"Я сейчас очень часто думаю о старости... Какой я буду в старости? Не знаю. Но я хочу быть хорошей. Мне дети говорят: "Что ты, мама, ты будешь хорошей." Я говорю:" Не знаю, не знаю, дети мои. Смотря какая болезнь меня подкосит, вдруг какая-то нервная. Я же вас покусаю всех." И я им сказала: "Только вы меня одну не бросайте... чтобы я была в семье..." Ирина Муравьёва, актриса.
И вправду, грустно сидеть в одиночестве у окна, размачивая ванильный сухарик в какао. Мысли дурацкие в голову лезут: "Надеть нижний неудобный мостик - протез или без него обойтись?" Хорошо бы не считать старость бедой, понимая, что это всего лишь закономерный этап бытия и не каждому выпадает дожить до "размоченного сухарика."
Сегодня я расскажу вам историю - простую и милую. Читайте, пожалуйста.
Алёна Дмитриевна была из "окающих" и именовала себя Олёной. Она любила свою деревенскую жизнь, наполненную тяжёлым трудом, хотя бы потому, что другой не знала. Её красота и молодость давно стёрлись, но умение встречать каждый рассвет с тихой радостью сохранилось. Небольшую, крепкую избу срубил её муж. Сам помер, а вдове с дочкой двух комнат и кухни было довольно.
Главное - огород просторный. Он выручал в голодуху, той же картошкой. Добавлял копеечку, когда Таня - дочь Олёны Дмитриевны, училась в городе на бухгалтера. Мать старалась, тянулась для неё. Кур и даже корову держала, что для одинокой женщины весьма затруднительно. Только бы любимое дитятко питалось, одевалось не хуже других и на киношку в кармане звенела денежка.
Таню, в общежитии техникума, знали, как "ту студентку, которой мать щи в ведре из деревни привозит." Именно так. В зимнее время Олёна Дмитриевна, натомив-наварив в чугунах щей, наскоро их остужала в снегу и выливала в ведро. Плотно закрыв крышкой, оставляла на ночь деду Морозу и к утру он их замораживал в лёд. Мать тут же отправлялась к дочери.
В одной руке ведро со щами, в другой, со всяким разным, корзина. За плечами старый рюкзак с закутанной картошкой. Деревенский автобус, городской, ещё немного пройти и она входила в общежитие техникума. Вахтёрша смеялась и ахала, узнав, что в ведре.
Недоумевала: "А не проще привезти кусман мяса да овощи - девчонки бы сами сварили."
Олёна Дмитриевна, скрывая, что запыхалась, отвечала: "То ли сварят, то ли нет. А здеся - только нарубить да разогреть."
Щи из ведра встречали на ура и дня три ели на обед и ужин. Таня гордилась мамкиной выдумкой, а затруднений не видела. Приезжая в деревню на каникулы, она помогала, конечно. Но без надрыва, который требовался хозяйству. Убегала на речку, с подружкой - такой же студенткой пол дня могла проболтать. Олёна Дмитриевна не обижалась, что помочи особой от Тани нет.
Молоденькая, единственная, родненькая - пусть полегче живёт. Сама-то на ферме трудилась. Теперь-то что не работать - помыла вымя, приставила наконечники и побежало молочко по шлангам. Коровка не дыбится - сольку полизывает. А бывалоча - запястья выворачивали, рук не чуяли. Но и при облегчении, не желала Олёна Дмитриевна для дочки своей судьбы.
Закончив техникум, Татьяна устроилась бухгалтером на завод. Жила в рабочем общежитии. Постукивала каблучками по городскому асфальту. В деревне редко показывалась - любовь закрутила. Мать ей привозила деньжат и продуктов, а когда дочь обралась замуж, триста рублей привезла:
"На-ко, купи, что нужно. Чай, жених тоже не успел скопить после армии."
"Мама, да у нас свадьба комсомольско-молодёжная, недорого выйдет. Фату куплю, а платье надену белое, но не свадебное - бесполезное. Такое, чтоб и потом носить можно," - говорила Таня, принимая подарок.
Олёна Дмитриевна испугалась: "Ты, быват, не беременна? Не в разлетайке ли в ЗАГС пойдёшь?"
"Да вроде от поцелуев не рождаются дети," - подмигнула ей Таня. Она, прикрытая мамой, жила хорошо. Сама ничего не требовала - просто не отказывалась. Мать ей виделась несгибаемой, сильной. Такой счастливый, безмятежный эгоизм любимой дочки. Потому и, родив двойню, это уж год после свадьбы прошёл, заголосила:
"Мамочка, приезжай поскорей, у меня рук на них не хватает. Володя по сменам да в техникуме учится на вечернем. Я или детей погублю, или умом тронусь!"
Кое-как выдравшись из колхоза - не больно-то отпускали, Олёна Дмитриевна прикатила. Часть несушек подарила соседке, часть привезла на суп. Коровку во временную аренду пристроила. Ехала до первого годика внучек, а прожила восемь лет. Пять лет в общежитии, где у молодых была комната, ещё три - в новой, просторной квартире. В получении и она пригодилась, как прописанная у зятя и дочки.
Поводив внучек в первый класс, всё-таки домой выпросилась - городскую жизнь она только терпела, но не любила. Таня, привыкшая, к маминой помощи, едва скрывала расстройство, не понимая, как теперь будет успевать с готовкой, уборкой. Обычно-то ей доставались только уроки - Олёна Дмитриевна едва по складам читала, веселя внучек Ну что ж, не безрукая, не бестолковая - свыклась.
И, как обычно, материно затрудненье не видела. А Олёне Дмитриевне заново пришлось хозяйство своё зачинать. Уж без коровы - так и осталась подарком соседу. Но опять - куры, хрюшка. А ведь у неё уж пенсионный возраст начался. Но пенсия небольшая - пошла на ферму опять. Правда, дочь велела сажать только для себя - они с мужем умудрились два поливных огорода взять.
Так один отдавали картошке. И в деревне почти не показывались. Олёна Дмитриевна внучек звала на каникулы, но Татьяна их отправляла в пионерский лагерь. Не было у неё ностальгии по деревне. А мать? Мама, по-прежнему, казалась ей несгибаемой. Как и раньше, в прямую ничего не просила, но могла обронить:
"Девчонок в вечернюю музыкалку хочу отдать - это так красиво, когда девушка умеет на пианино играть. Нашли в хорошем состоянии, отдали аванс."
"Сколь надо?" - уточняла Олёна Дмитриевна. "Сто рублей." Открыв кованный сундук, мать достала шкатулку - грубоватую, но бесценную, руками мужа изготовленную. Мастер был! Вручила дочери деньги.
"Вот сто и десятка девчонкам на обновки."
"Себе-то осталось?"
"А как же. Последние бы не отдала,"- отвечала Олёна Дмитриевна, закрывая пустую шкатулку.
Сколько лет с той поры миновало можно было по дочкам Тани судить - школу закончили. Одна стала швеёй, другая - поварихой. Замуж обе вышли. Одна за другой мамами стали. Прабабушкой стала Олёна Дмитриевна. Она уж прибаливала, толком не понимая свою "болесть," как соседке говаривала. Руки-ноги отказывали, путались дни, имена соседей. Забывалась одна у неё внучка или две.
К ней никто не приезжал - что станется с несгибаемой бабкой, а им некогда! Слезая с печи, Олёна Дмитриевна мимо лавочки наступила и упала, сильно ударившись головой. Белый день по всю разыгрался, а она не вышла во двор, чего никогда не бывало. Взволнованная соседка сама зашла. А мамоньки! Лежит баба Олёна, не двигаясь, на лбу кровь запеклась, пальцы ледяные. Ну всё, отошла!
Но последний день далёк оказался. Увезли старушку в больницу. Дочь известили. Напуганная Татьяна тут же приехала. Глядь-поглядь по палате - мать не сразу признала. Неужели эта старая, несчастная женщина, в халате заношенном и есть её мама?! Кинулась обнять, пожалеть, но женщина, будто не признав, отодвинулась.
У Олёны Дмитриевны признали сотрясение мозга. В ходе лечения, возрастные изменения выявили. Врач объяснил Татьяне:
"Болезнь Альцгеймера у вашей мамы. Не от падения. Не один год развивалась. Разве вы странности не замечали за ней? Нам не смогла указать возраст, фамилию назвала девичью. Передвигается с затруднением. И это цветочки. Одна, в деревне не проживёт. Подумайте, как поступить. А пока навещайте."
Утирая слёзы, кусая губы Таня пыталась заново стать маме близкой. И что-то прояснилось в голове старой женщины. Вдруг прошептала с нежностью:
"Какая ж ты красавица, Таня. Наливная! Замуж - то вышла? Помнится я давала триста рублей на фату и белое платье."
А Тане-то пятьдесят! Вот тут и осознала она, коварство болезни с названием, которое с первого раза не выговоришь. Предупредив врача, что к бабушке будут приходить внучки, метнулась в деревню. Там её соседка, ой, как нехорошо встретила. Сказала ворчливо:
"Матка тебя, как аленький цветочек растила. Берегла. А ты её живьём готова закопать? Погибай, мать, одна. Чай приехала глянуть, что из избы можно взять? Ведь годов пять носа не казала!"
Неужели пять?! Да, на семидесятилетие мамино приезжали. Она тогда холодец наварила, рыбёшки речной в чугунах натомила. В силе была, весёлая. Татьяна её не бросала. Занята была очень - повышение на работе дали, внучки - крошки. У одной из дочек - грудница. Она и на бабушкин юбилей не попала. Олёна Дмитриевна ещё сказала тогда:
"Вы, деточки, о себе пекитесь. А мне что сдеется? Живу да живу себе, солнышку радуюсь."
Помня давние действия матери, Татьяна хотела раздать кур, но соседка её надоумила: "Руби всем башку - съедите в городу-то. И урожаю не дай пропасть - везде руки Олёны приложены."
Кликнула Таня мужа, зятьёв. Дочки бабушку навещали и своими детьми занимались. Четверым работы хватило, а Олёна Дмитриевна одна управлялась! Все годы. А Таня хвасталась щами в ведре, привезёнными мамой, щеголяла в обновках - не хуже других. Деньги у мамы брала, не спрашивая, как откладываются.
Приезжала, чтоб в реке поплескаться, в баньке попариться да травинки наманикюренными пальчиками подёргать. А мама всё: "Отдохни, доченька, солнце голову напечёт!" Ребёнка в ней видела, а у "ребёнка" уж бюстгальтер третьего размера был. Крепкая девушка на которой пахать и пахать! Нечто подобное и муж Танин чувствовал, поскольку сказал:
"Мать к себе заберём. Комнату ей обустроим, покажем неврологу. Питание правильное обеспечим. Поживёт, наша бабушка!"
Избу закрыли. Кур забили. Урожай в город перевезли. Следом Олёну Дмитриевну забрали. Квартира ей казалась враждебной - будто и не жила в ней несколько лет. Внучек не признавала. Правнучек считала дочками Тани и не понимала почему они отдельно живут. Тосковала, плакала, в себе замыкалась. Почти не ходила, целые дни не вставая с кровати.
Татьяна пошла к неврологу, который наблюдал женщину. Он с головой оказался, посоветовав найти, какое-то занятие - утешение Олёне Дмитриевне. По силам, по запутавшемуся уму. Да хоть кошку или попугайчика завести! Кошка гуляет сама по себе. Попугай мельтешит. У Таниной знакомой жили декоративные мышки. Беленькие, игривые и ручные.
Взяла одну, а клетку на рынке купила. Татьянин муж колесо для бега, домик - укрытие смастерил. Запустив мышку, преподнесли подарочек Олёне Дмитриевне. Боялись равнодушия, а она сразу залюбопытствовала:
"Это кто ж?"
"Мышка, мама. Их нарочно разводят."
У Олёны Дмитриевны задергались уголки рта и она улыбнулась: "Ладно врать-то! Какой дурень станет мышей разводить?"
