Предыдущие главы "ДНЕВНИКОВЪ ЖАКОБА" можно прочитать, воспользовавшись нарочно для того созданным КАТАЛОГОМ АВТОРСКОЙ ПРОЗЫ "РУССКАГО РЕЗОНЕРА"
Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Признаться, я польщён весьма благожелательными откликами любезных (даже чересчур любезных) читателей на первую главу "Дневниковъ Жакоба", ибо таки полагал (и сейчас в том уверен), что столь громоздкой, хоть и - возможно - отчасти не без ловкости выписанной прозе на Дзене не место. Но - раз оказалось, что формат просторного квазимемуара отторжения не вызывает, а - напротив - изящно вписывается в стилистику канала, продолжаю. Дальнейшие публикации, начиная с этой, буду сокращать как смогу, ибо в написанном 15 лет назад оригинале каждая глава - по задумке автора - занимала по целому авторскому листу. Приятного прочтения!
ГЛАВА II
...Итак, проведя некоторое количество времени – право же, не могу похвастаться, что это были лучшие дни в моей жизни! – в Англии, о которой и хотел бы сказать что-то хорошее, да есть у меня одно правило – не кривить душою, я попал в удивительную землю - чтобы, по всей вероятности, и закончить здесь свои дни, ибо навряд ли уже когда-нибудь покину ее. Новый хозяин мой – князь Илья Петрович Кашин – был существом достаточно оригинальным и занятным, вполне заслуживающим того, чтобы посвятить ему страничку-другую моих дневников. Будучи выпущенным в чине прапорщика из Кадетского корпуса, когда последний переживал едва ли не лучшие свои времена, процветая под руководством умнейшего и образованнейшего человека своей эпохи – Ивана Ивановича Бецкого, князь мой получил изрядное образование, преуспев в изучении не только Закона Божьего, а и географии, истории, геометрии, языков, и даже недурно рисовал. Одним словом, был он одарен весьма разносторонне, и, ежели бы не исконно русская ленивость, присущая, увы, весьма и весьма многим детям этой земли, вполне могло бы так сложиться, что Илья Петрович смог бы вскорости выйти в значительные и даже в очень значительные персоны, т.е. стать одним из тех небожителей, единый взгляд которых или слабое мановение изнеженным пальцем для многих что-либо да означает, и за никчемный жест этот сотни людей готовы голову себе и другим проломить, лишь бы он был адресован именно им! Но, что делать - князь Кашин, повторюсь, был не то, чтобы ленив – отнюдь! – он был адски ленив совершенно во всем, что касалось хоть какой-нибудь деятельности. Там, где надо было просто что-то сделать, даже пустяк какой-то, Илья Петрович разводил такие кустистые разговоры и напускал такой отъявленной философии, что иные просто диву давались поразительному сочетанию светлой головы князя и его же патологической лени. Будучи после окончания Корпуса зачислен через многочисленные отцовские связи в адъютанты к одному генералу, князь и там проявил себя во всей своей красе. Хорошо, что генерал был не боевой, а из тех, что получают награды и чины исключительно в министерских приемных и салонах! Но и то сказать! – своеобразие нового адъютанта ввергло генерала в непроходящее состояние крайнего удивления, ежели не сказать больше, и, если бы не остроумие князя Ильи, неизвестно, чем бы закончилось дело. Потерпев говорливого бездельника с полгода и приведя за это время служебные дела свои в крайнее запущение, генерал деликатно стал намекать тому, что с его талантами и знанием языков самое место было бы ему не на военной службе, а на дипломатических поприщах. Более того, также обладая обширными знакомствами в высших сферах, генерал переговорил с кем надо о необычайно даровитом офицере, а, поскольку талантливых дипломатов на Руси всегда – нехватка, приказание явиться пред ясные очи - вернее, око! - самого Потемкина последовало незамедлительно. Приняв юное дарование прямо в халате, живописно распахнутом несколько более, чем дозволяли рамки приличия, светлейший с любопытством осмотрел ничуть не смущающегося под его взглядом Кашина и напрямую спросил: «Генерал Максим Петрович тут баит, дескать, талантов в тебе – тьма-тьмущая. Правда ли сие?» «Генерал слишком добр ко мне», - усмехнулся князь Илья, - «хотя, по-моему, не стал бы возражать, если бы видел возле себя адъютанта поглупее: оно и удобнее, и попристойнее – глядишь, вдругорядь и Сенекой себя почувствовать можно!» «Наглец ты, я посмотрю!» - вовсе не обидевшись за генерала, хохотнул Потемкин, пребывая, видно, в неплохом настроении. – «Языки, кроме русского, ведаешь ли какие?» «Некоторые!» - учтиво кивнул головою князь. – «Латынь мне ведома, французский да немецкий, польский да аглицкий». «Ну?!» - удивился Потемкин, особливо подивившись аглицкому, и судьба князя была решена. «Нечего тебе в армии делать!» - постановил светлейший. – «Небось, Бецкой вояк каждый год выпускает, а мне за границу послать некого, не поверишь – голову уж сломал, кого в помощники к Мусину-Пушкину в Англию определить!»
Сказано – сделано, ибо перечить всесильному фавориту, даже при полнейшем нежелании Кашина не то, чтобы ехать куда-либо, а и вовсе служить, означало стать обладателем самых серьезных неприятностей, какие только возможно вообразить. Затянув с отъездом, насколько это было позволительно, хотя и балансируя на самой грани между дозволенностью и пределом терпения светлейшего, князь Илья, вздохнув, погрузился, наконец, на фрегат и, пережив, как человек сугубо сухопутный, не самые приятные дни в своей жизни, ступил на английскую землю, где был встречен тогдашним посланником Алексеем Семеновичем Мусиным-Пушкиным – человеком своеобразным, и не так уж на много – на какие-то лет двадцать – старше самого князя. Первый же совместный ужин посланника и его новоявленного помощника выявил самые серьезные расхождения во взглядах обоих на службу, карьеру, и даже в гастроноических пристрастиях! Несмотря на, в общем-то, достаточно еще умеренный возраст, Мусин-Пушкин многое повидал, многое пережил и хорошо помнил, хоть и был тогда ребенком, страшные годы царствования Анны Иоанновны, когда многие русские вельможи претерпевали панический страх перед непредсказуемой императрицей и расцветом «слова и дела», и когда очутиться на дыбе у любого было шансов столько же, сколько и дома в постели. Служба означала для него, в буквальном смысле, следующее: служить надобно исправно, но, на всякий случай, быть чуть в тени, упаси Боже, не на первых ролях: первых - ежели что - первыми же и бьют! Свои принсипы он активно претворял в жизнь, поэтому, когда князь Илья, ничуть не смущаясь, изложил ему свои, Алексей Семенович, хотя вовсе не слыл ханжой, был искренне возмущен. До какой степени обмельчала земля русская, ежели на столь серьезную должность за тридевять морей ему присылают самого неслыханного прохиндея, не стесняющегося на голубом глазу заявить ему – своему начальнику, что к службе намеревается относиться как к тяжкому бремени, что более его интересуют балы, приемы и хорошенькие англичанки, если таковые вообще существуют, и что, вообще, своё назначение он воспринимает как некоторый anecdote – не более!
Разобидевшись поначалу, посланник удалился, даже не пожелав князю Илье доброй ночи, всю ночь ворочался, почитая себя глубоко оскорбленным, а наутро, поразмыслив, порешил, что даже и с таким помощником работать способно, а, ежели глянуть в самый корень, можно быть совершенно покойным, что тебя не подсидят и никакой ябеды в столицу не отпишут, ибо молодому человеку просто лень такими глупостями заниматься! Обаяние, хорошо подвешенный язык и сибаритскую утонченность Кашина он задумал использовать на пользу дела, а дела у дипломатов бывают самые разнообразные и деликатные. Проверив князя в легкости его письма, Алексей Семенович пришел в неописуемый восторг, обнаружив у него настоящий талант к составлению всевозможных отчетов, депеш и даже к обработке статистических данных, черпаемых из исключительно из газет. Вскоре, почти полностью - кроме секретной - перепоручив Илье Петровичу переписку с родиной, посланник смог посвятить себя более приятным поручениям двора, а именно – поискам для государыни, считавшей себя истинной ценительницей и знатоком прекрасного, предметов искусства для собрания в Эрмитаже. Дело это, сами понимаете, неспешное, суеты не терпящее, а требующее как раз обратного – острого нюха, терпения и лисьей хитрости. Войдя во вкус практически полной самостоятельности, князь Илья писал на родину от имени посланника все, что вздумается, осмелев настолько, что даже позволил себе предложить учреждение в Петербурге генеральной купеческой компании наподобие английской, утверждая, что участие русских купцов во внешних торговых отношениях пойдет только во благо государству, ибо в описываемые времена вся внешняя торговля находилась в руках иностранцев. Если бы Алексей Семенович знал, что именно он подписывает, доверившись Кашину, и с каким интересом читает писанные от его имени депеши государыня, с ним бы, верно, сделался удар либо обострение застарелой почечуйной болезни. Чрезмерно увлекшись экономической составляющей, князь Илья, впрочем, почти совершенно не посвящал двор в события политические, ибо, признаться, был в этом абсолютно несведущ и в хитросплетениях подковерных интриг коварных альбионцев смыслил прискорбно мало. Екатерина Алексеевна, бывало, неоднократно отмечала, что «этот Мусин-Пушкин совершенно распоясался» и что «не худо бы ему напомнить, зачем именно он был послан», тем более, что посланник английский в Петербурге как раз был весьма искушенным интриганом, и без подсказок из Лондона понимать, что же именно затевают подданные британской короны, в столице несколько затруднялись. Гром грянул позднее, когда императрица в один прекрасный день из газет узнала тот факт, что Испания, оказывается, объявила войну Англии, в депешах же российского посланника ни сами эти события, ни даже полунамек на хоть какие-то осложнения в отношениях двух этих держав попросту отсутствовали, уступая место очередным экономическим экзерсисам юного дарования. «Да что он там – совсем уже рехнулся?» - даже не пытаясь сдерживаться, гневно воскликнула государыня. – «Зачем нам тогда вообще посланники нужны, ежели я обо всем из газет узнавать должна?» Резонное замечание императрицы немедленно было переадресовано Мусину-Пушкину, тут-то и вскрылась вся история «его» переписки со столицею. Насмерть перепугавшись, посланник вынужден был открыться, разумеется, сдав князя Илью со всеми потрохами. Спасло Алексея Семеновича только самое деятельное участие в пополнении коллекции живописи Эрмитажа – к великому удовольствию государыни и к счастью для него самого. Он был вскоре прощен, но получил указание «впредь к писанию депеш на высочайшее имя Е.И.В. помощников не допускать, а князя Кашина отослать назад в Петербург, где работа его будет самым сурьезным образом рассмотрена и трактована по заслугам». Перекрестившись, Мусин-Пушкин дал начинающему экономисту неделю на сборы и более, кажись, до самой смерти – а он пережил даже войну с французом! – никому ведение дел своих, особливо государственных, не доверял.
Князь же Илья Петрович, ничуть не смущаясь полной неопределенностью дальнейшей своей судьбы, изрядно покутил с немалым числом приобретенных в Англии друзей, понакупил целый обоз всяких заморских безделиц, к числу коих принадлежал и ваш покорнейший слуга, да и погрузился на русский фрегат, готовый и дальше плыть по воле волн куда угодно – хоть на плаху, хоть в губернаторы острова Борнео. Таков уж он был, и я, признаться, благодарен Провидению за то, что первым русским, встреченным мною, оказался именно сей прелюбопытнейший экземпляр человеческой породы.
Прибыв на берега Невы, князь, не спеша, обустроился в фамильном особняке на Мойке и, спустя неделю, уведомил министра о своем прибытии с вопросом: что ему делать далее? Никита Панин – царедворец осторожный и хитрый, памятуя о том, по чьему распоряжению в Англию был послан сей дерзновеннейший офицер, перенаправил письмо светлейшему с просьбою помочь ему в разрешении дальнейшей участи возмутителя монаршего спокойствия. Потемкин намек понял – дескать, я бы с превеликим удовольствием, но, помнится, креатура-то ваша! - и, будучи, несмотря на вспыльчивость, все же большей частью человеком порядочным, велел Кашину явиться пред его очи немедля, не взваливая вину за бардак в Министерстве на Панина.
- Ты что, стерва, натворил? – грозно сверкая единственным глазом, гаркнул светлейший, облаченный, на этот раз, со всевозможнейшим блеском. – Я тебя за какой надобностью в Лондон посылал – пашквили на устройство государственное строчить? Купчишек заморских в пример нам ставить? Советы государыне давать? Да ведаешь ли ты, что за такие дела в прежнее время тебя бы прямиком на дыбу поволокли? - Тут была Потёмкиным добавлена такая фраза, привести даже примерный смысл которой в своих записках заставило бы меня изрядно потрудиться.
- Если позволите, я могу объясниться…, - со всей учтивостью попытался защититься князь Илья, почувствовав, что дела-то, кажись, не так уж и хороши.
- «Объясниться»! – передразнил его Потемкин. – Ты, когда письмишки свои на имя высочайшее сочинял, хоть понимал, что делаешь, башка твоя садовая?
Терпеливо выждав, зная его вспыльчивый, но изменчивый нрав, пока всесильный фаворит выговорится и сменит гнев на милость, Кашин, наконец, сумел втолковать ему, что никакой крамолы, боже упаси, в виду не имел, что делал дела, перепорученные ему чрезмерно занятым Алексеем Семеновичем, как разумел, а что до объявления войны Испанией Англии – так про то он сам узнал едва ли не позже государыни, ибо сразу предупредил посланника, что в высокой политике не смыслит ни бельмеса.
- Ладно, - буркнул Потемкин, выслушав князя и, видно, признавая часть и своей вины за назначение столь оригинального индивидуума в помощники к Мусину-Пушкину. – Ступай пока, надобен будешь – призову! Из столицы до особого распоряжения – ни ногой!
Так и получилось, что, де-юре состоя на службе в Коллегии иностранных дел, де-факто поручик Кашин оказался не у дел, не имея возможности даже покинуть на лето душный Петербург, чтобы, как все приличные люди, навестить свое ярославское имение. Князь, впрочем, не сетовал, а, как истинный эпикуреец, нашел даже какие-то положительные моменты в своем полном неопределенности положении. Практически все время – а его, как сами понимаете, было предостаточно! – он либо прогуливался по столице и ее окрестностям, наконец-то изрядно изучив все местные достопримечательности, либо читал все, что только можно было купить или выписать, либо упражнялся в творчестве. Последнее выражалось в литературных переводах с французского и английского, писании натюрмортов и пейзажей – преимущественно видов Петербурга, либо в музицировании. Как видите, дел было более чем предостаточно!..
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Всё сколь-нибудь занимательное на канале можно сыскать в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу