортлагере вечерами сидели на секретной лавочке в заросших непроглядных кустах, не целуясь и не тискаясь, просто радуясь новым ощущениям.
Первый в зимней сессии экзамен был 31 декабря. Накануне по пути из метро Дрю зачем-то купил в гастрономе плитку вкусного сливочного шоколада в упаковке из толстой разноцветной фольги. Есть не стал, кинул в белую с красным сумку ARENA, с которой не расставался с Олимпиады, периодически отстирывая быстро грязнящуюся белизну щёткой с порошком «Лотос». Сдав физику "эпсилон эпсилон нулевое" на «ОТЛ» в первом заходе, вышел на лестницу и присел на высокий подоконник свесив ноги, любуясь с высоты верхнего этажа Энергомаша заснеженным старинным парком на той стороне Яузы. Достал аккуратно вскрытую в уголку пачку More. Тут подрулила Тонька. «НЕУД». Совершенно не расстроилась. Или убедительно сделала вид. Про прикид Дрю ничего не сказала, по крайней мере вслух. Предложение бухнуть возникло взаимно-одновременно. Но с одним условием с её стороны: только пополам складчину. Понятно, не хочет быть обязанной чем–либо даже в мелочах. Ну и ладно. Дрю вдруг поймал сверх драйв, как в Волгограде с американкой, ненапряжно развлекая Тоньку весёлым трёпом. Зашли в близлежащий крохотный винный на «Горку» [8.4], взяли пузырь хорошего венгерского.
Медленно падает пушистый снег. Приятно бодрит лёгкий мягкий морозец. Редкий народец суетится по своим делишкам. Зарулили в общагу. Блок пуст, люди еще на экзаменах, после которых бегом звонить домой на центральный телеграф и затем по магазинам закупаться. Дрю поставил космолётную пластинку Space на проигрывателе у соседа по блоку в комнате «А», закрыл входную дверь в блок ключом изнутри – чтоб «из деканата не подглядывали». Пили, не чокаясь, «дабы в деканате не подслушивали». Закусывали шоколадкой, быстро опустошив бутылку. Что было дальше Дрю напрочь не помнит, хоть тресни. Возможно, просто вырубились после бессонной ночи… В памяти осталось лишь, что Тонька вскидывает тонкое запястье красивой руки и глядя на золотые с виду часики произносит: «Мне пора! Давно пора». Дрю провожает, доходят до метро...
- Дальше – не надо.
Тихо не спеша кружится пушистый белый снег. В окнах всё больше зажигают свет. Через не задёрнутые шторы пробиваются разноцветные огоньки новогодних ёлок. В воздухе витает запах марокканских апельсинов, московского эскимо и советского шампанского. Народу на улицах намного прибавилось, предпраздничной суеты тоже. Еще не начало темнеть, но день уже угасал. Снег пошёл сильнее. Перезвон трамваев и колоколов Елоховки [8.5] стал глуше, растворяясь в больших белых липнущих хлопьях, щедро посыпаемых небом.
Дрю, осознав что с раннего утра в желудке кроме куска хлеба с чаем на завтрак и пол-плитки шоколадки на обед не было и маковой росинки, у огромно-высоченной жёлтой дубовой двери метро разворачивается на 270 градусов через левое плечо и, пройдя дворами метров двести, заходит в «Три коня» [8.6], взяв вкуснейшего цыпленка табака за 1 рубль 48 копеек. И это при размере ежедневного бюджета «рупь пятьдесят», продиктованного стипухой в 45 рубликов, т.е. остаётся 2 копейки «на звонок другу». На втором этаже в сигаретной дымовой завесе «гудят» в мундирах полканЫ из близлежащих академий бронетанковых войск и химзащиты, а так же пэвэошники военной кафедры Бауманки – сплошь в несколько рядов планок боевых наград. Где только не ступил сапог советского солдата!
Забегая наперёд, коллега по работе Дрю успел "побывать" на Кубе, во Вьетнаме (был заброшен в трюме сухогруза без знаков отличия), Египте, Индонезии, Ливии. На Кубе в составе расчета завалил высотный разведчик U1 (на 21 км – далеко за облаками), хорошо, что тот упал не в нейтральных водах, иначе бы наверняка полетели большие «Хиросимы-Нагасаки» с обеих сторон. В ликовании боевой расчёт был представлен к высшим наградам, но по трезвяку в верхах решили не поднимать шума-пыли. Во Вьетнаме наши «военные советники» с помощью местных "партизан" (сражавшихся отчаянно) срубили тучу самолётов Штатов, в том числе хвалёных «стратегов» В-52 (не путать с одноименным коктейлем), после чего показательно массовые бомбардировки прекратились (ковровые тоже поубавились). Привез оттуда в своем теле шарики от американской бомбы, звенели при проходе через металлодетектор. По сравнению с Вьетнамом, в Египте было "поскучнее", а в Индонезии с Ливией вообще "курорт", но речь об ином. Когда надо было особо тонко поймать цель, использовался термин "пол-ПэВэ" (расшифровка буквы "П" из ненормативной лексики применительно к женскому половому органу, «В» – волос), что означало довернуть на чуть-чуть. Вот и в мирной жизни в отношениях лучше на «пол-ПэВэ», а не махать чем попало во всю ивановскую )))…
Кстати, когда Дрю лично пощупал настоящую головку самонаведения, то был просто в шоке – насколько точна и компакта механика (швейцарские часы нервно тикают в сторонке), насколько мудра и изящна электроника (хвалёная японско-импортная и не только бытовая тихо в постельках отдыхает), насколько всё в целом гениально и надёжно продумано и сделано. Эх, а как эта красота летает!!!!!!!!!! Правда, раздробится в мелкие дребезги в случае применения и попадания в цель – се ля ви. ...
======================================================
текст:
аудио:
фото [*]: