О фильме Иосифа Хейфица «Дама с собачкой» («Ленфильм», 1960)
Экранизации русской классики делать просто и сложно. Просто потому, что материал благодатный, и если у тебя достаточно вкуса и чувства прекрасного, ты справишься. Но если нет понимания глубины и современности текста, ничего не получится. Как довольно часто случается с современными экранизаторами, когда в погоне за громкими именами они скатываются в банальную и несоответствующую нашему времени, перегруженную эмоциями и переперченную истериками реконструкцию.
Мы же попробуем разобраться, как и почему наши старые советские фильмы так точно и тонко улавливали дух времени, передавали очарование классической прозы и делали по-настоящему современные вещи, не теряющие актуальности и сегодня.
Фильм «Дама с собачкой» выстроен бережно и чутко по отношению к чеховскому тексту. Хотя некоторые акценты расставлены слишком «в лоб», общая интонация неспешна и сдержанна, а грань, за которой кончается искусство, не пересекается.
В фильме много слез, но нет истерик. Плачет героиня, задавленная осознанием своей вины — не только перед мужем, которого она не любит. Перед совестью, перед своим собственным пониманием чести и порядочности, которой чуждо малейшее предательство.
Плачут сосульки, тающие на солнце в Саратове, куда прибыл Гуров в надежде увидеть свою очаровательную женщину. Крупный план: дом, где живет Анна Сергеевна и сосульки, плачущие на солнце. Маленькая лужа, куда грустно стекает талая вода… Дом, который ненавидит дама с собачкой, окруженный нудным забором, серым, длинным, с гвоздями, очень напоминает тюрьму, где она вынуждена томиться всю жизнь. Без всякой надежды на счастье.
Гуров тоже говорит о своей жизни, как о заточении: Ненужные дела и разговоры всё об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах!
Сравнение своей жизни с тюрьмой, невозможностью жить свободно, по-своему, с близкими людьми, с единственно дорогим тебе человеком передано очень точно. Контраст между окружением, озабоченным лишь свежестью продуктов и престижностью гостей и настоящей, большой любовью передан бесподобно. Сопоставление лиц, речей, чопорной жеманной жены, толстобрюхих сослуживцев с далеким светлым образом, мечтающим о другой жизни, наполненной хоть какой-то радостью и красотой, превращаются для Гурова в муку.
Гуров и Анна Сергеевна встречаются потому, что не могут не встретиться. Их внутренняя потребность в чистой, возвышенной жизни, лишенной мелочной пошлости и сытой пустоты удовлетворяется не только и не столько любовью. Эта потребность быть настоящими, самими собой, порядочными, честными, свободными осуществляется в том крепком тайном союзе, помогающем им выжить в своих внутренних тюрьмах.
Чеховская тема вынужденного существования, несчастливой скучной жизни людей, мечтающих о высоком, выражена в картине с особым мастерством. Морские дали, восходящее солнце, нежная музыка, крупные планы, глаза Анны Сергеевны с затаенной печалью, открытый, благородный взгляд Гурова — все дышит Чеховым, исполнено вкуса и простоты.
Актерская игра достойна отдельного упоминания. Алексей Баталов в роли Гурова, отпросившись у жены на несколько дней в Петербург «по делам», летит на вокзал и просит билет до Саратова с такой проникновенной робостью, с такой трепетной надеждой, что глубина его чувств более понятна зрителям, чем его герою.
Ия Саввина в роли Анны Сергеевны наполнена отрешенной печалью, казалось бы, навсегда поселившейся в глубине ее прекрасных глаз. И даже большая любовь, которой она вынуждена стыдиться и скрывать ото всех, уже не может сделать ее более несчастной.
В фильме бережно соблюдены чеховская интонация. Картина так же лишена пошлости, как сам Чехов. Перед нами, безусловно, одна из лучших экранизаций русской классики, по вкусу, тону и мысли отвечающая оригиналу.
В картине много движения, и это движение красноречиво и не случайно. В финале Гуров, закрывая за собой гостиничную дверь номера Анны Сергеевны, еле передвигает ноги, так не хочется, так не можется ему уходить. Но вот он идет быстрее и быстрее, и уже обычным скорым шагом выходит в гостиничный двор, где горит окно любимой женщины. Движение от любимой превращается в движение к ней — в ту новую жизнь, которую он, может быть, придумает для них обоих. Жизнь, где из разных тюрем они вырвутся на свободу. Свободу быть вместе.
И казалось, что еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается.