Наверное именно сегодня нужно здесь разместить этот рассказ и это стихотворение. Именно сегодня...
Шкала Рихтера (далекое прошлое)
Моя жизнь заканчивалась где-то здесь. Неопределенно было место и время, но их диапазон сузился настолько, что его границы стали вполне осязаемы.
Кода-то давно, когда мой сын был еще маленьким, он поинтересовался – что происходит после смерти – вопрос, который всегда интересовал человечество. Не значит ли это, что мы все еще младенцы?
«Здесь» могло означать пару дней, а могло пару десятков лет – с точки зрения глобальных процессов сроки одинаково ничтожные. Как в математике – бесконечно малая величина.
...Мы не знали, что мы будем делать, но знали, что мы там нужны. И оказались там по собственной воле...
Армения...Это была сказочная страна. Красивые пейзажи, красивые города, красивые люди. Все это утопало тогда в горе и боли. Мы по молодости относились к этому достаточно толстокоже, это нас и спасало от столь модных в наше время депрессий и тяжких раздумий.
На Икарусе мы подъехали к Спитаку и встали через дорогу от разрушенного города, где размещалась полевая кухня и большие армейские палатки, в которых нам предстояло пробыть около недели. Нас встретил Миша, прапорщик и кудесник солдатских каш.
Это было как нельзя кстати, после перелета, переезда и общего напряжения.
Был вечер и мрачность окружающей картины нам довелось увидеть лишь с рассветом. Мы вошли в разрушенный город...У нас был минимум снаряжения, необходимого для спелеологии. Казалось, что город мертв: не было ни стонов, ни воплей, ни лая собак. Тишина и редкие грузовики по пустым разрушенным улицам.
Приехавшие с нами три девушки отправились на стадион. Там была медицинская база, где они могли взять лекарства и помогать в городе оставшимся.
А нас подвели к тому, что было когда-то пятиэтажным домом. Некоторые стены остались, а те, которые упали, как мы выяснили впоследствии, можно было раскрошить обычной стеклянной бутылкой...
Начинался наш первый день работ в городе, убитом стихией.
Наташа со Светкой шли по липкому от лимонадной эсенции асфальту, льющейся из разрушенного коньячного завода. Их так почему-то все и звали. Одна всегда была только Наташей, а другая всегда Светкой. Им очень хотелось есть. Они были с 6 утра на ногах. Время перевалило уже за 5 вечера, а у них до сих пор во рту не было ни крошки.
- Смотри, Наташ, там сухпай выдают, сказала Светка указывая на поворот дороги, где около фургона толпились люди.
- Слушай, но мы же не можем взять у них еду, хотя по-моему я сейчас умру с голода.
- А мы пойдем медленно-медленно, может успеем, когда народу уже не будет?
Они подошли к машине, когда людей около нее уже не было, сухпая тоже не осталось.
Пожилой, как показалось 18-летним девчонкам, дядечка посмотрел в голодные, усталые глаза совсем молоденьких девушек в камуфляже с медицинскими сумками наперевес и без слов все понял.
Откуда-то из загашника, из глубины машины он вытащил одну упаковку пайка и протянул девчатам. У тех на глазах навернулись слезы, они сделали нерешительную попытку отказаться, но потом с благодарностью взяли пакет, отошли метров на десять и начали перекусывать.
- Знаешь, по-моему, это был его паек.
- Неудобно как-то получилось. Кажется, сегодня они спасли нас, а не мы их.
- Саша, нам нужно в Ленинакан за медикаментами, сейчас вертолет отправляется, собирайся! – ни одного знака вопроса в предложении, только жесткий приказ.
Собрав свои документы они с Олегом слегка нагнувшись направились к громадному серому Ми8, который уже начинал крутить свои лопасти. На удивление, в вертолете было народу ровно столько, чтобы занять те немногочисленные лавки для сидения, которые там имелись. Люди привычные, они уселись прямо на полу, подстелив свои куртки для мягкости или тепла неизвестно.
- Да, вчера мы разбирали завал и вытащили мужику его собаку. Труп, конечно. Так он за это нам бутылку такого коньяка дал – я в жизни не видел, смотри, - и Саша из-за пазухи вытащил небольшую бутылочку, дав Олегу и рассмотреть ее и приложиться к ней.
- Хороший коньяк, удивительно, что цел остался. Это не коньячный спирт, чтобы глотать для сугреву – благородный напиток.
В вертолет набились еще какие-то коробки и ящики , и он послушно загудел, набирая винтом обороты. Из кабины вышел второй пилот, небрежно окинул внутренность вертолета взглядом и внезапно побелел так, что это стало заметно даже в полусумраке летающей машины. Пытаясь перекричать грохот винтов и, судорожно колотя рукой по перегородке кабины, он смотрел на них в упор. После этого сделал какие-то жесты, и вдруг Олег что-то понял. Он вскочил с места, схватил Сашу за ворот и потащил поближе к корпусу вертолета. Когда они освободили пространство, второй пилот, облегченно вздохнув, вернулся на свое место, все остальные обитатели вертолета смотрели на них, а Олег указывал рукой на какую-то хлипкую защелку в том месте, где они только что сидели.
Это был военный вертолет, и защелка была замком нижнего люка…
Они ходили по этой дороге всю неделю два раза в день утром и вечером. С базы на стадион и обратно. Иногда мимо них проносились самосвалы, а иногда фургоны. Здесь не было правил движения, и машин тоже почти не было. Время же было решающим фактором, и все пытались успеть что-то сделать, прекрасно понимая, что все равно уже поздно. Рано утром были сумерки, вечером уже темно, освещения практически не было, но они как кошки научились видеть в темноте.. Правда, иногда они проходили тут и днем, если их маршрут пролегал вдоль этой дороги к элеватору или коньячному заводу. Но это было редко – там живых уже не было, а их задачей было оказание медицинской помощи живым людям. Два раза они даже ходили с сопровождением – ребятами-медиками, если им какое-то время было по пути. Но сейчас они шли вдвоем. Вечер был уже поздний. Десять или пол-одиннадцатого. Шли домой, на базу, к своим ребятам.
- Смотри, какие-то грузовики стоят. Пять или шесть. Антенны от них и окошко горит.
Пойдем, посмотрим, что это. Раньше их тут не было.
- Телефон… Ух, ты! Тут появилась телефонная связь, а то сплошные рации вокруг. Интересно, они только с Ереваном соединяют или с Москвой тоже могут?
- Хорошо бы маме позвонить, а то они волнуются, наверное. Пойдем, спросим.
На стук из дверного проема появилась голова, которая с типичным акцентом сказала в темноту:
- До восьми. Мы работаем до восьми.
- Мы только с работы идем, - грустно вздохнули девчата. – может, как-нибудь вырвемся пораньше.
- Девушки?! В Спитаке – девушки! Вы откуда? Что вы тут делаете? – обрушился на них шквал вопросов и восклицаний с типично южным темпераментом.
- С базы, медикаменты раздаем, лечим, - растерянно проговорили они наперебой.
- Да нет, куда вам надо звонить? Бесплатно! Мы сейчас соединим! Хоть с Камчаткой!
- Мне Москву, а ей – Красноярск, - все еще смущенно и тихо попросила одна.
На базу они, естественно, припозднились, но вернулись такие счастливые от разговора с родными людьми, что ни один из мучительно ожидавших их ребят не посмел сказать ни слова упрека, узнав что случилось.
Немногие из нас запомнили этот обратный рейс на небольшом самолете с мешком мандаринов и ящиками минеральной воды. Большинство настолько устали, что уснули сразу же как только нашли место, куда присесть и проснулись лишь с ударом шасси о землю. Самолет, приземлившийся из Еревана, оставил нас во Внуково в декабрьской ночи в легкой одежде и без каких-либо денег. Не взяли мы их с собой, не подумали об этом , когда уезжали туда. А приехав оттуда вообще не понимали что это такое.
Самые старшие из нас, им было лет по 25, нашли Икарус и водителя, вряд ли армянина, но по внешности точно откуда-то с Кавказа, который по доброте душевной согласился нас подвезти за просто так до места, откуда мы могли дойти до общаги пешком. Мы шли и вспоминали летающую по палатке буржуйку во время повторного толчка, и как мы пытались ее раскаленную поймать голыми руками. Вспоминали крюк крана, сорвавшийся с впереди идущей машины прямо по стеклу нашего грузовика, а у нас в руках была бутылка чачи. И неожиданную практику во французском, когда случайно встретились в Ленинакане с бельгийскими спасателями.
Мы прилетели обратно, но не вернулись. Нам предстояло еще очень долгое возвращение.
Спитак
Мы поднимались тяжелой медленной птицей
А на земле оставались крыши домов…
И через двадцать лет расстояний снова мне снится
Припорошивший их траурно снежный покров.
Мы разгребали завалы больше недели
В теплом армянском горестном том декабре.
И мандариновым запахом ночью встречали постели,
А минеральной водой умывались мы на заре.
Пересекая в молчании мертвенно замерший город
Мы отпивали для мужества фляжный коньячный спирт.
Ряд свежих фанерных гробов притуплял наш голод.
Среди арматур и сложенных стен вороньё созывало пир.
А мы перед тем, как лечь друг другу стихи читали
И вспоминали, что ждут нас родители и институт.
И, несмотря на усталость, часа по четыре спали,
Чтобы проснуться с рассветом и продолжать свой труд.
Мы начинали жизнь в сладковатом запахе смерти,
Мы изучали мир, помогая беде людской.
И в голове оставались памятные конверты
Веером вморозившиеся в ледяной покой.
После у нас все было: радости, огорченья,
Свадьбы, разводы, достаток и накопившийся хлам.
Только чем дальше и глубже нас уносило теченье,
Мы понимали, что жизнь-то осталась все-таки там.
Кутаясь в теплые кофты, греясь в горячей ванне,
Мы вспоминаем буржуйку и настилы для сна.
И в осеннюю пору жизни твердо вступая,
Нам маяком мигает молодости весна.
Нам не вернуть то время, да и навряд ли надо.
Мы изменились слишком и потеряли пыл.
И лишь одна надежда станет нашей наградой,
Что согласится Всевышний – смысл в нашей жизни был.
26 октября 2011 г.