Найти тему
РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ

САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ. Безумный проект "РУССКАГО РЕЗОНЕРА". Серия 3 эпизод 2

Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!

Раз в месяц, усаживаясь за самый, пожалуй, авторски сложный свой прожект, я перечитываю предыдущий эпизод, и - знаете что начинаю отмечать?.. А что-то в этом есть! Это не бахвальство, нет-нет, ни в коем случае. Просто я и сам выступаю здесь скорее в качестве зрителя. То, что голова и пальцы при написании совершают некоторую работу - не в счёт, этот процесс пройдёт и забудется, а новая серия - остаётся. И я сам уж начинаю верить, что Иван Яковлевич Рихтер существовал на самом деле, а в меня просто вселился его бесплотный дух, диктующий мне непостижимым образом свои промемории. И я - прямо вот сей час - ей богу не ведаю, чем закончится нынешний мартовский эпизод "Самаго лучшаго историческаго сериала". Впрочем, давайте узнаем...

Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE

-2

"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"

СЕРИЯ ТРЕТЬЯ ЭПИЗОД 2

Покуда ты влюблён, и точно уверен, что твой предмет также тебя привечает, время течёт с ужасающей быстротою. Я и сам не заметил, как лето перевалило за свой экватор - когда 18 июля Государь Император обнародовал Манифест, в котором Калужская губерния причислялась наравне с Московской, Тверской, Ярославской и некоторыми прочими к 1-му округу для защиты Москвы, для чего надлежало созвать временное народное ополчение. Руководить последним был призван родственник губернского предводителя дворянства бригадира Ивана Дмитриевича Шепелева - отставной генерал-лейтенант Василий Фёдорович Шепелев, славно служивший некогда в гвардии, при Павле ушедший в отставку, после возвратившийся на службу и участвовавший в заграничных походах 1805-1806 годов. Был о ту пору вовсе не стар - около 45 лет, и к порученному ему отнёсся крайне деятельно и энергично. Надо заметить (я это знал наверняка от управляющего Ивана Виллимовича) прошлый 1811-й год для Калужской губернии выдался крайне неурожайным, но когда начался сбор пожертвований для ополчения, даже самые расчётливые и прижимистые хозяева отдавали, кажется, едва не все припасы, лошадей, оружие и одежду. Я более никогда не видал такого единодушия - причём, среди не только дворянства, но и крестьян. К концу июля все уже вполне осознавали серьёзность положения, как понимали и то, что всё сокрытое от благого дела прямо завтра может послужить врагу. Тётушка Авдотья Алексеевна, не спросясь генерала, сама назначила в ополчение три десятка крепких мужиков (просилось, правда, больше), полностью снарядив их на свои средства, а впридачу отправив сто пудов пшеницы и подводу с сухарями. Забегая вперёд, скажу, что от Рихтеров на войну сбежали почти все мужики - вместе со старостою Ануфриевым, позже прославившимся своею неустрашимостью и жестокостью по отношению к французам и погибшим в схватке с уланами Даву. Всего от губернии Шепелев выставил 15 000 пеших и конных ополченцев - и всё это за крайне малый промежуток времени. Уже в самом конце июля генерал-фельдмаршал Голенищев-Кутузов обратился к губернатору Павлу Никитичу с предписанием - объявить губернию на военном положении...

В желании своём послужить Отечеству (и заодно - выглядеть настоящим мужчиною в глазах Марии Павловны) я отправился в Калугу, чтобы объявить о своём намерении записаться в ополчение. Встреча наша прошла какой-то скомканною: в губернаторском доме была страшная суета, все, казалось, метались по комнатам, не зная - что надобно предпринять, сам Павел Никитич, к тому времени вовсе охладев к моей персоне, лишь коротко поприветствовал меня, поспеша давать какие-то распоряжения, Мария тоже выглядела растерянной и рассеянной - к великому моему разочарованию. Собираясь в Калугу, я уж рисовал себе в голове слёзы, нежное нерасставание сцепленных рук и обещания вернуться - с моей стороны, и дождаться - с её... Ничего этого, однако, не произошло. Выслушав мою рисовку, Мария лишь дрогнула на мгновение прекрасными своими бровями и с самым серьёзным лицом попросила меня быть осторожнее, в горячее дело без надобности не лезть, и помнить, что во мне есть люди заинтересованные.

- Могу ли я надеяться, что в их числе будете и вы? - набравшись смелости, спросил тогда я.