Кое-как объяснили. Подсказали имя придумать, но задача оказалась непосильной. "Может, МЫша?" - предложила Таня. Так и стало. Несколько дней Олёна Дмитриевна наблюдала за Мышей, как зачарованная. Ей кресло рядом с клеткой поставили, чтоб было удобно. Старушка ожила. Пошли вскрики:
"Моется! Лапкой трётся, как кошка! Глянь, щёки-то как набивает зерном! Запасает!"
Попросила научить за мышкой ухаживать. Чистить клетку не получалось, а кормление проходило отлично. Мыша быстро стала ручной. Оказавшись в ладони хозяйки, тихонько теребила её артритные пальцы, прося ласки. Таня дала матери пёрышко и та гладила мышку по спинке. Мыша блаженствовала и по лицу старой женщины блуждала улыбка. Бормотала:
"Ишь, ты. Кабы такие в избе жили, мы бы и кошек не заводили."
И всех ревновала к Мыше, не желая, чтоб брали в руки, баловали лакомством. Так и говорила: "Моя!" По правде сказать, Олёна Дмитриевна никого не воспринимала, кроме Тани и Мыши. Но и то хорошо - плакать перестала, ела с аппетитом. Таблетку принять, по комнате положенный променад сделать, пойти на прогулку или ванну принять - на все соглашалась.
И сообщала Мыше: "Мыться зовёт" или "Обедать кличет." Без имени. Просто редко вспоминала, как зовут любимую дочь, а остальных и вовсе не помнила - деменция захватывала Олёну Дмитриевну. Но однажды произнесла фразу, нагрузившую Таню серьёзной заботой: "Буду жить сколь Мыша. Друг по дружке замрём."
Смерти матери Татьяна никак не хотела. Она ей не в тягость была. Пусть забывчивая, ум затуманен и, может, худшее ждёт впереди, но пусть живёт! Узнала у знакомой сколько мышки живут и ужаснулась - всего-то три года! Так этот срок вышел почти. То-то Мыша спит много, а ест - чуть. И что делать, когда мышиная кончина наступит? Объяснять маме, что мышку легко заменить?
Но ведь длину своей жизни она связывает именно с этой Мышей, а не с мышкой вообще. Татьяна решила, что тайная замена - единственный вариант. По разному она изворачивалась. Брала новую мышку у знакомой пока та разводила. Одну из дочерей уговорила держать "мышиную ферму." Но той вскоре надоел запах.
Нашла объявления продавцов мышек и покупала у них. Были, как Мыша так и Мышь - Олёна Дмитриевна разницы не замечала. Однажды Таня просмотрела, и мышка скончалась, ввергнув старушку в тяжёлое состояние духа. Таня быстро нашлась: "У неё просто обморок, мама! Витаминов, каких-то не хватает. Ветеринару надо показать."
И несколько дней спустя, "Мыша" вернулась к хозяйке - живая и бодрая.
Вся эта авантюра, направленная на продление жизни Олёны Дмитриевны, длится так много лет, что Татьяне исполнилось семьдесят. А мама родила её в двадцать пять. Вот и считайте сколько годков мышиной хозяйке. Она не помнит своего возраста, но чётко отвечает, что Мыше пять лет.
Почти не разговаривает. Никого, кроме Тани и мышки не терпит. Подгузники стали постоянством. С трудом передвигается, но живёт! Татьяна хотела схитрить, заведя несколько мышек - тогда гибель одной легко скрыть. Но старушка не согласилась. С трудом подбирая слова, объяснила, что тогда не поймёт, где ЕЁ Мыша.
Зятя мышиная возня не раздражает. Дочери посмеиваются над матерью. Внучкам Татьяны всё равно. Они редко у неё бывают, а приходя - к прабабушке не заходят. Им пока только своя жизнь - интересна. Так же, как и Татьяне, когда-то. Она им не пеняет за это, помня пример матери. А ещё шутит, что наловчилась, как фокусник, мышей из рукава доставать.
от автора: Вот и вся история. Татьяна - "молодая" знакомая моей мамы. Именно её, я видела. Рассказав "мышиную историю," мама моя спросила шутливо: "А ты бы так смогла для меня?" Я ответила: "Да! Только ты крокодила не заводи - нового достать не смогу."
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина.