Это зеркало было у нас всегда, сколько я себя помнила. Оно висело у бабушки в гостиной, и, когда приходили бабушкины подружки, чтобы играть с нами в покер, меня всегда сажали напротив зеркала. Подружки-картежницы дежурно шутили, что в зеркало мне будут видны их карты, но вот уж этого они могли не бояться: зеркало было старинное и такое мутное, что в него не то, что карты, но даже собственную физиономию было не рассмотреть.
Бабушка все собиралась заменить зеркальное полотно, но никак не могла найти мастера, который взялся бы за эту работу. Дело в том, что у зеркала была удивительная рама. Оно было овальное, большое, почти в полный рост ( а уж в мой-то, восьмилетний, точно в полный) и по краю его обегал стеклянный, удивительной красоты венок, в котором переплетались виноградные лозы с бледно-зелеными листьями и бледно-лиловыми гроздьями винограда.
Зеркало это лет сто с чем-то назад получила в приданое моя пра-пра-пра…, когда выходила замуж за штабс-капитана Саврасова, бонвивана, игрока и пьяницу, как говорила про него бабушка. Увы, за эти годы амальгама пришла в негодность, а вырезать новое полотно овальной формы такого размера было той еще задачей. При жизни бабушки мы эту задачу так и не решили.
Потом восьмиквартирный деревянный дом, в котором, в коммуналке на двух хозяев, жили бабушка с дедом, снесли. Из всей бабушкиной мебели в новую квартиру я забрала только это самое зеркало. Ну и что, что в него ничего не видно, зато рама какая! Мои дети росли, разглядывая бледные виноградные гроздья и лапая грязными пальцами ювелирно отлитые листья. Зеркало висело теперь в прихожей, и в него не раз и не два попадали мячом, но, хоть и мутное, оно доблестно выдерживало атаку за атакой, и, так и не разбившись, дождалось нашего с мужем переезда в наше теперешнее жилье. Муж не однажды грозился все-таки найти специалиста и привести зеркало в порядок, но, как и бабушка, не успел...
После его смерти я осталась одна. Дети разъехались, внуки родились на другом континенте. Мой переезд на этот континент был больным вопросом для всех нас. Ехать не хотелось. На новом месте ведь придется начинать новую жизнь, а мне бы со старой разобраться. Дети меня не понимали.
Очередной декабрь застал меня врасплох. Это на севере уже месяц, как лежал снег и трещали морозы, а у нас на газонах зеленел кучерявый клевер и упорно цвел несгибаемый татарник. В любом другом декабре я бы уже достала с антресолей искусственную елочку и коробку с игрушками, но каждый взгляд из окна выхватывал все тот же ярко-зеленый клевер и густо-розовые цветы татарника. Не про елочку это.
То и дело шли дожди, а по ночам город накрывало туманом, таким плотным, что, при умении, из него можно было бы лепить, как из пластилина. К утру он обычно редел, рассеивался, и декабрьское солнце опять пригревало отважные одуванчики на газоне и набухшие почки на сиреневых кустах.
Города, как известно, бывают зимние, а бывают летние. Я живу в летнем городе, неважно приспособленном для зимы, поэтому зимой он по большей части непригляден. Кучи коричневых листьев, сметаемые с газонов дворниками с анти-пылесосами, наводят уныние, красивые летом цветущие кусты стоят, пригорюнившись, и служат многочисленным собакам социальными сетями. Сквозь раздевшиеся дубы и каштаны вдруг становится видно ярко-желтое здание таможни и горящие в сумерках окна большого отеля, что за сосновым парком. Ко всему этому, город заволакивает смогом, и главное его украшение – бело-синие горы в просветах улиц – становится не разглядеть. А тут еще и туман.
Нет, не про елочку…
Не буду я в этом году наряжать елку, решила я. Какой смысл? Новогодним настроением и не пахнет. Да и в чем, собственно прелесть 31 декабря? День как день. Такой же пустой и одинокий, как все остальные. Праздник, что ни говори, это всегда для кого-то. Для детей, для мужа. А для себя его устраивать как-то странно. Но вот уборку перед Новым годом никто не отменял.
Я стояла около зеркала, собираясь аккуратно промыть его волшебную раму с Мистером Мускулом, когда вдруг услышала странный звонок. Ну, в современном доме зазвенеть может много что. В моем случае и плита, и микроволновка, и духовка. Но это был какой-то совершенно другой звук, что-то такое он мне напомнил, но вот что именно…
Застыв перед зеркалом с Мистером Мускулом в одной руке и куском бумажного полотенца в другой, я мучительно пыталась вспомнить, где я могла слышать этот тихий мелодичный звон. Тут зазвенело снова, и я вдруг вспомнила! Так звенел елочный колокольчик с хрустальным язычком! Их было два, один малиновый, другой бирюзовый, один звенел нотой ми, другой – нотой ля. В бесконечно далеком детстве эти два колокольчика царили на елке. Там было много других прекрасных игрушек – шаров, сосулек, картонажа – золотых картонных клоунов, медведей звездочек, были и две стеклянных птицы с настоящими перьями, и чукотский мальчик на олене из папье-маше. Но именно колокольчиков я нетерпеливо ждала каждый год, когда начинали наряжать елку, именно в них было волшебство, именно с них начинались долгожданные чудеса.
И вот теперь один из них зазвенел где-то в моей опустевшей квартире! Я прислушалась. Звон был такой тихий, что трудно было сразу сообразить, откуда он идет. Вот опять! Нота ля — бирюзовый! Из зеркала! Стоп, как это — из зеркала? Не может быть! Я уставилась в мутное стекло. В нем как будто задул ветер, разгоняя туман, и прямо в середине зеркала я увидела заплаканную девочку лет восьми со стрижкой каре и съехавшим на ухо капроновым бантом. У меня ушло полминуты, чтобы понять, кто это. Из полуразвеявшихся облаков тумана на меня, шмыгая носом, смотрела …я, только очень много лет назад, когда еще целы были волшебные колокольчики.
И тут меня накрыло. Я вспомнила этот день, 29 декабря. Мне восемь лет, и сегодня был последний день занятий в школе, а завтра елка. А реву я потому что Ленка Лавренюк, по общему признанию, главная красавица в классе, сказала, что никакой принцессой Ночи я быть не могу, потому что я очкастая, а принцессы очкастые не бывают. Но вот же он, сшитый бабушкой чудесный черный, с блестками, костюм, кружева и оборки на невесомой вуали, и корона со звездой, усыпанной осколками разбившегося елочного шарика. Как же я его надену, если у меня очки, а без них я вижу неважно и двигаюсь неуверенно?
И мне сегодняшней так захотелось утешить меня восьмилетнюю, и в голове у меня пронеслось множество вещей, которые надо было бы ей сказать: ты проживешь неплохую жизнь, девочка моя, в ней, как и в любой другой, будет всякое. Ты встретишь множество разных людей, кто-то из них сделает тебя счастливой, а кто-то жестоко предаст, но научит тебя, что не все на свете предатели.
У тебя будут в жизни очень разные времена, в одни из них ты будешь летать от счастья, в другие — стискивать зубы и идти вперед, потому что тебе есть, за кого бороться. Ты научишься долго и терпеливо ждать и не позволишь тем, кто рядом впасть в отчаяние. Ты многому научишься и научишь других. Будут у тебя и горькие потери, и радостные обретения — этих больше, слава Богу. Только вот однажды, в канун високосного года Дракона ты будешь стоять перед мутным зеркалом в безлюдной квартире…
Нет! Не так! Не про это! Она же плачет сейчас не о будущем, а о настоящем! Я скажу ей: не реви! Подумаешь, школьная елка! Да на нее можно и не ходить! Зато на елке у папы в институте за твой костюм и твой танец, хоть и в очках, ты получишь первый приз – чудесную книжку сказок Андерсена с изумительными картинками, которую сохранишь на всю жизнь и будешь читать внукам…
— Смотри! — сказала вдруг девочка из зеркала, показывая куда-то за моей спиной. Я оглянулась. Зеленый газон с розовым татарником под нашими окнами исчез под толстым слоем снега, а с серого пухового неба густо-густо падали большие, праздничные белые хлопья.
Да, високосный. Да, год Дракона. Ну и что! Драконы — это ведь просто бронированные ангелы, которым приходится летать и там, где стреляют. А значит, надо наряжать елку, потому что пока живу — надеюсь. Все будет хорошо, люди.
Автор: Анна Бондаренко
Фотография: Kristin O Karlsen, Unsplash