Вскоре после окончания Отечественной войны оказалось, что во многих воинских частях армии и флота не укомплектованы врачебные должности. Войсковых врачей явно не хватало. Требовались экстренные меры для их подготовки. Военно-медицинская академия имени Кирова С.М. справиться с этой задачей не могла.
На основании Постановления Совета Министров СССР в 1951 году при медицинских институтах (Харьковском, Саратовском и Куйбышевском) были созданы Военно-медицинские факультеты. На факультеты призывались студенты мединститутов страны после окончания четвертого курса.
Я учился в Харьковском медицинском институте и в 1952 году меня призвали в армию и зачислили слушателем факультета.
В марте 1954 года, незадолго до государственных экзаменов, я женился. Жена оканчивала факультет дошкольного воспитания Харьковского педагогического института по специальности педагогика и психология.
Ещё до экзаменов и отъезда к месту службы мы с ней решили, что я попрошу направить меня на Дальний Восток. Я не был отличником, но окончил факультет с хорошими оценками и мог из предложенных мне госкомиссией вариантов выбирать более или менее приличное место для прохождения военной службы.
Я мог остаться в России, поехать в Венгрию, Чехословакию, Польшу, ГДР. Многие наши слушатели хотели получить назначение в эти страны (там стояли наши войска), в надежде купить там одежду, обувь, ковры, хрусталь. Ничего этого в наших магазинах не было. А если что-то и появлялось, то только в комиссионных магазинах где можно было купить всё, что угодно, были бы деньги.
Фронтовики сдавали в эти магазины прекрасные вещи, привезенные после войны из заграницы. Забегая вперед скажу, что первый свой небольшой ковер мы покупали в «комиссионке» в Харькове, когда приезжали в отпуск с Дальнего Востока.
Мы с женой тогда не думали о тряпках, хрустале. У нас были другие интересы. Нам хотелось посмотреть страну, людей, живущих на её окраинах, познакомится с образом их жизни, испытать себя в трудных условиях.
К материальным благам мы относились в то время довольно просто. А может быть, мы и ошибались. Но как пели тогда: «Люди едут за деньгами…», а мы поехали « …за туманом и за запахом тайги».
«Боже! Какими мы были наивными! Как же мы молоды были тогда!»(М.Матусовский)
Как-то сразу кончилось детство, юность, отрочество. Мы мгновенно возмужали и не заметили, что стали совсем взрослыми. Теперь мы сами принимали решения и выполняли их. Мне исполнилось 24 года, а жене - 22.
Все наши выпускники боялись получить назначение в Забайкальский военный округ. Об этом округе шла дурная слава. Мы решили, что лучше поехать на Дальний Восток. И потом, как говорили, ехать за границу я должен был вначале сам, а только через несколько месяцев после оформления пропуска, жена могла приехать ко мне. Но оставлять в России на это время молодую жену я тоже не хотел.
Когда я вышел из кабинета, где заседала госкомиссия по распределению, наш начальник курса полковник Павленко спросил:
- Ну и где ты будешь служить?
Я ответил ему:
- Дальневосточный военный округ.
Он с удивлением покачал головой, улыбнулся и сказал:
- Ну и дурак!
Я ведь мог выбирать место назначения, как хорошо успевающий. Но мы так давно решили с Тамарой. И ничего менять ни я, ни она уже не хотели. По окончании факультета, одновременно с приказом о назначении, всем слушателям присвоили воинское звание старший лейтенант медицинской службы.
Провожать нас на Дальний Восток приехала мама Тамары. Привезла постель, одежду и продуктов на дорогу. Поезд Харьков–Хабаровск шел семь или восемь суток. Тамара считала, что мы ехали около двенадцати суток. Может быть она и права. С нами в купе ехал молодой лейтенант с такой же молодой женой. Ехали весело, всю дорогу играли в карты, на остановках бегали за вареной картошкой, огурцами, варенцом, а около Байкала – за омулем «с душком» и умываться чистой водичкой.
Поезд шел через Пензу. На остановке я с термосом побежал к специальной будке за кипятком (раньше они были на всех крупных станциях), и кто-то в толпе нечаянно плеснул мне кипяток за шиворот. Слава Богу, что ожог был небольшой, но болел сильно и долго. В Хабаровск я приехал с повязкой на шее.
Из истории: К западу от железнодорожной станции Ерофей Павлович Трансибирской магистрали высоко на скале стоял бюст Сталина. Сооружен бюст в 1935 году при строительстве вторых путей неизвестными заключенными, освобожденными в 1936 году. Основанием бюста послужил каменный останец высотой 6 метров, расположенный на вершине увала (вытянутая возвышенность с плоской, слегка выпуклой или волнистой вершиной и пологими склонами) в месте изгиба железной дороги. В качестве материала использовались камень, кирпич, железная арматура и бетон. Покрытый известкой бюст, высотой 3 метра хорошо просматривался с линии железной дороги. Подъезжая к месту его расположения, машинисты поездов давали гудок, чтобы пассажиры могли увидеть памятник вождю.В 1949 году в темное время суток бюст стали освещать прожектора. Здесь часто бывали экскурсионные группы, проходил торжественный прием в пионеры.Писали,что в день похорон Сталина состоялся митинг пассажиров встречных поездов. В марте 1956 года было объявлено, что возникла угроза обрушения скального массива с бюстом на железную дорогу. В соответствии с решением Министерства путей сообщения СССР скалу с бюстом Сталина взорвали.
...Нам повезло. Мы видели из окна поезда высоко над железнодорожным путем,этот бюст. Проводники рассказали, что эту уникальную работу на огромной высоте, якобы, выполнили заключенные скульпторы и художники. Легенда гласит, что когда Сталину рассказали об этом и показали фотографию, он приказал освободить всех, кто участвовал в создании его бюста.
...Тогда железная дорога шла в нескольких метрах от озера Байкал. Электровоз цепляли на станции Слюдянка. Мы проехали много тоннелей. Места там были очень красивые. Тамара чувствовала себя более или менее прилично.
