Ох, заснула! Анютка, зелёная от недосыпа, плюхнулась на старенький больничный стул. Дочка, Кристинка, три ночи орала, не переставая. А потом затихла. И это было самое страшное. Врачи разводили руками, никто не мог определить, почему младенца каждый раз выворачивает после еды. Худенькая, бледная, но всё равно самая лучшая девочка, самая красивая малышка. Анюту уже шатало, как пьяную. А подменить было некому: муж Юрий, в рейсе, мама далеко,в Беларуси, свекровь ещё дальше, и слава богу! Анюта с Кристинкой нужны ей, как слону чепчик.
И то спасибо, что положили вместе с дочкой. Это радовало, но и настораживало: значит, всё очень серьезно, значит за крохой нужно круглосуточное наблюдение.
Анюта стала проваливаться в сон. Вдруг слабый писк вырвал из полудремы. Метнулась к кроватке, но дочка сладко спала, смешно морща во сне крохотную пуговку носика.
Плакала Алуська. Так её называли медсестры и няньки. Алуська лежала одна. Почему? Бог знает: может, мать не пустили, может, не захотела, а может, вообще - отказница, и такое бывает.
Алуська кряхтела требовательно и басовито, Анютка, добрая душа, подошла к кроватке, что сиротливо стояла в углу, словно там этому ребенку и было место: в углу палаты и, судя по всему, в углу материнской жизни.
Аня наклонилась над крупной, упитанной девчонкой. Мокрая! Поменять ползунки - нехитрое дело. Взяла чистые, застиранных до бурного цвета с полустершимся штемпелем. И ..не смогла. Не смогла заставить себя снять мокрые одежки с пухлого тельца, подмыть под краном, переодеть в сухое.
Девочка выглядела отталкивающе, не личико, обезьянья мордочка: крупные уши, короткий, словно вывернутый ноздрями наружу, нос, толстые губки маленького ротика, который Алуська кривила, грозя разразиться полноценным ревом. Что за болезнь изуродовала ребенка , видимо, ещё в утробе матери?
Ане было стыдно, но пересилить себя не получилось. Блин, Кристинку разбудит!
На заплетающимся ногах дошла до поста медсестры, та на пару с нянькой гоняла поздние чаи
- Там Алуська описалась!
- И что, штаны ребенку сухие надеть не можешь? - разворчалась нянька, толстая рыжая Степановна.
- Не надо, Степановна, сходи сама, Алуську не каждый осилить может, особенно с непривычки, - медсестра устало зевнула, прикрыв рот большой красноватой от перчаток рукой.
- Извините, - Анютка покраснела и виновато поплелась за няней.
Та вошла в палату мягко,как большая рыжая кошка, точными, скупыми , удивительно проворными для своей комплекции движениями переодела ребенка. Алуська загукала, бессмысленно тараща оловянные пуговки глаз. Фонари с улицы освещали больничные окна, скупой жёлтый свет падал на толстощекое лицо Степановны, желтыми пятнами бродил по обезьяньей мордочке Алуськи, делая её по- настоящему страшной.
- Ишь ты, пригрелась! Ласку почуяла, - усмехнулась нянька, - любого кутенка погладь, хвостом вилять начнет, а тут все ж дитя, хоть и такое!
Анютка отвела глаза. Отвращение и стыд рвали её бесхитростную душу на части. Вдруг так захотелось взять дочку на руки, почувствовать тяжесть родного теплого тельца, обрести хоть кроху уверенности, что всё будет хорошо!
Подошла к кроватке, просунула узкую ладонь сквозь прутья, легонько коснулась крохотной, напоминающей звезду, детской ладошки.
" Мама с тобой,детка, всё будет хорошо!" Кристинка смешно причмокнула во сне.
Как бы Анюте хотелось, чтобы её мама была рядом! Обняла, прижала к себе, прошептала по- белорусски мягко и напевно:" Не журыся, доню!"
Хотя и не заведено было меж ними таких нежностей. Хватило бы сил на хозяйство, огород, троих девок одеть- обуть. Да и некогда было ласкать- тетешкать их, послевоенных детей! Надо было из руин восстанавливать страну, восстанавливать жизнь. А восстановить огрубевшие души - уж как получится. Лучший кусок мама отдавала Анюте и сестрам. Вертелась юлой,но девчонки по деревенским меркам были одеты- обуты очень даже ничего. Всё сама, всё одна. Батька был, но лучше бы не было: пил, бил, гулял. А попробуй развелись? Стыдно! Мать, как могла, могла, защищала дочерей от пьяного буйства мужа. Отсылала к соседям, львиную долю побоев принимала на себя.
Но, когда подросшая Анютка, вступившись за мать, огрела родителя сковородником и тот, озверев, выкинул дочь из дома, сломалась. Не плакала, не умоляла мужа оставить семнадцатилетнюю девчонку в родительской хате. Не пошла с топором на пьяное чудище. Тогда разом повзрослевшая Анюта поняла предел маминой любви: там на деревенской остановке с куцым чемоданчиком и билетом к тётке в Калининград . На самый край своей полудетской души задвинула это жуткое слово: предательство. Ни вслух, ни в мыслях не могла, не хотела не то что говорить, на долю секунды подумать так про маму!
Аня заснула. Проснулась от низкого напевного голоса. Полноватая женщина лет сорока расчёсывала Алуське соломенные кудряшки, целовала в толстые щеки. Малышка , наряженная в домашние одежки, жалась к материнскому плечу и гулила басом.
Всё оказалось просто: Алуська - третий ребенок, за двоими присмотр- догляд нужен, да живут в области, не наездишься.
Женщина тетешкала своё дитя, а Алуська улыбалась..И выглядела почти обычной, почти нормальной на любящих материнских руках.
А Анюте врач сказал, что Кристинка вряд ли выживет. " А это мы ещё поглядим!" - выкрикнул а Аня доктору прямо в лицо. Выпаивала дочь какими- то травами, радовалась, когда младенца хотя бы час не рвало. Выстояла, вылечила, спасла.
Материнская любовь - дар. Не только для ребенка, но и для самой матери. Дай бог только никогда не ощутить её предел.