В родных местах Эгена, когда сыновьям исполнялось четырнадцать лет, их заводили глубоко в лес и оставляли там на ночь. Считалось, что решение, которое примет молодой человек в лесу, определяло его жизнь.
Люди осторожного склада оставались на месте до утра, строили укрытие или забирались на дерево. Самые пугливые из них могли и вовсе просидеть на том же месте, почти не двигаясь и не дыша от страха. А смелые и безрассудные искали дорогу из леса самостоятельно. Эти мальчишки плутали по лесу днями или даже неделями, а после смерти превращались в духов гор. Неизвестно, так ли это, но живыми их больше не видели. В деревне Эгена верили: некоторым смельчакам всё-таки удалось найти дорогу к жилым поселениям. Так и случилось с отцом Данжура пятнадцать лет назад.
О самом лесе Эген рассказывать не любил. Лишь как-то раз, когда отец вернулся домой из трактирчика навеселе, он заплетающимся языком поведал сыну, как долго плутал в поисках дороги домой. Совсем юному Эгену казалось, что он помнил верное направление, по которому его привели в самую глушь. Вот будет радость, когда он вернётся к родным ещё до рассвета. Какой праздник устроят друзья. Девчонки точно в очередь выстроятся. Мечты о дивном будущем настолько увлекли Эгена, что он не заметил, как поскользнулся на влажном мху при подъёме на холм и упал, ударившись головой о камень.
Следующие дни отец Данжура и вовсе помнил смутно. Лес сменился небольшой возвышенностью, за которой снова начинался лес. Вдали виднелась величественная горная гряда, но идти туда было опаснее всего. В горах никогда не было поселений. Оставалась надежда набрести на людей, что, возможно, обитали рядом с лесом, но деревья никак не кончались. От удара головой сознание Эгена помутилось, он стоптал ноги в кровавые мозоли, во рту пересохло. Дико хотелось пить. Когда он услышал пение, то уже несколько дней ничего не ел. Сначала парень решил, что ему показалось, но он пошёл на этот голос. Неожиданно деревья поредели, от яркого света зарябило в глазах. Эген вышел из леса в оборванной и грязной одежде и повалился на землю около темноволосой девушки с корзинкой, полной одуванчиков. Через пару месяцев молодые люди поженились, а потом родился Данжур.
Мальчик так глубоко задумался, что не сразу понял: он уже не один в комнате. Со стороны двери раздалось «чек-чек». Данжур обернулся и встретился глазами с матерью.
– Меня разбудили, – сказала она. Длинные волосы падали ей прямо на лицо, закрывая правый глаз. На ребре ладони смирно сидела птица камышёвка. – Эта крошка залетела в окно и села у моего изголовья. Красивая, правда?
Обыкновенная серенькая птица посмотрела на мальчика, будто ожидая ответа.
– Мне приснился кошмар. Я кричал.
– Неужели?
– Во сне был отец. Он и тени. Такие большие, что закрывали собой солнце. А ещё деревья с чёрной корой и, кажется, летучие мыши. Тени обступили отца со всех сторон, не пускали его.
Мать рассмеялась. Её мелодичный смех заполнил пространство комнаты, но был настолько чужд парню, что тот поёжился.
– Твоего глупого отца ничто не способно удержать, – сказала она, наконец. – Мальчик мой, Эген наполнил твоё сердце чужими сказками до краёв, но не сказал, что с ними делать. Это ложные боги и ложная вера. Духи не общаются с нами через сны. Ложись спать, а завтра отправимся к шаману Тарту и послушаем, что он скажет.
Данжур нахмурился. С малых лет он слышал от отца истории о родной деревне Эгена. В тех землях, откуда пришёл отец, верили в колдовство, общение с волшебными существами и даже в великанов. Некоторые из существ были злы и хотели навредить людям, другие же, напротив, всячески помогали. Случалось, и получать от них дары: вещие сны, например. Эген верил: никогда ему не пройти горы и густые леса без помощи потусторонних сил. Ему случилось войти в лес четырнадцатилетним мальчишкой, но вышел оттуда человек с глазами взрослого человека. Будто паренёк вступил в заколдованный хоровод и сам не заметил, как прошло много лет.
Но Данжур никогда не обвинял мать в отсутствии веры: если бы он услышал истории отца впервые, будучи взрослым, то, наверное, тоже бы не поверил. Здесь, в селе, верят лишь в души умерших людей, что заплутали в лесах и горах. Не более.
– Разве отец им не чужой? Тарт не будет искать, даже если назвать точное место. Этот твой шаман не заходил дальше алтаря в лес и язык гор не знает.
– Думаешь, Эген уходит так впервые? – мать погладила птицу и подняла руку навстречу окну. Камышёвка легко упорхнула в ночь. – Его сердце принадлежит другому месту. Всегда принадлежало. Там, за лесом есть небольшая деревня, сотня домов или того меньше. Там верят в проклятья и заговорённую воду. Там молятся земляным богам и приносят им в жертву не скот, а деревья. Твой отец видит только это место в своих снах, и не так важно, что его окружает. Он хочет домой.
– Его дом здесь, с нами.
– Тогда почему он ушёл? – женщина протянула мальчику медный ключик с ромбовидной головкой. Глаза Данжура на мгновение расширились от удивления. – Он шептал имя во сне. Одно и тоже, каждую ночь. Оюн.
Мальчик уже где-то слышал это имя, но никак не мог вспомнить, где и когда.
Мать стояла напротив, кутаясь в лёгкую шаль, что в лунном свете напоминала паутину. И в который раз сын подумал, что она выглядит хрупкой и беззащитной. Это её свойство совершенно стиралось рядом с отцом. Но стоило ему уйти, и мать стала ужасно одинокой. Будто ветви дерева, лишённые поддержки ствола.
– Нашла ключ неделю назад. Сходи, посмотри сам, а потом сразу спать. Завтра сходим к Тарту и узнаем, жив ли ещё мой муж. Эта ночь будет длинной, как никогда, – она приблизилась к сыну вплотную и осторожно прикоснулась к чёрному пятну, которое начиналось посередине лба мальчика, перекидывалось на нос и заканчивалось на правой щеке. – Заодно возьмём у шамана ещё мази для твоей хвори.
Данжур поморщился. Это было нечестно. Он всегда терялся, как только кто-то начинал говорить об этом его уродстве. Слова застревали в горле. И мать это отлично знала. Мазь Тарта не помогала, но после неё от него так воняло рыбьими кишками, что из дома выйти стыдно. Пока он собирался с мыслями, мать развернулась и тихо вышла из комнаты.
Ключ был едва ли холоднее, чем ладонь мальчика. Данжур смотрел на него, не двигаясь, так долго, что плечи и шея затекли. Не было случая, чтобы ключ просто лежал где-нибудь в доме. Отец всегда таскал его на шнурке на шее, как оберег. А открывал он комнатушку под лестницей, в которой хранились книги и прочие вещи Эгена, что тот принёс из родной деревни.
Мать настояла, чтобы этот “мусор”, так она его называла, лежал там, где Данжур не смог бы никогда на него наткнуться. Так повелось в их доме: непонятное её душе должно было изгоняться или быть надёжно запечатанным. «Сожжёт ведь или закопает,» – смеялся отец, запирая дверь под лестницей.
– Нет, – сказал Данжур самому себе, крепко сжимая ключ в руках. Он знал, что отец не мог потерять или забыть такую важную вещь. Всё равно, что оставить своего ребёнка на растерзание диким зверям в лесу. Мать сожгла бы книги в комнате, даже если ключ остался бы без присмотра на пять минут. Её маниакальная несдержанность и спешка в принятии решений была всем хорошо известна.
Данжур призадумался. Оставалось проверить, говорит ли мать правду. Он не знал, чего ожидать от комнаты. Ведь тяжело представить, как изменилось что-то, чего раньше никогда не видел. Пара книг, может, какие записи на языке гор. Едва ли в рюкзаке помещалось многое, да и отец ведь не знал, что покидает деревню навсегда в четырнадцать лет. Так что принести с собой много он не мог.
В коридоре было слишком тихо. Обычно отсюда уже слышно, как мать сопит во сне, но сейчас из её комнаты не доносилось привычных звуков. Значит ждёт, может, даже прислонившись ухом к двери. Любопытная, как всегда.