Хабаровск приближался. Возрастало и наше волнение: что нас ждет там, впереди? В Хабаровск поезд пришел под вечер. Мы попрощались с попутчиками, и пошли в здание вокзала искать место, где можно сесть или прилечь. От дальней дороги Тамаре стало похуже, начались тошноты, рвоты. А ночь в незнакомом городе, да еще в таком состоянии – кошмар.
Какая-то женщина сжалилась над нами и предложила переночевать нам и еще одной молодой паре у нее. Жила она недалеко от вокзала. А утром я должен был идти в отдел кадров округа и получать предписание к месту службы. Я оставил Тамару у этой женщины под присмотром, а сам пошел на улицу Серышева в штаб Дальневосточного военного округа.
Разговор в отделе кадров не получался... Принимавший меня офицер сразу заявил, что я поеду в город Дальний или Порт-Артур. В Китае тогда стояли наши войска. Я ответил отрицательно и пытался объяснить ситуацию с беременной женой, но он не стал слушать меня. Попросил меня выйти в коридор:
- Идите, подумайте.
Минут через десять захожу в кабинет и снова все тот же разговор. Он заявил мне:
- Придете завтра. Подумайте.
Тогда никто не объяснил мне, что пока будут оформлять пропуска, Тамара сможет недели две отдохнуть в Хабаровске, набраться сил, окрепнуть, пережить токсикоз. На следующий день Тамара почувствовала себя еще хуже. Я пришел в отдел кадров и рассказал кадровику, что состояние жены плохое, а потом сказал:
- Если с моей женой что-то случится я подам на Вас в суд. Готов ехать куда угодно, в любую часть, только быстрее.
Он ушел в другой кабинет, посовещался с кем-то, затем вышел и сказал мне, что я назначаюсь старшим врачом 41 топографического отряда, который находится в посёлке Корфовский недалеко от Хабаровска. Через много лет Тамара как-то говорила:
- Почему мы не поехали в Китай? Ничего бы со мной не случилось. Зато переехали бы скорее на Запад страны.
Из истории. 41-й моторизованный топографический отряд сформирован в 1937 году на станции Адриановка (около г.Чита) на базе 1-го топографического отряда. В начале 50-х годов отряд принимал участие в масштабных работах по картографированию северо-восточных районов страны (полуостров Чукотка, полуостров Камчатка, Курильские острова, остров Сахалин). В последующем работал на территории Приморского края. Основные виды работ: обследование и восстановление геодезических пунктов, обновление топографических карт, изготовление макетов местности и рельефных карт. В ноябре 1955 года 41-й МТО переформирован в 41-й топографический отряд. Указом президиума ВС СССР от 22.02.1968 года 41-й ТО ДВО награжден орденом Красной Звезды. Указ никогда и нигде не публиковался и имел гриф «Совершенно секретно». Расформирован отряд в октябре 1996 года на основании ДГШ ВС РФ.
...На факультете нас учили, как надо организовывать медицинское обеспечение танкистов, пехотинцев и военнослужащих других родов и видов войск, но никто и никогда даже не говорил о том, что есть еще военные топографы и они тоже нуждаются в специфическом обеспечении медицинской помощью.
Наши войска вывели из Китая вскоре после нашего приезда на Дальний Восток. Назначение в Дальневосточный военный округ получили еще несколько выпускников факультета. Некоторые из них поехали в Китай. Позднее я узнал, что их всех перевели в центральные военные округа страны. Правда, не все попали в хорошие места, большие города. Многие оказались в отдаленных гарнизонах.
Посёлок Корфовский расположен у подножья хребта Хехцир, где с 1907 года в каменном карьере добывают камень. Карьер выпускал щебень (взрывы и грохот стояли круглосуточно), который на платформах развозили по всей Дальневосточной железной дороге. Говорили, что раньше в Корфовском жили расконвоированые осужденные.
...Недавно я нашел сайт Корфовского городского поселения, в котором описана история появления поселка Корфовский. Приведу некоторые сведения с этого сайта. Как же появился наш посёлок, с чего всё началось?
Совершим экскурс в историю. Началось все со времени царствования Николая I, когда генерал-губернатор восточной Сибири Н.Н. Муравьёв-Амурский высказал мысль царю о том, что начинать освоение Сибири и Дальнего Востока надо с дороги. В 1845 году заговорили о возможности строительства железной дороги в Уссурийском крае. Местная администрация начала ходатайствовать о проведении «правого пути». Царское правительство отвечало молчанием. Лишь спустя десять лет, когда два губернатора, Приамурский и Восточно-Сибирский, выступили с предложением построить железную дорогу от Томска до Иркутска и от Байкала до Сретинска, а также от Владивостока до поста Буссе, после рассмотрения предложения на совещании министров царь велел организовать экспедиции по изысканию трех дорог под руководством Алексея Ивановича Урсати. К 1890 г. разведка была произведена, было признано «крайней необходимостью осуществление Уссурийской железной дороги», однако средств не выделялось.
Приамурский генерал-губернатор Андрей Корф представил в кабинет министров новые предложения. Ознакомившись с доводами губернатора, царь Александр III наложил резолюции: «Необходимо приступить скорее к строительству этой дороги».
17 апреля 1891 г. царь Александр III подписал высочайший рескрипт на имя наследника цесаревича. В нем говорилось: «Повелев ныне приступить к постройке сплошной, через всю Сибирь, железной дороги, имеющей соединить обильные дары природы Сибирских областей с сетью внутренних рельсовых сообщений, я поручаю вам объявить таковую волю мою. Вместе с тем полагаю на вас совершение во Владивостоке закладки, разрешённого к сооружению средствами государственной казны и непосредственным разрешением правительства, Уссурийского великого Сибирского рельсового пути».
Наследник цесаревич, будущий царь Николай II, возвращается из долгого путешествия в Европу через Дальний Восток. Получив рескрипт, он выполнил поручение, положив первый камень в железнодорожный вокзал Владивостока.
Именно благодаря строительству железной дороги появился наш поселок. В газете «Сельская новь» 8 февраля краевед А. Жуков в статье «Станция Корфовская» отмечает данный факт. Он пишет: «Своим появлением пос. Корфовский обязан исключительно строительству в 1891-1897 годах Уссурийской железной дороги. На карте проектируемого железнодорожного пути будущая станция имела рабочее название «Чирки», по названию близко текущей речки. Главный начальник края, генерал-губернатор Сергей Михайлович Духовской, предложил назвать ближайшую к Хабаровску станцию в честь его предшественника барона Корфа. 22 июля 1897 г. (по старому стилю) в присутствии высокого гражданского и военного начальства, членов строительства железной дороги, духовенства, с участием хора и духового оркестра штаба Приамурского военного округа на 680 версте от Владивостока состоялось торжество открытия, посвященное станции пятого класса «Корфовская».
Такова история названия посёлка куда я прибыл служить...
...В своей книге «Дерсу Узала» Арсеньев В.К. пишет, что вскоре после того, как Дерсу ушел из Хабаровска опять в тайгу, его нашли мертвым около костра у посёлка Корфовский. Судя по всему, его убили во сне. Грабители искали у него деньги, корень женьшень (корень жизни) и унесли винтовку. В 1910 году Арсеньев поехал в посёлок Корфовский, чтобы навестить могилу Дерсу. Но там все изменилось. Начались порубки леса, заготовка шпал, работы в карьере. Найти могилу Дерсу Узала он не смог.
В военном городке, куда мы приехали с женой, стояли несколько сборно-щитовых домов и один двухэтажный (деревянный). В каждом доме жили по три-четыре семьи. Дом состоял из 3-4 небольших комнат и маленькой кухни. Обогревался дом одной печью, которая стояла в центре дома, там же была небольшая плита для приготовления пищи.
Я сходил в штаб, представился командиру отряда подполковнику Ситалову А.Е.(полностью имя и отчество забыл), заместителю командира подполковнику Ивану Владимировичу Бычкову, начальнику штаба, замполиту Янкину. Меня познакомили с теперь уже бывшим старшим врачом отряда майором медицинской службы Шиманским, и он начал вводить меня в курс дела. Подполковника Ситалова вскоре перевели в топографический отдел штаба округа, а командиром отряда назначили Бычкова. После Бычкова отрядом с 1961 года командовал подполковник А.А.Парбонен. В городе Шимановск мы жили с ним в одном бараке.
Ситалов дал команду поселить нас в свободную комнату одного из домов. В комнате стояла железная кровать с ватным грязным матрацем, маленький столик и две солдатских табуретки. Соседи у нас были хорошие. Две комнаты занимал начальник камерального отделения майор Кулев с женой и двумя дочками. В одной комнате жила семья муж – Николай, жена Ида и маленькая дочь. Николай немного заикался и, как потом я узнал, любил хорошо выпить.
После того, как мы с Тамарой разобрали свой багаж и немного отдохнули, решили осмотреть городок. Сходили в магазин военторга. Нас поразил ассортимент. На полках стоял грузинский коньяк, банки с крабами, пакеты с серыми макаронами и лежал фигурный шоколад. Тогда на территории военного городка коньяк и водку продавали свободно.
На следующий день я знакомился с медицинским пунктом. Это были две круглые старые китайские фанзы, соединенные переходом. В одной фанзе была аптека и стационар (четыре койки), в другой кабинет врача и процедурная. В стационаре жил солдат - он же истопник, уборщик и сторож.
Помощницей у меня была фельдшер Любовь Усова. Её муж - начальник автомобильной части отряда - "автомобилист до мозга костей" в составе команды округа участвовал в гонках на грузовых автомобилях на Всесоюзных соревнованиях. Когда я вступил в должность, пришлось все осваивать, как говорят «с нуля». Я не собираюсь здесь подробно рассказывать о своей работе. Хочу только вспомнить, каким был топографический отряд, некоторые случаи из практики и о тех печальных врачебных ошибках, которые я допустил в начале своего врачебного пути.
Постепенно познакомился с офицерами отряда. Они рассказывали мне об особенностях своей работы. Принимать в медпункте практически было нечего, кроме медицинских книжек солдат и офицеров, крайне скудного набора медикаментов и ржавых инструментов. Предстояло получение аптечек для команд на следующий сезон полевых работ, а он начинался, как только растаивал снег. Как правило, сразу после майских праздников.
Аптечки, накомарники, марлевые полога, диметилфталат (жидкость, отпугивающая комаров и гнус) получал в Хабаровске на окружном медицинском складе. Весной на железнодорожную станцию Корфовская подавали обычные товарные вагоны, правда, иногда для офицеров выделяли старый плацкартный вагон, и отряд уезжал в район полевых работ, где находился с мая по октябрь, а то и по ноябрь или до первого снега.
Приближалась весна 1955 года. В первых числах марта я отвел Тамару в поселковый роддом, который представлял собой избушку, вросшую в землю, недалеко от станции. Окна были на земле. 4 марта Тамара родила сына. Мне акушерка тайком показала его в окно.
Радостный я пошел в городок и около поселкового клуба (он был за проволочным забором городка) встретил нашего киномеханика старшину сверхсрочной службы. Фамилию забыл, а звали его Герман. Увидев меня возбужденного и улыбающегося, Герман спросил:
- По какому поводу Вы улыбаетесь, доктор?
- Герман! Жена родила сына!- ответил я.
- От души поздравляю молодого отца!- сказал Герман,- и добавил:- Обмыть надо обязательно! Пойдемте ко мне домой.
...Познакомились мы с ним, когда я привез с окружного медицинского склада медикаменты и имущество. Он пришел ко мне, якобы, на прием. О том, что я получил спирт ему, наверное, рассказал мой солдат, который разгружал машину. Спирта ректификата мне давали на год всего один литр и большую бутыль денатурата, подкрашенного метилоранжем.
Вот тогда впервые Герман жалобно попросил:
- Доктор! Вчера перебрал, голова трещит. Налейте, если можно, немного «оранжевого». Надо подлечиться...
И я, вместо того, чтобы прочитать лекцию о вреде алкоголя, налил ему мензурку денатурата. Пил он все, что только горит. Иногда забегал ко мне «лечиться» – выпить мензурку оранжевого.
А тут появилась возможность хорошо выпить. Я купил две бутылки коньяка, несколько банок крабов, еще что-то и мы пошли к нему домой. Жена его работала библиотекарем в части. Она достала из погреба квашеной капусты, соленых огурцов и помидор. Поджарила большую сковороду картошки, и мы «обмыли» Игорька. Герман пил хорошо, но надо отдать ему должное, какой бы пьяный не был, а фильм демонстрировал отлично, как говорят, на автопилоте.
Перед сеансом в кинобудку всегда приходил наш замполит подполковник Янкин, и проверял, в каком состоянии Герман. Один раз он пьяный повесил на клубе афишу: Сегодня новый фильм – «Танцы в фойе». Оказалось, что никакого фильма не будет, а будут обычные танцы. Все долго смеялись над ним, спрашивая его:
- Гера! Ну, когда же ты покажешь нам фильм про танцы в фойе?
Герман только улыбался в ответ. По характеру он был добрый, не обидчивый. Хороший был человек, но любил выпить. Командование хорошо знало его слабость, но всё прощали. Найти в этой глуши другого киномеханика было невозможно. У Германа на окружной кино базе были хорошие друзья, и он всегда привозил все новинки кино. Мы смотрели новые фильмы одновременно с жителями Хабаровска.
Когда Тамара вернулась из роддома, она не узнала комнату. Полы были вымыты, застелены газетами. Я привел комнату в порядок. Мы купили сыну деревянную люльку, постель, коляску, в которой он спал, и все, что полагается. Но купать в этом холодильнике ребенка было рискованно.
Я уже не помню, как мы выкручивались, но Тамаре помогали жена майора Кулева и Ира. Как только мы сообщили маме Тамары, что родился внук, она сразу же уволилась с работы и приехала к нам на помощь. Работала она начальником вокзала станции Ржава Южной железной дороги. Ей было тогда всего 43 года. Мы с Тамарой спали на полу, тёща около кроватки сына.
Стало совсем тесно в этой комнате, но все хлопоты по уходу за сыном взяла на себя моя тёща Екатерина Фёдоровна. Мы звали её «баба». Майор Кулев устроил Тамару в своё камеральное отделение на должность вычислителя-фотограмметриста. Она неплохо чертила карты, и её даже повысили в должности. Работать по специальности ей было негде, а сидеть дома она не могла. Баба занималась сыном, я пропадал на службе. Там без работы от тоски можно было умереть.
Работа зимой у меня была несложной – простудные заболевания, мелкие травмы, гнойничковые болезни. Но приходила весна и начинался сбор на полгода в тайгу.
Вспомнил один печальный случай из своей врачебной практики во время службы в Шимановске. Был у нас в отряде капитан (фамилию не помню) секретарь комсомольской организации. Замкнутый, спокойный, тихий, незаметный, непохожий на комсомольского работника. Жил с женой и дочкой лет пяти или шести. Однажды он пришел ко мне домой поздно вечером и попросил посмотреть дочку, которая заболела.
Я тут же оделся и пошел к ним. Термометра я с собой не взял, но и без него было понятно, что у девочки очень высокая температура. Когда я посмотрел горло, мне всё стало ясно - дифтерия. Я предложил родителям немедленно отвезти девочку в районную больницу. Детского инфекционного отделения в городе Шимановске не было.
Её надо было срочно везти к хирургу и инфекционисту. Девочка нуждалась в экстренной трахеотомии.(Трахеотомия относится к ургентным хирургическим вмешательствам, производимым при возникновении дыхательной обструкции гортани или трахеи, влекущей за собой удушье). Без этой операции она могла просто задохнуться. Везти её в таком состоянии в город Свободный (около 100 километров) или Белогорск было нельзя. Я предупредил родителей, что болезнь очень опасная и ребёнок может умереть в дороге.
Если бы я принял решение сделать эту операцию у них дома, то вскрывать трахею пришлось бы перочинным ножом или лезвием от безопасной бритвы. Вряд ли бы жена комсорга разрешила мне таким ножом или лезвием резать горло дочери.(Я делал трахеотомию во время учебы в институте только на трупе). Бежать в медпункт за трахеотомическим набором, скальпелем ( медпункт был, примерно, в 500 метрах от квартиры комсорга) было нецелесообразно. Гораздо быстрее комсорг мог отвести девочку на своёй старенькой машине в районную больницу, где хирурги дежурили круглосуточно.
Короче, кончилось все тем, что девочку повезли не к хирургу и инфекционисту районной больницы, а в город Свободный. До больницы девочку не довезли. В дороге она задохнулась. Жена комсорга подняла шум в городке. Объявила всем, что я плохой врач, ничего не понимаю в детских болезнях и чтобы к больным детям меня не вызывали. Она считала меня виновным в смерти дочери. Но отсосать через трубочку из горла пленку, как это делали земские врачи,честно говоря, я не умел и даже не видел, как это делается.
Было обидно, я дал родителям правильный совет, но болезнь была запущена. Слишком поздно они обратились ко мне. Неприятный осадок остался надолго. Некоторое время я не ходил на вызовы к детям, а предлагал родителям везти их к педиатру в районную больницу или в город Свободный.
...Работа топографов на Камчатке была сложной и очень опасной. Однажды, во время работы на Ключевском вулкане, один солдат сорвался с уступа и катился вниз почти до подножия вулкана. Привезли его ко мне с многочисленными переломами и ранами.
Я оказал ему первую помощь, наложил две шины и отвез в военный госпиталь, который был недалеко от Петропавловска-Камчатского в городке Елизово. После лечения он был освидетельствован ВВК и признан негодным к военной службе.
Много разных приключений было в тайге. То медведь солдата помнет, то кто-то свалится в пропасть с сопки. Скучать было некогда.
Меня часто вызывали в тайгу на точки, где работали команды. Офицеры и солдаты падали с геодезических знаков, ломали ребра, кости ног, рук или просто болели. Добираться в команду к больному приходилось только пешком или на лошади.
Комаров в тайге тучи и они почему-то желтые и почти вдвое больше обычных. Они медлительны в полете, наваливаются сплошной массой. Их жало ядовито. Лицо, руки краснеют и горят от их укусов.
Вспомнил, как меня срочно вызвали в одну команду. Офицер послал солдата за мной. Солдат рассказал, что он упал с вышки и повредил ногу. На перелом, якобы, не похоже, но нога распухла, и наступать на нее он не может. Лежит в палатке.
Добраться туда я мог только на лошади. Командир отряда дал команду оседлать мне самую спокойную лошадь, но она не могла спокойно идти из-за комаров , хотя перед выездом я протер её всю диметилфталатом. Лошадь, спасаясь от комаров и гнуса, переходила на галоп по болоту и кочкам, а я наездник плохой.
Сам я был в накомарнике, укутан в марлевый полог и ветками отгонял комаров от головы и туловища лошади. Когда добрались до точки, я тщательно осмотрел пострадавшего. Перелома костей голени не обнаружил, но голеностопный сустав был явно поврежден.
Я сделал все, что в тех условиях можно было сделать. Наложил на сустав тугую повязку, сделал обезболивающий укол, наложил небольшую шину. Офицер нуждался в госпитализации, и его надо было срочно доставить в посёлок на основную базу.
Мы с солдатами посадили офицера на лошадь. Он оставил за себя старшего сержанта, дал ему необходимые указания, а мы с солдатом повели вдвоем лошадь с офицером в седле опять через тайгу и болото. Сколько там было километров я уже не помню, но шли мы медленно и довольно долго. Травма оказалась серьезной – перелом лодыжки голеностопного сустава.
В одном посёлке в низовьях Амура местный житель, переболевший клещевым энцефалитом, в местном клубе на танцах убил из охотничьего ружья соперника и выстрелил себе в рот. Прибывший по вызову в посёлок следователь вынес постановление о том, чтобы я произвел судебно-медицинское вскрытие трупов. В посёлке врача не было вообще, а фельдшер уехала в Хабаровск.
По закону следователь имел право привлечь меня в качестве судебно-медицинского эксперта. Он привез на катере чемодан со всеми необходимыми инструментами для вскрытия трупов. В поселке не было специального помещения, поэтому «морг» был на улице. Под большим ветвистым деревом постелили на траву несколько клеёнок. Пришлось мне вспомнить патологическую анатомию, занятия в клинике судебной медицины. Написанными мною актами вскрытия трупов следователь был доволен.
Видел я, как горит тайга. Зрелище ужасное! Высокая стройная ель горит, как спичка. Мы почему-то в конце лета раньше вернулись с полевых работ на зимние квартиры. Стояла ужасная жара. Дождей не было, сплошная сушь.
Из штаба округа пришла команда: срочно по тревоге собраться, взять всю имеющуюся тяжелую технику, машины и следовать в район Комсомольска-на-Амуре. Горит тайга.
Нам рассказали, что СССР заключил договор с Корейской НДР. Корейцы заготавливают древесину из расчета - половину для нас, половину для себя. Все обеспечение: жилье, охрана, питание, транспорт для вывоза древесины, корейцы брали на себя. Мы только указываем где и какой лес они могут валить.
Когда тайга вспыхнула, они пробовали остановить пожар сами. Но кто видел, как горит тайга, поймет, что дело это очень сложное. Они обратились за помощью к военным. Когда мы прибыли в район, поразились, как можно лопатой и ведром воды, которой практически не было, потушить пылающую тайгу. Вертолетов специальных тогда не было, пожарные машины в тайгу проехать не могли, воды нет.
Надежда была на бульдозеры, которые рыли траншеи, не давая распространяться огню. Погибли тысячи гектаров отборного леса. Спасение пришло в виде сильных ливней.
Наши сотрудники КГБ подозревали, что это дело рук корейцев, пробравшихся из Южной Кореи под видом рабочих, с целью диверсии. После пожара договор тут же расторгли и всех корейцев отправили в КНДР.
В первый день, когда мы прибыли в этот район, я сходил в их лагерь. Надо было посмотреть медпункт и пищеблок. Интересно было узнать, как работает медпункт и питаются рабочие. Кормили их три раза в день только рисом. Других продуктов у них не было. В большие миски повар накладывал много риса и поливал красноватым соусом, похожим на современный кетчуп. Я решил попробовать соус. Впечатление было такое, как будто я взял в рот горящую головешку.
Когда мы работали в отдаленной местности (Камчатка, Курильские острова, Побережье Охотского моря), расчет выслуги лет был 1 месяц за 1,5. Денежное содержание и «полевые» нам платили в полуторном размере. Все офицеры в этих местностях получали «паек» - сгущенное молоко в банках, мясную тушенку и рыбные консервы (кета или горбуша в собственном соку).
* * *
... Однажды,уже после перевода меня в 1976 году в Москву, я был в Центральном магазине «Детский Мир». Встретил там двух офицеров топографов, с которыми служил еще в Корфовском. Фамилии их я уже не помнил, но внешне они изменились мало. Мы долго вспоминали отряд, офицеров. Они рассказали мне, что из ветеранов в отряде уже никого нет. Многих перевели, некоторые уволились. Пришло много молодежи. Командира отряда В.И.Бычкова и начальника штаба перевели в Главное Топографическое Управление в Москву. Отряд до сих пор стоял в Шимановске...
* * *
Шестилетняя служба войсковым врачом в топографическом отряде стала для меня настоящей академией. Сколько раз в глухой тайге, где на десятки, а то и сотни километров вокруг не было не только врача, с которым можно было посоветоваться, но и фельдшера или медсестры. Я оставался один на один с пациентом, и, к счастью, всегда выходил победителем. Горжусь тем, что ни один солдат или офицер отряда не погиб в тайге по моей вине.
* * *
…Время шло. Надо было думать и о перспективе роста. Не быть же всю жизнь войсковым врачом. Получил я очередное воинское звание капитан медицинской службы и стал просить отдел кадров округа отправить меня на учебу. Послали меня на шесть месяцев в Военно-медицинскую академию имени Кирова в Ленинград на Высшие академические курсы (ВАК) по неврологии. Это уже было достижение.
После окончания курсов я вернулся в отряд и стал просить отдел кадров перевести меня на лечебную работу. Шесть лет я служил в отряде. С топографами прошел или проехал практически весь Дальний Восток (Хабаровский и Приморский края, Амурская область, Камчатка, Курильские острова, Сахалин). Не был только на Чукотке и в Магадане. Кадровики долго молчали, а потом предложили мне должность старшего врача тяжелого понтонно мостового полка (ТПМП) в Хабаровске на майорскую должность. Я согласился.
Это давало возможность уехать, наконец, из топографического отряда, быть ближе к штабу округа, отделу кадров, добиваться перевода в госпиталь, получить очередное воинское звание. Надо было просто чаще напоминать о себе.
ТПМП был мощной единицей, стоял на реке Уссури в поселке Красная Речка с одной, но важной задачей – навести переправу через Амур в случае уничтожения моста и тоннеля под Амуром. Техники в полку было много, травматизма еще больше.
Солдаты, призванные из Якутии, слишком дословно понимали «палец» (не свой на руке, а металлический для соединения понтонов). Указательные пальцы, как, правило, на правой кисти, первое время летели буквально чуть не на каждой тренировке, а они проводились очень часто.
Госпиталь устал от моих пациентов, но быстро переучить якута, слабо понимающего русский язык, и уточнить разницу между «живым» и железным пальцем было не так просто. Возможно, кто-то специально вместо железного пальца совал в отверстие для соединения понтонов свой указательный палец правой руки. Но это мое предположение. Доказательств, что это членовредительство у меня не было.
По действовавшему тогда Расписанию болезней призывник и солдат, если у него отсутствовал указательный палец на правой руке, признавался ВВК годным к нестроевой службе и переводился в военно-строительный отряд.
По травматизму наш полк занимал первое место и на каждом совещании в Хабаровске врачей гарнизона меня поднимали и без конца склоняли. Гарнизонным врачом был начальник поликлиники подполковник медицинской службы Добрусин. Он собирал материал для диссертации «Ранняя диагностика вирусного гепатита (болезни Боткина)» и у каждого пациента поликлиники медсестры брали на анализ мочу, независимо по какому поводу обратился военнослужащий за медицинской помощью.
В Хабаровске я получил очередное воинское звание майор медицинской службы.
Жизнь заставляла иногда заниматься даже косметической хирургией. Наш медпункт размещался на втором этаже. Отопление было печное. Однажды печь вдруг задымила, требовался ремонт. Старшина прислал нам солдата, якобы, разбирающегося в печах. Он встал на стол и попытался вытащить полностью печную задвижку.
Потянул задвижку на себя, оступился и упал с ней в руках на пол. Все бы ничего, но острым краем задвижки он рассек себе верхнюю губу от крыла носа наискосок до середины нижней губы полностью.
В ране была хорошо видна верхняя челюсть. Мы с младшим врачом остановили кровь и стали думать, что делать дальше. Оставлять рану открытой нельзя. Надо было накладывать швы. Младший врач по специальности был хирургом, но сразу предложил наложить тугую повязку и везти солдата в госпиталь. Я не согласился и принял решение наложить швы, хотя в душе понимал, что это лицо. Неизвестно, как срастется губа, и не изуродуем ли мы лицо молодого мальчишки.
Слава Богу, все обошлось хорошо. Я наложил ему несколько швов снаружи и изнутри тонкой иглой. Шов, на удивление, получился почти незаметным. Мой помощник тогда сказал мне:
- Вам надо было быть не неврологом, а хирургом.
Солдат тоже был очень доволен результатами операции. Мы рекомендовали ему со временем отрастить усы.
В августе 1962 года, после моих настойчивых просьб, я был назначен ординатором терапевтического отделения небольшого госпиталя в поселке Шкотово Приморского края. Для неврологических больных выделили несколько коек в отделении.
На этом моя служба в войсках на короткий период закончилась.
…Но это, как говорят, уже другая история.
В Шкотово я служил с августа 1962 по февраль 1964 года. Много раз писал рапорта в Центральное военно-медицинское управление Министерства обороны (ЦВМУ) с просьбой перевести меня в центр России, поближе к Москве, чтобы иметь возможность периодически показывать больного сына специалистам.
Мы возили его с Дальнего Востока на консультацию к профессору М.Б.Эйдиновой. Она была лучшим специалистом в стране по заболеванию, которым страдал сын. Работала в Институте дефектологии (сейчас институт коррекционной педагогики) на улице Погодинской.
Мне вежливо отвечали, что вакантных должностей в лечебных учреждениях Центра нет.
Затем пришло предложение дать согласие на должность старшего врача мотострелкового полка в Тамбов, но опять в войска. В Тамбове стояла дивизия сокращенного состава.
Все это было не то, что надо, но это была уже Россия и ближе к Москве. Уезжали мы с Дальнего Востока и с радостью и некоторой грустью. За 10 лет жизни там мы узнали многих прекрасных людей, полюбили суровую, но неповторимую природу. Если бы не тяжелая болезнь сына, вряд ли бы мы уехали с Востока в центр России.
Сестре Вале мы дали телеграмму, в которой указали дату выезда, номер поезда и вагона. Она знала, что мы едем в Тамбов и приехала на вокзал в Красноярске, чтобы встретится с нами, так как проехать в их закрытый гарнизон мы просто не могли – надо было оформлять пропуска, а это не один день. Посидели в вагоне, поговорили, поплакали, и каждый поехал по своему пути.
Приехали мы в Тамбов в феврале 1964 года. Добрались на такси до полка, никто нас не встретил, хотя я давал телеграмму в дивизию. Зима, холод, квартиры нет. Дивизионный врач принял решение временно поместить нас в физиотерапевтический кабинет. Включили все лампы «Солюкс», электроплитку, чтобы больной сын не замерз. Помогала нам фельдшер моего полка. Звали её Тамара. Она приносила нам еду из солдатской столовой, заботилась о нас. Хорошая была девочка.
Затем нас поселили временно в квартире, в которой одна комната была закрыта. В ней были сложены вещи хозяев, уехавших в загранкомандировку. Все бы хорошо, но квартиру охранял злой цепной пес по кличке «Пират», который никого даже на крыльцо не пускал. Жил он под крыльцом. Соседи дали ему еды, и он стал мягче. Прошло некоторое время, он привык к нам, я носил ему из солдатской столовой кости. «Пират» был, как овчарка, большой и очень умный пес.
Потом нам выделили двух комнатную квартиру в соседнем четырех квартирном бараке. Одна комната была проходная, но нас и это устраивало. Рядом с нами жила семья Бронских – муж (подполковник в отставке), жена и две дочери. Старшая дочь была ровесница нашего сына, звали ее Лариса. Девочка была необыкновенно красивая.