- Ах, Иван Яковлевич, да разумеется, - как-то чересчур быстро и без какого-либо заметного душевного трепета отвечала Мария. - Только разве ж об этом надобно сейчас думать?..

Совершенно подавленный, я вернулся в Заборовье, где и объявил тётушке Авдотье Алексеевне о своём самом решительном и бесповоротном решении, на что получил неожиданно весьма увесистую и вполне материальную оплеуху.

- Ишь что, сударь, удумал! - вскричала она. - Да, чаю, и без тебя с Буонапарте управятся. На что ты годен в военном деле?

- Тётушка, однако, замечу, что и Акатьевы оба брата идут, и Боровитинов, и Трунов, и Беклемишевы..., - попытался возразить я, ошарашенный таким приёмом обычно сдержанной тётушки.

- Акатьевы где учились? - не желая ничего слушать, Авдотья Алексеевна будто ножницами обрезала один за другим все мои доводы. - Трунов на сколь лет тебя старше? Беклемишев - гвардии подпоручик. А ты, сударь, кто таков? С грехом пополам у Горна шпажонкой тыкать в чучелу научился, да и решил тем Наполеона запугать? Значит так: или ты безотлучно в Заборовье сидишь, да Ивану Виллимовичу по хозяйству помогаешь, или, батюшка, велю тебя тотчас в чулан запереть, где и Наполеона пересидишь, и мысли свои дурные оставишь. Сам знаешь: чуланы у Ивана Виллимовича крепкие, поди не сбежишь. Думаешь, я не ведаю, сударь, зачем нынче в Калуге был? Верно, павлином перед Марией Павловной ходил, хвоста ей распускал... Дескать, ухожу француза бить, ух я его!.. Да я тебе хвоста-то сама накручу, так накручу, что и вовсе на всю жизнь позабудешь, что он у тебя был...

Так в очередной раз были разрушены все мои планы... Всё та же безучастная мойра Атропос, будто играясь со мною, уводила судьбу мою далее от места неизбежной моей гибели куда-то далее. Да-да, я знаю, что любезнейший читатель может мне возразить. И отчего же я, дав тогда слово тётушке, не сбежал тою же ночью? Сколько моих сверстников так и поступило? Каюсь, ход моих рассуждений плыл в тот день одним путём: коли геройская моя смерть под пулями французов безразлична Марии Павловне... Ну, вы понимаете! К тому же, припомнив и в самом деле мои удручающие успехи в фехтовании и конной езде, я словно устыдился, представив на какое-то мгновенье себя - неловкого, вздрагивающего от взрыва каждого ядра, испуганно озирающегося на посмеивающихся товарищей своих. Да что там: я и вообразить себе не мог, что такое настоящий смертный бой, более рисуя себе какие-то бесшабашные кавалерийские атаки на убегающего в страхе неприятеля. Что это не так, впрочем, ярко свидетельствовали известия с военного театра. 6 августа был оставлен Смоленск, а в середине августа взята Вязьма... 200 каких-то вёрст от Москвы!

... Я смалодушничал тогда, дав тётушке слово более не помышлять о побеге в ополчение! Чего стыжусь и по сей день, сочиняя ныне эти записки, и заново переживая те страшные дни. И то, что произошло со мною далее, искренне полагаю справедливою платою за своё малодушие. Вся Россия тогда расплачивалась за что-то... Бог ведает - за что именно. Знать, и мне суждено было внести лепту собственною кровью за то, что мог бы... но не сделал. И тогдашние юные годы мои не могут служить оправданием тому, что остался в Заборовье, более делая вид, что помогаю Альбрехту, чем помогая ему на самом деле. И даже вести из Калуги (в которой, замечу, я более уж тогда не бывал) о формировании там 24-тысячного корпуса под командованием генерала Милорадовича лишь странным образом укрепляли мои заблужденья касательно того, что тётушка - права, и моё место отныне - при ней, Ольге Андреевне с детьми и Аннушке.

Меж тем, потянулись уже с запада первые обозы с ранеными, их размещали как в самой Калуге, так и по соседним уездам. Отписавшись губернатору, Авдотья Яковлевна послала в Калугу Ивана Виллимовича, доставившего в Заборовье две подводы с ранеными, коих мы, стеснившись и не тужа об этом, разместили в усадьбе. Помню, двое из них - с самыми ужасными ранениями, которые только можно себе вообразить, - вскоре скончались: это были офицеры из героической дивизии Неверовского. Хлопоты по домашнему госпиталю вскоре стали отнимать у нас едва не всё время. Сперва лишь чудом не теряя сознание от одного вида крови, мы все довольно быстро пообвыклись и даже приняли ещё пять раненых. Более всех рвалась помогать увечным Аннушка: в её возрасте, когда, кажется, кукла - лучший спутник и наперсник, она денно и нощно неусыпно находилась при страдальцах, принося им то одно, то другое, сообщая нам их нужды и находя для каждого особые какие-то слова.

... В самом конце августа, когда уже отгремело страшное Бородинское сражение, о котором до нас доносились лишь самые ужасные и самые же бестолковые слухи о нашем отступлении, видя, что дело вовсе оборачивается скверно, тётушка, обеспокоенная отсутствием писем от генерала Андрея Карловича, вдруг призвала меня к себе и в присутствии находящегося тут же при ней Ивана Виллимовича, вдруг сказала:

- Вот тебе, друг мой, самое неотложное дело. Не хочется мне тебя туда посылать, однако ж, надеюсь, господин Альбрехт, у которого опыту поболее твоего, присмотрит за тобою. Бери лучших лошадей, скачи немедля в Москву, да привези мне Андрея Карловича как есть: хворого, здорового... только привези. Как по мне - хоть вяжи его. И напрямки - в Заборовье.

Воспряв духом, я вооружился как только мог - парою тяжёлых тульских кавалерийских пистолетов, которые, качая головою на моё неуменье обращаться с ними, Иван Виллимович зарядил мне сам, и огромным охотничьим ножом в кожаном чехле, казавшись сам себе то листрашным башибузуком, то ли корсаром. Сам Альбрехт взял с собою лишь ружьё аглицкой работы, что были в огромном количестве закуплены у короны в начале столетия. Сев в пароконную бричку, мы во весь дух помчались в Москву... не зная ещё, что Кутузов только что прошёл Старою Калужской дорогой к месту новой своей дислокации, а мы неумолимо движемся прямо навстречу французам, на кавалерийский арьергардный разъезд которых и натолкнулись.

- Arrêtez-vous! - скомандовал, приказывая нам остановиться, один из них, видимо, старший - в металлической кирасе и с жёлтым гребнем на каске. - Qui êtes-vous? Espions?

Остальные - их было не менее десяти - подскакав неторопливо, тоже обступили нас со всех сторон, и выраженье их лиц не предвещало ничего хорошего.

- No, no, Allemands! - с ужасным акцентом нашёлся что возразить Иван Виллимович, нисколько, впрочем, не солгав. - Nous allons à Moscou pour sauver les entrepôts du vol!

- ... à Moscou? - с грозной иронией, хмурясь, переспросил кирасирский офицер, явно не веря ни в немецкое наше происхожденье, ни в причину нашей поездки в Москву - спасать склады от грабежей. - No, vous êtes des espions russes!.. - и, обернувшись к своим, он резко скомандовал: - Les arrêter et les interroger!

Не знаю, что нашло вдруг на меня - вероятно, страх и отчаянье, а ещё вернее - юношеская глупость, но я вдруг, дрожа словно в лихорадке, вскочил во весь рост, выхватил из-за пояса один из пистолетов и выстрелил во француза, разумеется, промахнувшись - пуля просвистела мимо его каски, он даже не вздрогнул. В следующую минуту ужасная боль пронзила меня, последнее, что я видел - вытянувшееся и как-то сразу побелевшее лицо Ивана Виллимовича Альбрехта. Затем наступила тьма...

P.S. КАСТИНГ ПРОЕКТА - 3

По мере более тщательной прорисовки очередного персонажа сложился у меня в голове и его облик. Итак, управляющий калужского имения Рихтеров Иван Виллимович Альбрехт. Честный служака, воевал под началом Андрея Карловича Рихтера, по ранению ли, по болезни вышел в отставку - то ли с незначительной пенсией, то ли вовсе без неё, без каких-либо средств и достатка. Отдадим должное генерал-майору: он не позабыл боевого товарища, приветил его, дал место, Альбрехт же отплатил ему сполна - исправной службой. Иван Виллимович - человек верный, из тех, на кого можно положиться. Мне кажется, замечательно этот характер мог бы передать Алексей Гуськов - исполнитель незаурядных дарований, фактурный и колоритный, его персонажи - люди, как правило, жёсткие, часто - неудобные, но всегда запоминающиеся. Ах, какой сочный образ вышел бы!..

-3

С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ

ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу