С не слишком болезненной тоской понял: люди ничего не помнят.
Хорошее свойство памяти – всё забывать.
А лучше и вовсе не знать ничего.
Расскажу, чем отличалась перестройка от того, что происходит сегодня.
Тогда (использую это слово, чтоб сразу было понятно, о чем речь) «релоканты» победили.
И дело не в том, что многие советские граждане устали к финалу 80-х от Советского Союза. Беда не в том, что «реформы назрели» и страна кинулась в эти реформы, как в омут.
Может, и назрели.
Главная трагедия наша была в том, что мы осмысленно (хоть и по дурости) кинули более 20 млн человек, оставшихся за пределами страны. Не только русских – но вообще всех, кто видел Россию своей Родиной.
Кинули (как кинули наши «релоканты» сначала в 2014-м, а затем в 2022 году Донбасс) и стали делать вид, что ничего такого не случилось, когда по окраинам начало полыхать.
Между тем с какого-то времени война не прекращалась ни на день.
Вспыхнула Абхазия – абхазов загоняли в Грузию, а они туда не хотели.
Туда же загоняли часть осетинского народа – и там тоже началась бойня.
Вспыхнуло Приднестровье – русских и гагаузов начали затаскивать даже не в Молдавию, а сразу в Румынию.
Раскололась на две части и начала воевать Чечня – одна часть за отделение, другая – за русский путь.
Зашатало Дагестан и другие сопредельные территории.
«Релоканты» той поры никуда не уехали – в том их отличие от нынешних. Напротив, они уверенно захватили все телеканалы, все медиа, все премии, всю экономику, всё образование и культуру и гоготали на все голоса:
– Так вам и надо! Вас терзают ваши имперские комплексы! Прекратите бряцать оружием! Лучше выдавливайте из себя рабов! По капле! Ну-ка, начали, дружно!
«Релоканты» тех времён болели за Грузию – против абхазов, осетин и русских.
Болели за Румынию – против гагаузов и русских.
Болели за чеченских сепаратистов – против пророссийских чеченцев.
Везде и всюду они болели против нас.
И болея за всех, кто против нас, они усиленно, неистово, очумело занимались «декоммунизацией» в самой России. Нисколько не хуже нынешних оголтелых хохлов.
И теперь самое важное, в контексте одного вчерашнего спора.
Так или иначе в среде победивших «релокантов» той поры были люди, которых я знал с детства. Я знал их, сколько себя помнил.
Папа пел под гитару песни Окуджавы.
В нашем доме были книги поэта Евтушенко.
В нашем доме были книги Астафьева и Приставкина.
Ну и, естественно, все мы смотрели фильмы Эльдара Рязанова. Все мы любили, например, Лию Ахеджакову.
И Карякина, и Льва Разгона, и всех прочих трубадуров и прорабов «перестройки» – мы чаще всего знали.
И позиция многих из названных была для моей семьи, для меня – катастрофой.
Пожалуй, даже большей катастрофой, чем явленная в 2014 году позиция моих знакомцев в лице Быкова, Сенчина или Глуховского.
К 2014 году я уже отвык так болезненно удивляться.
Ничего особенного от Земфиры я и не ждал.
Я бы удивился, если б Оксимирон повел себя иначе.
То, что нынешние маститые литературоведы – скажем, Лекманов, или, например, Шубинский, или еще Наталья Громова – ничем неотличимы по своим взглядам от блиставшей в перестроечные годы Мариэтты Чудаковой, я и так знал.
После явленной в 90-е позиции Окуджавы (сына крупнейшего советского руководителя), Рождественского (сына работника НКВД), Ахмадулиной (дочери работника НКВД), Рязанова (сына работника НКВД) – чем меня теперь может удивить позиция правнука работника НКВД Урганта, внука работника НКВД Гребенщикова и внука работника НКВД Акунина. Фрейдизм как он есть. Детки и внучата – предают собственных отцов, а смотреть на это приходится мне.
Ладно бы отцов – это их личное дело, – но они как сдавали, так и сдают всех, кто не по своей воле оказался за бортом СССР. Они глумились над ними тогда и презирают их сейчас.
30 лет и 3 года позиция этих людей оставалась неизменной.
За эти годы я даже не сотни, а тысячи раз высказывался о советских кумирах, сдавших Советский Союз.
Но так как никто не обязан был читать мои книги и слушать мои занудные речи, многие люди вдруг обнаружили меня в своем информационном, так сказать, пространстве только сейчас.
И вдруг огорчились:
– А чего это он про Евтушенко не слишком уважительно высказывается?
И вот стоишь, опешивший, и не знаешь, с какого года человеку рассказать свою жизнь.
С 1988 года?
С 1991 года, с первого моего митинга?
С 1996 года, с первой моей войны?
С 1999 года, второй моей войны?
С третьей войны или с четвертой?
Или не рассказывать?
Всё равно ведь до конца не дослушают. Тем более где он, этот конец?
И вот я смотрю вокруг и ловлю недовольные взгляды – о, я огорчаю многих.
Человек жил-жил, потом как-то по случайности продолбил яйцо собственного сознания, выглянул наружу и говорит строго:
– А чего это вы осуждаете Окуджаву? Шире надо быть! Сужаете, голубчик.
Сужаю, да.
Заостряю.
Хорошо, что вы такие широкие. Везёт вам.
Просто имейте в виду, что через 10 лет не вам, так вашему сыну, не через 10, так через 20, а лучше через 30, и если не сыну, то внуку всё так же пренебрежительно поставят на вид:
– А чего вам не нравится музей Бориса Акунина? Его Фандорин – настоящий патриот! А на ошибку имеют право все!
Тогда ваш внук, страдая сердцем, скажет:
– Да я не против музея Фандорина. Но скажите мне, как пройти в музей поэзии Анны Долгаревой и в музей поэзии Анны Ревякиной. Полозковой вот вижу музей, а Долгаревой и Ревякиной – нет.
А ему в ответ скажут:
– Если вам нужен какой-то музей – возьмите и постройте. А здесь народ сам решил. Народ знает, какие ему музеи нужны. Или вам плохой народ достался?
Мне достался прекрасный народ.
Но я так устал от людей, страдающих амнезией.
Мне бы такую память, я бы просто источал добро.
Зачем я всё это помню?
…А, вспомнил зачем.
Затем, что это не кончилось.
Затем, что это продолжает гореть, громыхать и убивать.