…Между прочим, когда уже из Алма-Аты сын со своим товарищем и другими студентами ездили на экскурсию в Ленинград, они встретились там с Ларисой. Она училась в Ленинградском пединституте. Как рассказывал сын, все ребята были без ума от Ларисы. Но в неё действительно нельзя было, не влюбится...
Тамара вскоре пошла на работу. Детский сад был в центре города, за переездом, рядом с областным драмтеатром. Наш военный городок был на окраине города. Из Тамбова мы с Тамарой снова возили больного сына в Москву на консультацию к профессору М.Б. Эйдиновой. Рекомендации были прежние.
«Пирата» мы забрали себе и больше уже не расставались, а когда он понял, что мы уезжаем из Тамбова, на глазах собаки я впервые увидел слезы. Соседка потом писала, что он неделю не пил, не ел – лежал под крыльцом. Сколько бы мы ему туда не стелили одеял, бушлатов, теплого белья – все выбрасывал на улицу и спал только на голой земле. А аккуратный был пес, терпел и ждал нас, пока кто-то не отведет его погулять на пустыре. Около крыльца всегда было чисто. Я еще раз убедился, каким верным другом является собака.
В Тамбове я служил по сентябрь 1965 года. Чтобы не забывать неврологию я с разрешения командира полка, два или три дня в неделю,ходил в неврологическое отделение госпиталя. Начальником отделения был подполковник медицинской службы Дима Аннушкин ( мы встретились с ним через много лет в 1586 окружном военном госпитале московского военного округа в городе Подольске). Я вел стационарных больных и, как мог, помогал врачам отделения.
Командиром нашего полка был полковник Федоров. Ко мне он испытывал определенные чувства. Развод полка не начинался, пока не появлялся я. Первый вопрос Федорова каждое утро был:
– А доктор где?
Он был украинец. Не признавал брюки навыпуск! Появление офицера на территории части в таких брюках считалось явлением «в кальсонах».
На обычном вождении, на танкодроме танков по препятствиям, когда кто-то из танкистов «промазал» препятствие, он дал мне команду садиться в танк и пройти маршрут, что я успешно сделал после короткого курса обучения. На танкодроме всегда дежурил я или фельдшер Тамара. Потом он любил укорять танкистов:
– Доктор может проехать весь маршрут, а ты танкист – нет…
Однажды во время подводного вождения танков через реку Цна один водитель потерял ориентир и повел танк не поперек реки, как требовалось по заданию, а внезапно изменил направление и повел танк вдоль по течению. Переполоху наделал много. На сигналы по радио с берега сначала не откликался. Но потом встал на середине реки. Вытаскивали танк тягачом. Во время подводного вождения танков на берегу всегда собиралась толпа зевак.
Один из зрителей поплыл в сторону застрявшего танка и… утонул. Позвали меня. Я делал все, что положено делать при спасении утопленника, но спасти мне его не удалось. Здесь я впервые ввел внутрисердечно адреналин. Кто-то вызвал «скорую помощь», но и они уже ничего не смогли сделать. Мужчина был молодой, примерно тридцати лет. Почему он утонул было непонятно. Все говорили, что плавал он хорошо.
Вспомнил, как командование дивизии назначило меня врачом эшелона и направило в командировку в город Барнаул за пополнением. В эшелоне мне в вагоне выделили два купе. В одном был кабинет, где я принимал больных и спал, а другое - было приспособлено под лазарет (изолятор). Призывники тогда были «разболтанные», хулиганили, пьянствовали, дрались. Так, что без работы я не сидел.
Начальнику эшелона эти «разборки» надоели, и он принял решение на одной из больших остановок, как говорят «на зоне», провести «большой шмон». Отобрали у призывников около десяти ящиков водки, вина, самогона. Начальник эшелона построил всех призывников вдоль состава, принесли ящики с напитками и он, читая лекцию о вреде алкоголя для будущего защитника Родины, брал из ящиков бутылки и с силой разбивал их об рельсы.
Видели бы вы лица рабочих железной дороги, стоявших недалеко от нас. Они чуть не плакали, глядя на эту картину, а некоторые даже просили начальника эшелона дать им пару бутылок. Эшелон поехал дальше, а на станции остались горы стекла и море водки.
Летом в штаб дивизии поступила команда выделить одного врача для медицинского обеспечения войск, участвующих в съемках фильма С.Ф.Бондарчука «Война и мир». Отдельные эпизоды снимались в Калининских лесах. Дивизионный врач майор медицинской службы Василий Иванович (фамилию не помню) предложил отправить меня.
Еще один врач капитан медицинской службы, звали его, кажется, Николай прибыл из Вышнего Волочка. К сожалению, фамилию его я забыл, а один (он был у нас старшим) - майор медицинской службы С-н прибыл из медсанбата Калининской дивизии. Хороший был человек, умный, но несколько раз в неделю напивался до белой горячки, и мы с Николаем ночью ловили его, грязного и мокрого, в камышах, где он спасался от каких-то зверей и чертей.
Николай был прекрасный человек – грамотный, тихий, спокойный, не курил, не пил. Очень любил животных. Где-то в лесу подобрал маленького бельчонка с ушибленной ножкой. В свободное время возился с ним, как с малым ребенком. Бельчонок привык к нему. Мы дали бельчонку кличку «Рыжик». Спал он с Николаем. Как только Николай расстегивал ворот гимнастерки, «Рыжик» мгновенно нырял к нему за пазуху – только мордочка выглядывала.
Медпункт наш разместили в каком-то заброшенном охотничьем домике. В доме была настоящая русская печь и три маленьких комнаты. Когда к концу августа ночью стало прохладно, мы топили печь. «Рыжик» со своим хозяином тогда спали на печи.
На съемки фильма было привлечено несколько тысяч солдат. Учили их по уставам 1812 года. Форма одежды была тоже тех времен. Дело было летом, днем жара стояла ужасная. Солнце, казалось, не заходило, что и было нужно для съемки фильма. Нам же это мешало, ибо отсутствие кипяченной воды,нарушение правил личной гигиены привело к вспышке кишечных инфекций среди массовки. Бондарчук дает команду «мотор!», а солдаты в туалетах. Мат на съемочной площадке стоял многоэтажный.
Чтобы снять сцену боя с участием убитых лошадей использовали не муляжи, а убивали настоящих лошадей. На жаре их трупы начинали разлагаться, и лечь на труп такой лошади никто из солдат не хотел из-за жуткого запаха. Тогда с пункта управления раздавался голос Бондарчука через «матюгальник» и звучал призыв:
- Кто ляжет на труп лошади и не встанет, пока мы не снимем сцену, получить сейчас же 25 или 50 рублей (забыл, какие деньги тогда были).
Но сумма эта была приличная и у трупов лошадей создавалась очередь из желающих заработать. Деньги текли, как вода. Близкие к Бондарчуку люди говорили, что, якобы, там «наверху», ему сказали, что денег на создание фильма он может брать, сколько хочет. Наверное, это правда.
Саперы по его эскизам построили мост, по которому должны были отступать «французы». Сделали всё, как он просил. Бондарчук приехал, посмотрел и заявил, что мост надо разобрать и перенести на другое место, а здесь он снимать не будет. На съемки фильма «Война и мир» были затрачены огромные средства. Хотели удивить мир и удивили. В интернете сказано, что государство получило за этот фильм валюты во много раз больше, чем было израсходовано рублей.
Недалеко от палаточного лагеря, где размещались солдаты и офицеры, и съемочной площадки, примерно в одном километре, был пионерский лагерь какого-то Калининского завода. Воспитатели (их было три женщины) иногда приводили к нам в медпункт детей, получивших травму или резаную рану, заболевших. Мы не отказывали им в помощи. Везти детей в Калинин было не просто – машины в лагере не было, а по всякому пустяку просить транспорт у «киногруппы», они не хотели. Машина из Калинина приезжала через день - привозила продукты и обязательно проверяющих лиц, а иногда и некоторых родителей.
В лагере две воспитательницы были приятные и простые женщины – очевидно, что они работали учителями. А одна женщина была, не просто толстая, а безобразно жирная, довольно наглая и, как сейчас говорят, «сексуально-озабоченная». Пожалуй, к школе и заводу она никакого отношения не имела, и в лагерь, как воспитатель, попала случайно.
Глупая она была… Как говорила актриса Ф.Г.Раневская:
- Всю жизнь я боюсь глупых. Особенно баб!
Через какое-то время жирная сказала майору С., что у одной из воспитательниц в ближайшую субботу будет день рождения. Мы были приглашены на торжество.
Зная, что будет возможность хорошо выпить С-н тут же дал нам команду готовиться к празднику. Никакого подарка у нас в лесу, кроме большого букета полевых цветов, не было. В Калинин мы ездили очень редко. Как сказал С-н:
- Цветы - самый лучший подарок! Приведите себя в порядок! Мы идем к дамам в гости!
Мы подшили чистые подворотнички, начистили пуговицы и пряжки на ремнях, побрились, почистили кремом сапоги. Перед тем, как нам надо было уже идти в пионерский лагерь, прошел сильный дождь, и мы пришли в гости в мокрых плащ-накидках и бриджах (трава была по пояс). В грязных, почти до колен, сапогах.
После поздравлений, пожеланий, вручения цветов С-н залпом выпил два или три граненых стакана водки без закуски и замертво упал на чью-то кровать в одежде и грязных сапогах. Закусывать практически было нечем. На столе был, принесенный с кухни, обычный ужин для ребят. Именинница и ее подруга посидели с нами немного, поговорили, пошли проводить на улицу Николая с «Рыжиком» и больше не вернулись. Наверное, они ушли в палатку к девочкам, а Николай – домой.
Толстая дама пила стаканами все напитки, что были на столе, водку, вино, непонятно откуда взявшийся мутный самогон, и через короткое время была абсолютно пьяная, но не отключалась, как С., а продолжала что-то несвязно говорить, жаловаться на кого-то, плакать. Я всегда плохо переносил алкоголь. Поэтому я практически не пил, а только обозначал, что, якобы, тоже пью стаканами (все выливалось под стол и через плечо!).
Жирная совсем опьянела, полезла ко мне обниматься. Начала расстегивать пуговицы на гимнастерке, портупею. Я понял, что мне из этого кошмара надо срочно уходить. Сделал вид, что пойду покурить на крыльцо. Вышел из барака и быстро, не разбирая в темноте, где дорога, по грязной тропинке и мокрой траве пошел в свою избушку.
Вспомнил отличное выражение: «Все женщины по своей сути ангелы, но когда им обламывают крылья, приходится летать на метле!» Я вычитал где-то, что высшим мастерством этикета является знание, когда и как следует уйти! Я ушел по-английски…
С-н вернулся в медпункт утром еле живой. Долго искал в избе, что бы еще выпить (спирт с Николаем мы прятали в надежном месте), а потом упал на кровать, правда, сапоги снял. Николай с «Рыжиком» еще спали. Через несколько дней (уже был конец августа) пионерский лагерь закрылся и все уехали в Калинин. После окончания съемок мы тоже разъехались по своим частям, а «Рыжик» поехал с Николаем в Вышний Волочек.
…Я должен выразить большую благодарность полковнику медицинской службы Рутению Ивановичу Арбузову. Он служил в отделе кадров Московского военного округа и относился ко мне с уважением и сочувствием. Я был в Москве у него на приеме. После продолжительной беседы – я рассказал ему все подробно, о себе, семье, болезни сына - Рутений Иванович сказал мне:
- Возвращайся в Тамбов. В дивизию придет указание отправить тебя на факультет усовершенствования в Военно-медицинскую академию по неврологии.
Командование (по подсказке дивизионного врача) не хотело отпускать меня, так как в дивизии был некомплект врачей. Возмущался начальник отдела кадров дивизии. Пришлось мне идти на прием к командиру дивизии генералу Гугняку. Командир полка не возражал. Звонок из отдела кадров округа мне очень помог, да и генерал Гугняк отнесся к моей просьбе с пониманием и дал добро на мое откомандирование в Ленинград.
Вот так закончилась моя служба в войсках…